1. 29 апреля в возрасте 80 лет умер самый известный поэт Австралии Лес Мюррей. В The Guardian о нем пишет Майкл Шмидт:
«Как автор и читатель Мюррей… не терпел знакомых, простых, плоских решений. Он требовал от поэтов слышать и дерзать использовать тот язык, которого требовал опыт, — даже если это был язык местный, грубый, странный, незнакомый. <…> Он настаивал на том, что все формы выражения могут быть поэзией: кто-то становится поэтом, работая с языком, кто-то — занимаясь фигурным катанием, кто-то — валя деревья. Поэзия универсальна, она не заключена в рамки языка — хотя его собственная поэзия, на наше счастье, оставалась в этих рамках».
В The New Yorker о «домашнем» поэтическом языке Мюррея говорит Анна Хейвард:
«В поэзии Мюррея я нашла английский язык, звучавший по-австралийски. Он был похож на язык, который я слышала на улице, но в то же время, благодаря регулярными ритмам и буйной фантазии образов, на тот, который мы изучали в университетской аудитории: язык Шекспира, Чосера, Милтона. В книгу стихов „О Бунии” (2015), посвященной его родному городку, Мюррей включил словарик для непосвященных („бандикутить — есть корнеплоды прямо из земли”). Такая особость глубоко меня восхищала. Она напоминала читателю, что язык — система, которая часто, если не всегда, привязана к конкретному месту. Мюррей говорил, что не хочет Нобелевскую премию, которую ему прочили последний десяток лет, но мне было приятно думать, что он ее получит. Во многом потому, что мне нравилось представлять, как шведские академики читают про Кулонголук, Ванг-Ваук, Форстер, Валламбу, Глостер и Тункерри — австралийские захолустья из стихов Мюррея, в чьих именах перемешаны британский английский люмпенов, из которого и произошла австралийская разговорная речь, и язык аборигенов, живших когда-то в родных местах Мюррея».
В издании Berfrois Эрик Кеннеди пишет о том, что Мюррей дал современным поэтам («Мюррей — любимый поэт поэтов-технарей, тех, кто любит колупаться в жестянках, поднимать капоты, делать взрывчатку») и о мюрреевских политических взглядах — он был скорее правым, но правым редкой, исчезнувшей сейчас разновидности; характерное высказывание: «Австралия станет великой страной, которая будет приносить благо миру, когда глава государства здесь будет частично аборигеном, а премьер-министр — бедняком. Или наоборот».
2. На писательницу Елену Чижову захотели завести уголовное дело за текст, опубликованный в швейцарской газете Neue Zürcher Zeitung: в нем Чижова возлагает ответственность за блокаду Ленинграда не только на Гитлера, но и на Сталина. Доносчица гордо выкладывает скан своего обращения в твиттер и сообщает, что особый цинизм в том, что статья Чижовой опубликована в немецкой газете, а значит, «по сути, нацелена на западного, в том числе и немецкого читателя» (немецкая газета, швейцарская — какая разница).
Издание «Мой район» решило дать читателям возможность самим разобраться и опубликовало перевод статьи Чижовой «Память, запертая с двух сторон»: легко убедиться, что никакой реабилитации нацизма нет в этом тексте, где говорится, что память о блокаде — «неутолимая боль и общая травма ленинградского сознания» и что эта память в последние годы вновь идеологизируется.
Валерий Шубинский, решительно защищая Чижову от травли, ставит под сомнение ее тезис о том, что Сталин ненавидел Ленинград и потому способствовал его уничтожению:
«Жизнь человека — любого человека — значила для Сталина ничтожно мало, ленинградцы не исключение, но предполагать какие-то личные эмоции и личные мотивы нет оснований. Была беспощадная логика тотальной войны и тоталитарного режима. В рамках этой логики найти какую-то специфику трудно».
Другие мнения о статье Чижовой, в том числе скептические, есть в подборке «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией . Обратим внимание всех заинтересованных лиц, что с писательницей здесь дискутируют историки. А не Следственный комитет.
