© Горький Медиа, 2025
Максим Андрианов
9 апреля 2024

Страх, отчаяние и скука

О близости Чехова к философии экзистенциализма

Герои Чехова известны своим неумением радоваться жизни и относиться ко всему просто. Долгое время литературоведы приписывали это влиянию заедающей их среды и видели в чеховских произведениях критику социальной действительности. Но, возможно, все еще хуже: что если Чехов предчувствовал приближение эпохи холодной пустоты, неизлечимой тошноты и острого кризиса, открытой экзистенциалистами? Ответ ищите в материале Максима Андрианова.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Несмотря на то что Чехов не особенно увлекался философией, его творчество глубоко философично, хотя современная ему критика, главным образом народническая, всячески пеняла ему за «безыдейность». И действительно, идея как нечто оформленное, сложившееся и замкнутое в себе у Чехова не представлена. Его не назовешь наследником классической философии, так или иначе построенной на системности в различных ее изводах. Доминанта чеховского художественного мира и мировоззрения — сомнение в окончательности всякого рода выводов, что, как правило, наиболее ярким образом выражается в трудно определимой авторской позиции и любимых Чеховым открытых финалах. Это роднит его творчество с одним из популярных направлений в философии, но уже постклассической. Речь идет о философии экзистенциализма.

Конечно, при жизни Чехова подобного термина не существовало, и он, скорее всего, не был знаком с работами мыслителей экзистенциального направления (имеется в виду прежде всего предтеча экзистенциалистов — Серен Кьеркегор), но экзистенциальная проблематика в его сочинениях занимает едва ли не центральное место. Елена Гревцова в статье «К вопросу о „философской судьбе“ творчества Чехова» утверждает, что Чехов «был, несомненно, мыслителем и литератором экзистенциального типа, и в этом качестве он принадлежит современной философской мысли». Татьяна Зайцева прослеживает конкретные связи между Чеховым и Кьеркегором: «...так же, как Киркегора, Чехова тревожил вопрос, как и чем жить человеку, причем не герою, не выдающемуся представителю людского рода, а самому обыкновенному, заурядному человеку, который бьется в тисках повседневности, томится будничной тоской, поглощаемый собственной временностью и сознающий свою конечность <...> Единичный человек в поисках подлинного бытия, в поисках самого себя — главная тема размышлений Киркегора и Чехова». Весьма показательна в этом отношении следующая цитата Кьеркегора: «Если бы мне предложили выбрать себе надпись на могиле, я бы не просил никакой другой, кроме — „Единица“. Если эту категорию еще не поняли, то поймут со временем»*Перевод с немецкого Николая Болдырева, приводится по изданию: Петер Роде. Серен Киркегор, сам свидетельствующий о себе и своей жизни / Пер. Н. Болдырева. Челябинск: Урал LTD, 1998.. Для обоих мыслителей важна была независимость личности от любых авторитетов, они культивировали в себе духовную самостоятельность и пытались пробудить ее в своем читателе. Показательна в этой связи следующая цитата Чехова: «Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но работа их видна...» Из вышесказанного следует, что Чехов, как и по-своему Кьеркегор, в огромной степени абсолютизировал человеческую личность, был прежде всего озабочен вопросами человеческого бытия в мире.

В рассказе «Страх» (1892) повествование ведется от лица безымянного рассказчика, приятеля другого героя, Дмитрия Петровича Силина. Силин ранее делал карьеру в Петербурге, но в тридцать лет все бросил и занялся сельским хозяйством. Рассказчик, наблюдая за ним, делает вывод, что хоть у него и неплохо получается хозяйствовать, но это, в сущности, не дело всей его жизни. Помимо прочего, рассказчику нравится жена Силина, Мария Сергеевна. В одну из совместных поездок Силин рассказывает повествователю о постоянно мучающем его чувстве беспричинного страха перед жизнью и обыденностью, вызванного его безответным любовным чувством к собственной жене: «Безнадежная любовь к женщине, от которой имеешь уже двух детей! Разве это понятно и не страшно! Разве это не страшнее привидений!» Откровения Силина радуют рассказчика. Вернувшись домой, Силин отправляется спать, оставив жену и повествователя наедине, чем последний и пользуется. Обольстив Марию Сергеевну, непосредственно перед любовной связью с ней, безымянный герой думает: «Жизнь, по его [Силина] мнению, страшна, — думал я, — так не церемонься же с нею, ломай ее и, пока она тебя не задавила, бери все, что можно урвать от нее». В конце концов Силин случайным образом узнает об измене жены и в неопределенных чувствах покидает дом. Рассказчик внезапно ощущает чувство того же необъяснимого страха, который преследовал Силина, и в тот же день уезжает в Петербург, чтобы больше никогда не видеться ни с Дмитрием Петровичем, ни с Марией Сергеевной.

