Кем был автор?
Чарльз Роберт Метьюрин родился в Дублине 25 сентября 1780 года, и это то немногое, что о его биографии можно сказать со всей определенностью. Нет, он вовсе не был настолько малоизвестен, что жизнь его осталась никак не задокументированной — наоборот, в распоряжении исследователей имеются тома воспоминаний о писателе и десятки сохранившихся писем. Проблема как раз состоит в том, что свидетельств слишком много и они часто противоречат друг другу. Одни мемуаристы описывают Метьюрина как бонвивана и денди, в памяти других он остался образцовым англиканским пастором, постоянно искавшим способ прокормить большую семью.
Дело осложняется тем, что и сам автор «Мельмота» любил запутывать окружающих, тщательно выстраивая свой публичный образ и активно распространяя те версии событий, которые ему больше нравились. Самый яркий пример такого жизнетворчества — его родословная. Метьюрин утверждал, что его прадеда, Габриэля Матюрена, младенцем оставили на улице в Париже. Подкидышей по достижении определенного возраста было принято отдавать в монастырь, но Габриэль сбежал из аббатства, принял протестантизм, а затем уехал в Ирландию. У этой красивой истории, правда, есть один существенный недостаток: непонятно, зачем гугеноту отправляться на католический остров.
Отец писателя служил в ирландском почтовом ведомстве и смог обеспечить сыну хорошее образование: Метьюрин закончил престижный дублинский Тринити-колледж, после чего в провинциальном обществе перед ним открывались неплохие перспективы, но он сделал выбор в пользу церковной карьеры. Довольно быстро ему удалось получить должность помощника священника в соборе святого Патрика, одном из самых «фешенебельных» приходов ирландской столицы. Метьюрин, человек больших способностей и амбиций, надеялся, что это только начало долгого и блестящего пути, но подняться выше ему так и не удалось — не в последнюю очередь из-за занятий литературой.
Парадоксальным образом, писать художественные сочинения он начал как раз из-за своей невысокой должности и скромного жалованья. Начало XIX века — время становления писательства как самостоятельной профессии, когда литераторы впервые получили возможность жить на деньги, заработанные творчеством. Перед глазами Метьюрина стояли примеры таких коммерчески успешных авторов, как Анна Радклиф или Сэмюель Ричардсон, и в 1807 году он под псевдонимом выпускает свой первый роман «Семья Монторио», а через год еще один, «Молодой ирландец». Фактически единственным, кто заметил дебютанта, был Вальтер Скотт, с которым у Метьюрина завязалась переписка, длившаяся до самой смерти младшего из корреспондентов. После провала в роли романиста Метьюрин решил стать драматургом.
Чарльз Роберт Метьюрин
По протекции Скотта его первую пьесу, «Бертрам», прочитал и одобрил лорд Байрон, состоявший в дирекции лондонского театра Друри Лейн. Театр тех лет можно сравнить с современным кинематографом. Во-первых, это было значительно более прибыльное предприятие, чем литература в узком смысле слова. Во-вторых, техническое оснащение сцены достигло таких высот, что быстрая смена места действия, появление самых необычных существ и прочие «спецэффекты» не представляли больше никакой сложности для постановщиков («Бертрам» начинается с ремарки: «Скалы. — Море. — Буря. — На заднем плане освещенный монастырь... — На высоких волнах моря виден корабль» — и ничего, справились). Так что, перейдя в драматурги, Метьюрин поступил примерно так же, как поступает сегодняшний прозаик, решивший стать голливудским сценаристом. Пьесу действительно ждал успех, но вместе с ним у автора появились и серьезные проблемы. Кровавость и демонизм «Бертрама» не могли вызвать одобрение у церковных властей, и с тех пор карьера молодого священника застопорилась.