3. В АСТ, в серии, курируемой Ильей Данишевским, выходит книга Оксаны Васякиной — вероятно, самой заметной из молодых русских поэтесс-феминисток; в книгу включены также интервью Васякиной с Екатериной Писаревой. Одно из этих интервью публикует «Кольта»: Васякина рассказывает здесь о своих родителях и первой осознанной любви, о сексе и о невозможности полиамории при капитализме, о том, как начала писать стихи, как ездила в Казахстан с производителем ритуальных бубнов и как выпустила самиздатскую книгу «Ветер ярости» (то же название носит нынешнее издание в АСТ):
«Когда я написала этот текст, он лежал у меня месяца два, и не показывала никому. Мне было страшно, я понимала, что, когда его прочитают, начнется что-то необратимое, еще я боялась, что меня не поймут и начнут травить. И потом случился скандал с одним феминистским фестивалем, в ходе этого скандала хедлайнер фестиваля, обрати внимание, мужчина, начал травить меня в своем фейсбуке и писать, что я плохая феминистка и плохая поэтесса. И текст разлетелся по интернету, и на волне мощной феминистской поддержки я решила его печатать».
4. В «Мире фантастики» Борис Невский называет 10 главных книг киберпанка. За скобки выведены родоначальник жанра — роман Филипа Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» — и несколько малоизвестных, но достойных внимания произведений, а в сам список попали, среди прочего, два романа Нила Стивенсона, «Вирт» Джеффа Нуна и, конечно, «Нейромант» Уильяма Гибсона.
5. Конституционный суд Чехии не увидел признаков дискриминации в действиях чешской гостиницы, которая отказалась принимать у себя россиян, признающих Крым российским. Этой новости было бы место не здесь, если бы не деталь тяжбы: Верховный административный суд, ранее подтвердивший дискриминацию, сопроводил это цитатой из «Швейка» Гашека: «Посетитель как посетитель, хоть бы и турок», а КС, отменивший решение, выстрелил из другого чешского классика: «суд упомянул одного из персонажей пьесы Карела Чапека „Белая болезнь”, отказавшегося давать свое лекарство людям, которые могли остановить войну, но не сделали этого».
6. Больше курьезов. В Японии появилась манга по книге Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Сайт kyky.org сообщает, что работает над переложением Алексиевич мангака Кейто Коумэ и что это первая манга по книге белорусского автора. Первую главу можно увидеть здесь; обратите внимание, что сайт прокручивается влево, как и полагается для манги.
7. На «Регнуме» вышло интервью Дмитрия Теткина с американским поэтом и переводчиком Джоном Наринсом: Наринс в последнее время заявляет о себе в печати как русский поэт. Это очень интересный разговор с человеком, который живет на два дома и на две культуры, — об искусстве (art) и о том, что под искусство мимикрирует (artsy), об американском литературном образовании и об идеологии:
«Американская идеология, конечно, существует. Махровая. Интересно, что американская идеология была намного сильнее и эффективнее советской. В Советском Союзе идеология была всегда такой, что значительная часть страны вообще ее ни в грош не ставила… Многим было понятно, что это всё искусственно, все эти фразы. <…> А вот американская идеология распространяется так, что те самые люди, которые ее распространяют, — они сами верят. Неслабое достижение».
Кроме того, Наринс рассказывает, как прочитал Достоевского в детстве («Это прекрасное чтение для подростков. Там страстей очень много. И очень закрученные ходы») и как ему неприятна мысль о биографии автора:
«У меня только что был прекрасный спор с поэтом-редактором Ольгой Логош. Не впервые такая тема возникла. В связи с публикацией ей были нужны сведения об авторе. А я против, концептуально. <…> Сейчас не будет долгого теоретического экскурса. Но получается, что вместо того, чтобы читать что-нибудь, будь то статья или произведение искусства, и просто думать про то, что мы прочитали, мы читаем само произведение и читаем об авторе, а потом написанное автором становится лишь материалом, чтобы доказать, что именно это должно было быть написано „черной женщиной с юга Соединенных Штатов в 1933 г.” или что-то в этом роде». Эта программа — явно сродни другому максималистскому заявлению Наринса: «Для меня из самых важных принципов — это никогда не „найти своего голоса”. В лучшем случае, по-моему, хотя это редко бывает, — поэт не должен быть узнаваем по стихам».