На примере Силина Чехов показывает безопорное, полностью дезориентированное сознание: «Я, голубчик, не понимаю и боюсь жизни. Не знаю, быть может, я больной, свихнувшийся человек. Нормальному, здоровому человеку кажется, что он понимает всё, что видит и слышит, а я вот утерял это „кажется“ и изо дня в день отравляю себя страхом. Есть болезнь — боязнь пространства, так вот и я болен боязнью жизни. Когда я лежу на траве и долго смотрю на козявку, которая родилась только вчера и ничего не понимает, то мне кажется, что ее жизнь состоит из сплошного ужаса, и в ней я вижу самого себя». Несмотря на в целом небезосновательное утверждение известного исследователя Владимира Катаева о том, что «логика, которая приводит его [Силина] к болезненному страху перед жизнью, — это логика жизни рядового интеллигента, запутавшегося в проблемах семьи, видящего ложь человеческих отношений и не находящего выхода из этого „тесного круга лжи“», рассказ Чехова пронизан более глубокой, экзистенциальной проблематикой. На иррациональную природу страха Силина указывает и то, что им буквально заражается рассказчик, прежде уверенный в своей способности держать собственную жизнь под контролем: «Страх Дмитрия Петровича, который не выходил у меня из головы, сообщился и мне. Я думал о том, что случилось, и ничего не понимал. Я смотрел на грачей, и мне было странно и страшно, что они летают». Даже если причиной подобных мыслей Силина является неудачно сложившаяся семейная жизнь, то что заставляет прийти к схожему заключению повествователя, ранее не задумавшегося о подобных проблемах? По-видимому, перед нами образец того, что Кьеркегор или, скажем, Мартин Хайдеггер называли термином «angst», то есть ничем не обоснованное ощущение экзистенциальной тревоги. Хайдеггер разграничивал понятия «страх» и «ужас»: по его мнению, страх всегда имеет определенную причину, ужас же, напротив, предельно иррационален и необъясним, а целью его является указание на существование Ничто, небытия, недоступного человеческому разуму: «Ужасом приоткрывается Ничто. В ужасе „земля уходит из-под ног“. Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом»*Перевод с немецкого Владимира Бибихина.. Это представляется весьма точной иллюстрацией состояния, в которое впадают Силин и его приятель. Рассказ «Страх» — крайне показательный пример изображения мира без Абсолюта, без какой бы то ни было опоры, без почвы под ногами.

В рассказе «Учитель словесности» (1894) весьма интересным образом показана категория «отчаяния». Сергей Васильевич Никитин, учитель русского языка и литературы из небольшого провинциального города, влюблен в дочь местного помещика Машу Шелестову, которую, несмотря на ее недавно наступившее совершеннолетие, родные называют то Маней, то Манюсей, а то и Марией Годфруа и относятся к ней как к ребенку. В этом произведении разрабатывается обычная для Чехова тема пошлости провинциальной жизни, в полной мере раскрытая им в более поздний период творчества. Любовь Никитина к Мане заслоняет от него явную пошлость жизни Шелестовых и окружающей жизни в целом. Наконец подходит время свадьбы, герой счастлив; жизнь с Маней напоминает ему «пастушеские идиллии». Но в один из вечеров, вернувшись домой из клуба, он начинает испытывать сомнение в своем семейном счастье. Окончательно его выбивают из колеи слова Мани о том, что раз Никитин до свадьбы ходил к ним в дом, значит, непременно должен был жениться на ней. Внезапно у учителя открываются глаза, он видит ничтожность своей жизни и задается целью уехать из этого городка, чтобы начать вести деятельное существование. Рассказ заканчивается записью, которую Никитин делает в дневнике: «Где я, боже мой?! Меня окружает пошлость и пошлость. Скучные, ничтожные люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины... Нет ничего страшнее, оскорбительнее, тоскливее пошлости. Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!»

