1. После раскола Русского ПЕН-центра на базе ассоциации «Свободное слово» был создан — и только что официально признан Международным ПЕН-клубом — Московский ПЭН (именно так, через Э); туда перешли многие из тех, кто после прошлогоднего скандала вышел из организации. Организация всем этим недовольна: в прошлую субботу на ее сайте появилось фантастическое по количеству (пост)советской проработочной лексики заявление о том, что недавний доклад Международного ПЕНа о свободе слова в России лживый, а Московский ПЭН — ненастоящий. В самом деле, посмотрите, какая свобода слова: «Кажется, они грезят совсем о другом: о новых революциях, гражданских смутах и вечных протестах, со сладострастием шельмуя тех людей в России, которые хотят перемен к лучшему и стараются по мере сил такому улучшению способствовать. При этом в качестве экспертов упомянутого доклада выступают дамы и господа, давно прославившиеся своими русофобскими высказываниями».
Под заявлением стояло десятка полтора подписей — стояло, потому что некоторые подписанты (например, Игорь Волгин) заявления, как выяснилось, в глаза не видели. После короткого скандала и нескольких запоздалых выходов из ПЕНа и его исполкома подписи поредели, а глава Русского ПЕН-центра Евгений Попов на вопросы журналиста заявил вот что: «Я как президент ПЕН-центра ни хера никому не должен, понимаете? Являясь президентом, почему я должен кому-то чего-то? <…> А вопросов о сути заявления у вас не возникает? Ведь в нем ни слова лжи. Вас интересует мишура: кто подписал, кто не подписал».
2. Тем временем американский ПЕН подал в суд на Дональда Трампа: американские литераторы считают, что Трамп нападает на прессу, нарушает право на свободу слова и, таким образом, конституцию США. Предлагают законодательно запретить президенту совершать любые действия против тех, кто его критикует. Президент PEN America Дженнифер Иган объясняет, зачем все это затеяно: «Известно, что президент Трамп склонен к фанфаронским угрозам… Он инстинктивно сыплет ими направо и налево, и пресса — лишь одна из десятков тысяч его мишеней. И нельзя сказать, что ежедневные унижения, которым он подвергает журналистов, не дают никакого результата: его выкрики о „фейк ньюс” подорвали доверие к печати и размыли границу между истиной и пропагандой. <…> Но судимся мы с ним не поэтому. Речи Трампа, как и всех остальных, защищены Первой поправкой. Но президент не просто ругает прессу: он грозит использовать силу, чтобы загнать журналистов в угол». Например, Трамп распорядился не пускать на свои пресс-конференции репортера, чьи вопросы ему не понравились, а после критики в Washington Post распорядился провести расследование в отношении Amazon (и газета, и крупнейшая компания принадлежат Джеффу Безосу). «Слова — мощное оружие», — напоминает Иган и надеется этим оружием победить.
3. 19 октября отмечали столетие Александра Галича. На Первом канале вышел фильм Елены Якович «Навсегда отстегните ремни», в котором приняли участие множество знавших Галича людей — Леонид Зорин, Юлий Ким, Юрий Кублановский, дочь Галича Алена Архангельская, пасынок Виктора Некрасова Виктор Кондырев; Якович успела снять для фильма воспоминания покойного Владимира Войновича. В «Новой газете» о фильме пишет Ирина Петровская: «Галич и нынешнее государственное ТВ — две вещи столь же несовместные, как пушкинские гений и злодейство» — но фильм не подвергся никакой цензуре. «Фильм Елены Якович не о политике и диссиденте (коим Галич и не был), а о художнике, который враз изменил свою судьбу, потому что просто не мог не писать этих крамольных, с точки зрения власти, песен, в конечном итоге лишивших его карьеры, работы, а в финале — родины», — говорит Петровская.