Постоянно терзаемый угрозами кредиторов и упреками в неподобающих его положению занятиях, всю жизнь проживший на грани нищеты, Метьюрин никогда не терял внешнего лоска. Он любил танцы, много времени проводил в светском обществе и слыл дамским угодником. Все это порождало волну слухов о его экстравагантности и легковесности: чтобы побороть суетные желания и не отвлекаться от работы, он якобы заклеивал себе рот хлебным мякишем и еще один кусочек крепил ко лбу в знак того, что к нему сейчас не стоит подходить.
На противоречие между легким нравом автора и нагромождениями ужасов в его романах указывал уже Бальзак, большой поклонник «Мельмота», но на самом деле противоречие здесь мнимое. Как бы жутко это ни звучало, но, по мнению исследователей, некоторые сцены в книгах Метьюрина — например, очень натуралистично описанный голод — вполне автобиографичны. Что еще важнее, многое в «Мельмоте» останется неясным, если не помнить о сане его автора. Это роман, написанный англиканским священнослужителем, который обожает и, слава богу, умеет читать нравоучения и очень, очень не любит католицизм (вот, например, типичный диалог: «...когда меня привезли в христианскую страну, я действительно думала, что все живущие в ней христиане. — А кто же они по-твоему, Иммали? — Они всего-навсего католики»).
Метьюрин даже утверждал, будто идея «Мельмота» пришла к нему, когда он перечитывал одну из своих проповедей. В ней говорилось, что ни один современный человек не согласится променять вечное блаженство на небесах на любые выгоды, которые может посулить ему нечистая сила. Судя по всему, Метьюрин снова сказал неправду, а эту фразу специально вставил в сборник своих проповедей, уже завершая работу над романом. Из католического монастыря не бегут к католикам, хорошие романы, к счастью, не пишутся для иллюстрации богословских тезисов. Ну как же так, Ваше преподобие...
Как устроена эта книга?
«Мельмот» начинается со сцены возвращения студента Джона Мельмота из Дублина в поместье своего умирающего дяди, который должен оставить богатое наследство (да-да, Пушкин читал Метьюрина, а начало «Онегина» — пародийная отсылка к истории Скитальца). Дядя, страшный скупердяй и нелюдим, неожиданно ласково принимает племянника, но признается ему, что умирает не от болезни, а от страха: он увидел их общего с Джоном предка, Мельмота Скитальца. Тот сам должен был погибнуть еще 150 лет назад, но как-то продлил свою молодость и исчез, чтобы сейчас вернуться домой. Рассказав это, дядюшка испускает дух, а затем то тут, то там начинают замечать таинственного предка, и вправду не изменившегося по сравнению со своим фамильным портретом.
Вскоре происходит страшная буря, и о прибрежные скалы разбивается иностранный корабль. Из воды спасают испанца, который, узнав, что оказался в поместье Мельмотов, немедленно лишается чувств. Придя в сознание, испанец (его зовут Алонсо Монсада) рассказывает Джону историю своей без преувеличения трагической жизни, чтобы объяснить, почему он так боится того самого Мельмота Скитальца. Монсада, незаконный отпрыск знатной семьи, был против воли ребенком заточен в монастырь, откуда пытался сбежать при помощи брата. Брата убили, а Алонсо отправили в тюрьму инквизиции. Там он и встретил Мельмота, который предложил ему помощь в бегстве в обмен на душу. Монсада отказался, и тут очень кстати случился пожар, во время которого он унес ноги и от инквизиторов, и от их главного врага. Его укрыло тайное общество мадридских евреев, один из которых заставил Монсаду прочитать историю некой девушки, тоже встретившийся на пути Мельмота. В историю этой девушки будут вложены еще две: про голодающую, но стойкую семью Гузмана и двух разлученных влюбленных в послереволюционной Англии. Если вы успели запутаться в именах, событиях и рассказчиках, это нормально — именно такого эффекта Метьюрин и добивался.