8. На «Радио Свобода» Дмитрий Волчек разговаривает с Иваном Ахметьевым об Иване Пулькине — совершенно забытом русском поэте, чье 600-страничное собрание только что вышло в издательстве «Виртуальная галерея». Пулькин пропал без вести в боях под Москвой в 1941-м, до этого был арестован в 1934-м во время кампании против гомосексуалов, хотя сам называл обвинения ложными («Как же меня, такого женолюбивого, обвиняют в этом?!» — недоумевал он в переписке). Пулькин был ближайшим другом Георгия Оболдуева, чьи стихи были подготовлены к печати тем же Ахметьевым; он рассказывает о своем интересе к проекту:
«Для меня это завершение цикла работ. Эти три автора — Пулькин, Оболдуев и Сатуновский — существенно связаны между собой. Мне кажется, что это были очень сильные поэты. Про Сатуновского и Оболдуева — это уже признано, хотя и не так уж широко. Пулькин ничуть им не уступал. Этот период тесного общения Пулькина и Оболдуева, их вообще нужно рассматривать вместе, несколько лет в конце 20-х годов было взаимовлияние, примерно как у Холина и Сапгира, скажем. Они вместе с Оболдуевым выработали общий стиль, которым они некоторое время пользовались. Но потом Пулькин от этого отказался, Оболдуев фактически тоже. Пулькин вообще был человек очень одаренный и очень разнообразный поэт — это такая новогодняя елка, на которой висят и шарики, и кубики, и другие игрушки».
В подтверждение этому в конце материала напечатано несколько стихотворений Ивана Пулькина, например вот такое, написанное в ссылке:
А ты не пой, а ты не плачь,
Что пользы от того!
Ты лучше сердце раскулачь
Соседа своего!
Сосед любим. — Его жена
Нежна и хороша.
А у тебя лишь тишина,
Да нищая душа!
Соседа сердце велико,
Любовь в нем и цветы.
Ты отбери у старика
И нежность и мечты...
Ты по миру его пусти,
Пусть клянчит под окном, —
Ведь все равно цветам цвести,
Таков весны закон.
9. Стэнфордский университет прекратил финансирование издательства Stanford University Press — теперь оно должно опираться на свои силы. Ученые по всему миру выражают негодование и опасаются за издательские программы собственных университетов: непонятно, чего ждать, если один из богатейших вузов планеты решает, что престижное издательство, «первоклассная организация с 125-летней историей, защищающая доброе имя университета по всему миру», ему больше не нужно. Книги издательства ежегодно продаются на впечатляющую сумму в 5 миллионов долларов, рассказывает сайт Inside Higher Ed, но это было бы невозможно без университетских ассигнований — 1,7 млн в год. В издательстве каждый год выходило около 130 книг — среди них важные труды по ближневосточной и еврейской истории, литературе, философии, бизнесу. Все это теперь под большим вопросом.
10. Как и будущее студентов creative writing, если верить Уиллу Селфу. Британский писатель дал интервью Radio 4: он заявил, что литература «превратилась в коллективное упражнение по выделке лоскутных одеял» и что нынешние учащиеся на курсах творческого письма вряд ли смогут зарабатывать на жизнь литературой.
«Парадокс вот в чем: в современном университете курсы затачивают на получение профессии и работы, но неясно, при чем тут литература: разве что речь идет о жанровой прозе или о том, что свои умения люди будут вкладывать в сценарии компьютерных игр или еще что-нибудь в этом роде».
Селф к литературному образованию вообще скептически настроен: «У нас была литературная культура и до курсов творческого письма. Вы же не отправитесь в XIX век, чтобы сказать там: „Запишитесь-ка на курсы, а то у вас предложения слишком длинные. Эй, Джозеф Конрад, твои морские метафоры невыносимы!”