А вот Ян Шенкман написал для «Новой» отчет о юбилейном концерте в честь Галича, который был показан на том же Первом канале. В статье под названием «Галич как алиби» говорится о «стирании граней», которое происходит, когда Галича поет Александр Маршал (автор строк «Я русский, я тот самый колорад, / Совдеповский отстой, фашист и вата») или Александр Ф. Скляр (взявшийся петь «Ошибку» — одну из самых страшных русских песен, которую Галичу ревнители славной советской истории не прощали); или когда Александр Градский кричит из зала Сергею Шнурову: «Молодец, Сережа, давай!» — во время исполнения песни про то, как зэки ночью валили памятник Сталину. Шенкман полагает, что такие концерты своего рода алиби для Константина Эрнста: «Возможно, он думает о будущих мемуарах. Там можно будет описать этот смелый поступок. Типа я выбираю свободу. Страшное было время, все боялись, можно было лишиться работы, и вот, с огромным трудом… <…> Потом можно будет сказать, что у нас на канале был тогда не только Петр Толстой со своей пропагандистской передачей, но и Александр Аркадьевич». Напоследок Шенкман делает прогнозы о скором юбилее Солженицына, который телевидение сможет отметить в такой же манере. На «Кольте» тем временем опубликованы реплики участников музыкального трибьюта Галичу, а Радио Свобода*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией, где работал Галич, выпустило и расшифровало архивные воспоминания о нем: с Иваном Толстым здесь разговаривают Мария Розанова и подготовивший том Галича в «Библиотеке поэта» Василий Бетаки — тоже уже, к сожалению, покойный. На «Арзамасе» — юбилейный тест о песнях Галича и отраженных в них реалиях (очень простой).
4. Еще один юбилей прошлой недели — 80-летие Владислава Крапивина, с которым, по счастью, писателя можно поздравить лично. На екатеринбургском портале It’s My City — тройная публикация: краткая биография, основанная на книге Андрея Щупова (очень успешный дебют в фантастике, отряд «Каравелла», «Мальчик со шпагой» и мир Кристалла); текст Ирины Щербак о десяти главных элементах крапивинской вселенной (от барабанщиков и горнистов до парусников и шпаги); наконец, большая статья Юлии Подлубновой о том, почему книги Крапивина — не такая уж детская литература.
5. На сайте «Мел» — интервью Юлии Варшавской с Линор Горалик о том, почему сказки нужны и детям и взрослым. У Горалик только что вышла книга «Холодная вода Венисаны» — третья книга о девочке Агате. Сказка, по мнению Горалик, «пространство, в котором эмоциональное состояние героя полностью аутентично и достоверно»: герой ведет себя естественно — и не как обычно ведут себя взрослые. То же можно сказать о подростковом кино: «…как герой сказки намертво заперт в своих обстоятельствах, так и подросток в 90% случаев не имеет подлинного контроля над своей жизнью. <…> Он может только проживать ситуацию насквозь, а ты можешь на это смотреть». Никакой психотерапии, которая способна помочь в трудной ситуации, сказочным героям тоже не полагается: «…никто не считает, что Заяц просто боится своих эмоций и прибегает к агрессии там, где мог бы вступить с Колобком в полноценную эмоциональную связь». При том что психоанализ сказок — занятие почтенное. Страшные сказки нужны детям, которым проще так «проживать эмоции в безопасном пространстве»; Горалик представляет себе именно такую аудиторию — и ассоциирует себя с таким ребенком. «Холодная война Венисаны» — сказка о том, что детские страхи и предчувствия (от которых взрослые часто отмахиваются) могут быть реальными, могут материализоваться — как, например, Агатино предчувствие войны. Разговор заходит и о сложных, радикальных темах, к которым детская литература — по крайней мере в России — не готова: «Попробуйте написать детскую книгу про семью, которая решила эмигрировать из России из-за политического режима. Отличная была бы книжка, кстати, сколько детей переживает сейчас эмиграцию, и это очень тяжело. Можно ли написать об этом сказку? Не знаю, кстати. Очень хороший вопрос».