«Мельмот» построен по принципу матрешки, или, выражаясь более научно, мизанабима (от французского выражения mise en abyme, «помещение в бездну»). Внутри каждого рассказа сидит другой рассказчик, в повествовании которого есть третий и так далее — хоть до бесконечности (Метьюрин ограничился шестью вставными новеллами, расположенными на четырех уровнях). Самый известный случай рамочной конструкции — арабские «Сказки тысячи и одной ночи», но в европейской литературе примеров тоже хватает, от «Декамерона» Боккаччо до романов Алана Роб-Грийе. Романтики особенно часто прибегали к этой технике, и «Мельмот» отнюдь не самая сложная в этом смысле книга. Скажем, в «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого подобных историй больше сотни.
Первые читатели так же путались в сюжетных линиях и временных пластах. Действие скачет между Ирландией, Испанией, Индией и Англией, девятнадцатым и семнадцатым столетием, причем каждая часть выполнена в отдельном жанре и стиле. Зачем это нужно? Русскому читателю ответ на этот вопрос подскажет, как ни странно, Лермонтов, написавший книгу с не менее головоломной композицией и аналогичной логикой развертывания сюжета — роман «Герой нашего времени». Еще Владимир Набоков обратил внимание на железную обусловленность расположения его глав. За кажущимся беспорядком стоит тщательно продуманная тактика постепенного приближения к главному герою. Сначала рассказчик слышит о Печорине от Максима Максимовича, потом встречается с ним лично и наконец получает возможность заглянуть в печоринский дневник.
Так же и Метьюрин подводит нас все ближе и ближе к своему загадочному персонажу. Промелькнув на первых страницах, Скиталец надолго пропадает, чтобы вновь возникнуть потом в рассказе Монсады. От испанца мы многое узнаем о необычных способностях этого прислужника Сатаны, но и там он остается лицом скорее эпизодическим. На первый план Мельмот Скиталец выдвигается в следующем рассказе, о его мучительной любви к девушке Иммали. Тут он предстает во всей романтической красе, разрываясь между долгом искусителя и нежными чувствами, проклинает свою судьбу и общество и толкает длинные речи, местами напоминающие обличения позднего Толстого. Дальше он сам становится рассказчиком, а потом вдруг врывается в первую сюжетную линию, к Джону и Монсаде. Наконец, Метьюрин пускает нас в голову Скитальца, которому снится кошмарный сон о вечных мучениях, ожидающих его за гробом. Проще говоря, интрига состоит не в том, кто кого первым затащит в ад (как было бы в любом нормальном готическом романе), а в раскрытии внутреннего мира великого злодея. Как только цель оказывается достигнута, роман заканчивается, а половина намеченных в нем сюжетных линий — нет. К этому стоит быть готовым и не ждать эффектного распутывания всех узлов. Зато к такому роману удобно писать фанфики, чем воспользовался тот же Бальзак, у которого Мельмот приезжает в Париж, чтобы совратить французских буржуа, но узнает, что те давно опередили его в деле служения дьяволу.
Что в этой книге особенного?
Формально «Мельмот Скиталец» принадлежит готической традиции. Готика как литературное явление зародилась в Англии во второй половине XVIII века, вопреки распространенному мнению не столько в противовес, сколько в продолжение основных идей Просвещения. Первый ее образчик, «Замок Отранто» Горацио Уолпола, вышел в 1764 году, сразу породив волну подражаний и вариаций на тему. Среди основных признаков готики — родовое проклятие, взаимная ненависть между членами одной семьи и, само собой, старинный замок, обитателей которого неизменно настигает прошлое (чаще всего в виде призраков). Готические романы почти всегда рассказывают о том, как остановившийся ход времени извращает естественные отношения и калечит человеческую личность; они как бы говорят: «Вот что случится, если отменить прогресс».
В романе Метьюрина есть все вышеперечисленное, но и кое-что еще — позаимствованный у Байрона герой нового типа, неприкаянный богоборец, ищущий абсолютного знания. В глазах Мельмота все персонажи замечают странный огонь, он вооружен разрушительной иронией, а при его появлении раздается «прекрасная и странно волнующая» музыка (Метьюрин даже привел ее нотную запись; звучит она вот так, и это слишком очевидный повод для шуток).