11. Пока у нас читают «Осень» и «Зиму» Али Смит, британские и американские критики уже переключились на «Весну». На Book Marks — собрание рецензий на новую книгу, в основном восторженных. «Свежо, как утренний твит, важно и вечно, как „Улисс”» (Ребекка Маккай, The New York Times Book Review), «Шотландская писательница тянется к аутсайдерам и по-настоящему понимает, что такое утрата и скорбь» (Хеллер Макалпин, NPR), «Это гибкое переложение „Перикла” Шекспира… Смит всюду отыскивает трагические и комические моменты, которые звучат восхитительно ново» (Мелисса Катсулис, The Times). Единственный сдержанный отзыв — тоже в The Times, его автор — Джоанна Томас-Корр. Она признает роман «самым связным и последовательным из трех», но замечает, что финал его легко забывается, связь с «Периклом» не так уж ясно раскрыта, а свои политические взгляды Смит продвигает с излишним дидактическим напором.
12. Американская писательница Лайонел Шрайвер — та самая, которой крепко досталось пару лет назад в Австралии за культурную апроприацию в виде ношения сомбреро — написала страстную статью для Harper’s Magazine об эпохе нового морализма и практике «жестоких и необычных наказаний» (формулировка, с которой в США ограничивают смертную казнь) — то есть о «культуре отмены», cancel culture. Шрайвер пишет, что у нее появился новый страх. Это даже не страх сказать что-нибудь такое, что может похоронить ее карьеру (а Шрайвер делает это регулярно), а страх того, что, когда она это скажет, будет похоронено и ее прошлое. Статьи удалят из изданий, романы изымут из библиотек и книжных магазинов. Она вспоминает несколько скандалов последнего времени — от увольнения Иэна Бурумы до падения комика Луи Си Кея, от Розаны Барр, чей ситком был отменен после расистского твита, до Вуди Аллена, чью книгу воспоминаний, которая раньше могла бы принести ему миллион, теперь, после обвинений в совращении собственной дочери, не хочет печатать ни одно издательство. Странным образом в статье ни разу не упомянут Майкл Джексон.
«По непонятным для меня причинам дурное поведение артиста теперь зачеркивает весь его труд, подобно тому как грехи отцов падают на их детей, — пишет Шрайвер. — <...> Когда-то, когда страшила мысль, что ваше имя прочитает в газете ваша мама, выставление ваших пороков напоказ было достаточным наказанием. Но на нынешней фабрике стыда опозорить вас уже недостаточно». С одной меркой подходят к насильникам вроде Билла Косби и Харви Вайнштейна и тем, кто неудачно пошутил. Но больше всего Шрайвер раздражает, что общество решает за нее, что ей можно смотреть и читать, а что нельзя. Из «Карточного домика», например, выкинули Кевина Спейси — «но меня лишили главного героя сериала. Получается, что за похождения хрена Кевина Спейси наказали меня».
13. В журнале Verve — текст Хузан Таты о современной бульварной литературе на хинди. «Романы с названиями вроде „Невеста просит о приданом”, „Награда за собственное убийство” и „Убийство шатнажиста” шли на ура у читателей до самых 1990-х. Но в больших городах этих книг никогда не было в магазинах: их издатели не занимали прочного места на рынке». Все изменилось несколько лет назад: индийское подразделение HarperCollins увидело в любовных и детективных романах коммерческий потенциал и предложило контракт известному детективщику Сурендеру Мохану Патаку. Тата поговорила с издательницей Минакши Тхакур: она объясняет, что упадок остросюжетной литературы на хинди связан именно с отсутствием дистрибьюции — а еще с тем, что печатать дешевые книги больше не выгодно: «Мы не могли позволить себе продавать книги по 40 и 50 рупий. В основном мы печатаем на импортной бумаге. Индия производит мало собственной бумаги, так что печать дорогая. А нужно еще учитывать зарплаты сотрудников издательств… так что цены на книги взлетели раз в шесть».
Впрочем, есть два писателя, которые пережили сложные времена: это Патак и недавно умерший Вед Пракаш Шарма. Они и еще несколько авторов помоложе держат жанр, который понемногу начинает оживать: «Например, такие писатели, как Равиндер Сингх и Дурджой Датта. Их любовные романы легки и правдоподобны, понятны молодым читателям. Их книги стоят меньше 200 рупий, так что их можно себе позволить. Эти писатели посещают много литературных фестивалей. Все это изменило индийский книжный рынок». 200 рупий, кстати, — это около 185 рублей.