6. Авторская рубрика Афанасия Мамедова на «Лабиринте» на этот раз посвящена автору «Романа с кокаином» М. Агееву — он же Марк Леви, родившийся 120 лет назад. Мамедов пересказывает почти детективную историю рукописи, присланной из Стамбула, и поисков ее автора — нашла его в 1935-м молодая сотрудница журнала «Числа», поэтесса Лидия Червинская. Она же была единственной, кто видел писателя — все это заставило критика Глеба Струве считать, что Марк Леви / М. Агеев — мистификация, а подлинный автор «Романа с кокаином» — Набоков (Струве Набокова не любил, так что в этом «узнавании» ничего комплиментарного не было). Позднейшие разыскания связывают Леви со службой в турецкой резидентуре ГПУ-НКВД; затем он вернулся в СССР и жил в Ереване, где и умер в 1973 году. О Марке Леви и его романе здесь же рассуждают филолог Ольга Сконечная, писательница Нуне Барсегян (она искала следы Леви в Армении, нашла его потомков), психолог Ольга Маховская и историк Марина Сорокина (именно она вместе с Габриэлем Суперфином сумела подтвердить авторство Леви). Так, Сконечная замечает: «…в тексте Агеева есть куски, лексически, интонационно близкие Набокову. С небывалой в литературе живописью, с постепенно и незаметно нарастающей темой, с эффектами отражающих поверхностей и т. д. Это говорит о том, что у Марка Леви было некое родство восприятия, что он был заворожен набоковским стилем, что он, по-видимому, подражал ему, но подражал, не делаясь эпигоном, ибо весь этот стиль, вся эта живопись у Агеева пережиты вновь, подсвечены его собственным светом».
7. Галина Юзефович прочитала новый роман Арундати Рой «Министерство наивысшего счастья» и осталась им недовольна: «если бы не бледные отблески первого — подлинно великого — романа, изредка сквозящие во втором, он вообще не стоил бы подробного разговора — по крайней мере, с точки зрения художественной ценности». Первый, «Бог мелочей», вышел 20 лет назад; в «Министерстве», по мнению Юзефович, Рой приближается к той планке только на стыке первой и второй частей, но ближе к финалу роман скатывается в «трескучую агитку», причем понятную на локальном уровне и не слишком доступную тем, кто не следит за перипетиями индийской общественно-политической жизни. Фрагмент из книги можно прочитать здесь.
8. Букеровскую премию получила североирландская писательница Анна Бернс. Лиза Аллардайс из The Guardian поговорила с победительницей. Для Анны Бернс эта победа — событие, которое точно изменит жизнь: еще четыре года назад она не могла писать из-за ужасных болей в спине — последствия неудачной операции; она едва сводила концы с концами и жила благодаря банкам продовольствия (в конце своего романа «Молочник» она благодарит эти организации). «Молочника» отклонили несколько издательств. Действие романа разворачивается в трудные для Северной Ирландии 1970-е, в родном городе героев, не названных по именам, угадывается Белфаст («Я думаю, мое описание города подходит любому тоталитарному, закрытому обществу, существующему в условиях репрессий, — объясняет Бернс. — Это роман об обществе, живущем под огромным давлением: насилие здесь давняя традиция и норма»). Хотя читатели, не знакомые с североирландской историей XX века, видят здесь антиутопию в духе «Рассказа служанки» Маргарет Этвуд, для Бернс Северная Ирландия — постоянная тема и постоянная травма: с ней связаны все три ее романа. Собственно молочник — это зловещий мужчина, преследующий главную героиню-рассказчицу; здесь можно увидеть не только предвосхищение #metoo, но и метафору общества, в котором развита постоянная слежка. Бернс рассказывает также о своем детстве (выросла в книжной семье, но все были себе на уме — спросить «что ты читаешь?» считалось оскорблением); о том, как она начала писать (купила на распродаже красивый блокнот, потом записала в него свой сон, и поехало); ее любимый букеровский лауреат прежних лет — Джеймс Гордон Фаррелл.