Но дело в том, что в 1820 году готических романов давно уже никто не писал. То есть писали, конечно, но точно не сочинители первого ряда. За полвека жанр перешел в разряд массовой беллетристики. Кровь на стенах и тысячекратное повторение слова «ужасный» могли напугать только совсем уж не подготовленного читателя, а других целей авторы готических романов и не преследовали. Метьюрин же со своим «Мельмотом» явно планировал остаться в истории английской словесности, и для этого ему пришлось дать сеанс настоящей литературной некромантии — он воскресил мертвый жанр.
Как ему это удалось? Во-первых, потребовалось радикальное усложнение структуры текста. Вставным новеллам никто не удивлялся со времен Сервантеса, но «мизанабим четвертого уровня», согласитесь, звучит довольно впечатляюще. Во-вторых, Метьюрин взломал классическое пространство готики. Герои Уолпола и его последователей топтались на маленьком пятачке, замкнутое место действия казалось обязательным условием для нагнетания саспенса. Скиталец же на то и Скиталец, что свободно перемещается между странами и континентами. Напряжение тем не менее сохраняется: просто теперь весь мир предстает набором закрытых локусов — монастырей, тюрем, замков, домов умалишенных. И в-третьих, в «Мельмоте» полностью обновлен инструментарий хоррора. Без традиционных приемов, скажем сразу, тоже не обошлось, но они сгущены до предела; Скотт писал в рецензии: «Черт возьми, преподобный автор, откуда почерпнули вы столько чертовщины? В самом деле, мы находим в „Мельмоте“ проклятое существо, более страшное, чем сам дьявол; героиню, которую мертвый отшельник венчает, имея свидетелем убитого слугу; мы находимся среди Сивилл и чудовищ скупости, маньяков, инквизиторов, евреев-вероотступников, влюбленных, убитых молнией или пожирающих друг друга в подземельях более страшных, чем башня Уголино, и т. д.». Все так, но Метьюрин похож на ту собаку из известного мема, которая не кусает, но делает больно другими способами. Правда ли, словно задается он вопросом, что нет ничего страшнее мертвого свидетеля на свадьбе? А что если ваши родители так любят развлечения, что готовы избавиться от вас, лишь бы не помнить о грехах юности? Что если власть над вашими близкими захватит цепкий психологический манипулятор? Что если все вокруг в один момент решат свести вас с ума? Что если любовь не выдержит решающего испытания? Да, Сатана отвратителен, но он лишь наказывает людей за настоящие злодеяния. По психологическому накалу отдельные куски этой прозы располагаются где-то между «Записками из подполья» и «Колымскими рассказами». Нужно выслушать много исповедей, чтобы собрать такой материал, и залепить себе рот чем-нибудь покрепче хлебного мякиша, чтобы не закричать.
«Мельмот» похож на чудовище Франкенштейна, это монстр, скроенный из частей всей мировой литературы, по которым пропустили ток невероятной силы. Биография Монсады — роман воспитания на стероидах, история Иммали — пастораль вперемешку с триллером, семья Гузмана разыгрывает эталонную мещанскую драму, и, наконец, в «Повести о двух влюбленных» Метьюрин дает мастер-класс исторического романа, отправляя автора «Айвенго» если не в нокаут, то точно на канаты — это лучшая часть книги, написанная сухо, энергично и с мастерством настоящего драматурга. Скиталец скачет из одного жанра и каземата в другой, стараясь соблазнить отчаявшиеся души (и тем спасти свою) — каждый раз безуспешно. Он трикстер-неудачник, проигравший последнюю ставку, но своей неудачей продливший жизнь страшилкам в высокой литературе. Готовая кануть в Лету пятипенсовых брошюр, готика вдруг встала и, шатаясь, побрела в будущее. И если сегодня Стивена Кинга всерьез называют достойным кандидатом на Нобеля, то этим он обязан, в том числе, одному ирландскому священнику, про которого точно известны только две вещи: он родился 240 лет назад, 25 сентября 1780 года, и заключил очень выгодный договор — с кем-то там, наверху.