9. Эмили Темпл запустила на Lithub проект «Книги, определившие десятилетие»: начинается все с 1900-х, дойдет до 2010-х. Десятилетие, понятно, американское: неанглоязычных книг тут совсем не много. Для 1900-х были, среди прочего, важны «Страна Оз» Баума, «Сердце тьмы» Конрада, «Собака Баскервилей» Конан Дойла и «В доме веселья» Эдит Уортон; для 1910-х — «Питер Пэн и Венди» Джеймса Барри и «Толкование снов» Фрейда; для 1920-х — Агата Кристи, Элиот, Джойс, Пруст, Вулф, Фолкнер; для 1930-х — Перл Бак, Хаксли, Кафка (первый английский перевод «Превращения»), Маргарет Митчелл, Зора Нил Херстон и Дейл Карнеги — нормальная такая постмодернистская мешанина. Внизу есть еще почетные упоминания, не вошедшие в основной список, — декада за декадой их становится все больше.
10. Скоро выйдут ранее неизвестные произведения Киплинга. Они войдут в новое большое собрание его короткой прозы. Никогда раньше не публиковались некоторые рассказы и статьи, которые Киплинг писал, будучи молодым журналистом в Индии; здесь есть, например, история любви замужней женщины и неженатого мужчины, которые строят планы бежать из Индии в Америку, а затем мужчина видит сон, в котором любовники погибают и существуют дальше как бесплотные духи. «Очень сложное, очень яркое произведение», — говорит составитель собрания Томас Пинни. В другом рассказе появляется несносный американский мальчик, что-то вроде героя «Вождя краснокожих» О. Генри: он срывает шляпу с джентльмена, плывущего на пароходе, и бросает ее за борт. Есть и небольшой триллер о тайной транспортировке мертвых тел с Балкан в Англию, потому что у медиков в анатомичках закончились трупы. Пинни сообщает, что молодой Киплинг испробовал все возможные литературные формы, жанры, стили: «рассказ, анекдот, фарс, трагедию, историю, фантастику, исповедь, пародию, драму».
11. Full Stop публикует статью М. Линкс Куэйли о том, как американские солдаты изображаются в арабской прозе. Обсуждая литературу о войне в Ираке, до сих пор в основном говорили о произведениях, написанных с американской точки зрения. В 2014 году критики Джордж Пэкер и Митико Какутани с восторгом писали о разнообразии «иракских текстов» — не только солдатских романов и мемуаров, но и журналистских расследований, и исторических работ. Только вот о самих иракцах почти не вспоминали. Лишь в этом году в английском переводе вышел важный роман Ахмеда Саадави «Франкенштейн в Багдаде». С точки зрения писателя Хассана Бласима, индустрия американской военной прозы — это продолжение оккупации: американцы пишут о себе, утверждают свое видение войны и транслируют его всему миру. Самому Бласиму гораздо интереснее иракские граждане — он скорее напишет о водителе скорой помощи, чем об американском солдате: «Солдат вернулся домой, а водитель остался и до сих пор поднимает тела из луж крови». Бласим не одинок: в основном иракским писателям американские солдаты интересны мало. В статье рассказывается о романах Синана Антуна (американцы здесь есть, но они безымянны и безлики; они просто занимают место свергнутых правителей; к ним относятся как к погоде), Ахмеда Саадави (здесь фантастическое чудовище, убивающее иракцев, создано не американцами, но при их попустительстве), Инаам Качачи (американцы в ее прозе — «голливудские стереотипы», есть здесь и фактические ошибки) и нескольких других авторов.
12. Electric Literature выяснили, какие писатели чаще всего упоминаются в инстаграме. Считали по хэштегам. Первая пятерка: Шекспир (упомянут более двух миллионов раз; пик интереса — апрель 2016-го, 400-летие со дня смерти; самая инстаграмлемая пьеса — «Ромео и Джульетта»), Толкин (взлеты — во время кинопремьер «Хоббитов»), Эдгар По, Майя Анджелу и Джейн Остин. Лев Толстой на 16-м месте, Достоевский — на 26-м.