Поначалу идеалом для Никитина являлась счастливая семейная жизнь, связанные с ней любовь и довольство. Все это он получает в результате брака с Маней. Но в один момент ему открывается подлинное положение вещей. Неслучайно Владимир Катаев, автор классического труда «Проза Чехова: проблемы интерпретации», причислял «Учителя словесности» к так называемым рассказам открытия. Прежние ориентиры Никитина дискредитируются в его собственных глазах, у персонажа возникает потребность в чем-то более высоком, чем эгоистичное мещанское благополучие. Герой испытывает «отчаяние» в том смысле, в котором его понимали экзистенциалисты, в частности Кьеркегор. Это ощущение появляется в моменты перехода от одной стадии развития личности (по определению Кьеркегора) к другой. Можно сослаться на слова современного философа Петра Рябова: «Отчаяние дает человеку шанс совершить скачок и перейти на какую-то другую стадию жизненного пути». Датский философ выделял три такие стадии: эстетическую, этическую и религиозную. Поначалу Никитин пребывает на первой стадии: он не задумывается о смысле жизни, главное для него — его собственное счастье и скромные житейские радости. Но к финалу персонаж претерпевает определенную метаморфозу, чему помогает обуявшее его чувство отчаяния. Учитель ощущает готовность перехода на стадию этическую: «Он догадывался, что иллюзия иссякла и уже начиналась новая, нервная, сознательная жизнь, которая не в ладу с покоем и личным счастьем». Однако Чехов оставляет нас в неведении относительно дальнейшей судьбы Никитина, и остается только догадываться, осуществил ли герой свое намерение. Быть может, за этапом «возбуждения» у персонажа последует этап «утомления», по терминологии Катаева. Чехов оставляет своего героя на перепутье, ставит его в ситуацию выбора. Открытый финал произведения также указывает на недоверие писателя к любым формам законченности, определенности.

Яркий пример экзистенциальной скуки — ситуация, произошедшая с героем драмы «Иванов» (1888). Николай Алексеевич Иванов, образованный, интеллигентный помещик, переживает кризис как в материальном смысле (он практически разорен), так и в духовном. Вот уже год его мучает не вполне определенное чувство внутренней пустоты, никчемности собственного существования: «Еще года нет, как был здоров и силен, был бодр, неутомим, горяч... А теперь... утомился, не верю... Ничего я не жду, ничего не жаль...» Когда-то любимая им жена Анна Петровна, больная чахоткой, не вызывает в нем теперь никаких чувств. Доктор Львов, оказывающий Анне Петровне медицинскую помощь, считает, что Иванов лишь притворяется, а его чересчур частые визиты к соседским помещикам Лебедевым трактует как желание соблазнить их дочь Сашу и впоследствии жениться на ней, дабы получить за ней богатое приданое. В итоге между Ивановым и Сашей, жалеющей Иванова, зарождается любовная связь. Анна Петровна, которой становится известно об этой связи, обвиняет Николая Алексеевича в наглой лжи и встает на точку зрения Львова; Иванов в ответ глубоко оскорбляет ее. Проходит год — Анны Петровны уже нет на свете, готовится свадьба Иванова и Саши. Но стремление Иванова к переменам вновь угасло, его одолевают сомнения в целесообразности брака с Сашей, он не хочет губить ее молодость. Она же готова принести себя в жертву ради счастья героя. Ничего не понимающему отцу невесты Иванов говорит: «Был я молодым, горячим, искренним, неглупым; любил, ненавидел и верил не так, как все, работал и надеялся за десятерых, сражался с мельницами, бился головой об стены... И вот так жестоко мстит мне жизнь, с которою я боролся! Надорвался я! В тридцать лет уже похмелье <...> утомленный, надорванный, надломленный, без веры, без любви, без цели, как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю: кто я, зачем живу, чего хочу?.. О, как возмущается во мне гордость, какое душит меня бешенство!» Львов объявляет Иванова подлецом, а сам Николай Алексеевич отбегает в сторону и стреляется из револьвера.

Перед нами типичный для Чехова образ человека, когда-то имевшего ясные идеалы и цель в жизни — и вдруг утратившего все это. Сложность «Иванова» состоит в том, что причина произошедшей с героем перемены куда менее объяснима в сравнении со многими другими произведениями Чехова. Возможно, он пришел к тому же, к чему, например, и учитель Никитин — к осознанию пошлости окружающей среды? Помещичий мир, в котором живет герой, по большей части, несомненно, таковым и является, но жена Иванова, Анна Петровна, производит впечатление женщины умной, глубоко любящей и самоотверженной. Сам факт того, что она отказалась от своей веры (Анна Петровна — еврейка) и решилась на разрыв с родителями, не желавшими ее брака с Ивановым, говорит о развитом чувстве эмпатии, жертвенности и мощном внутреннем стержне этой женщины, а главное — о ее искренней любви к Николаю Алексеевичу. Несмотря на охлаждение к ней Иванова, она горячо отстаивает его доброе имя в одном из разговоров со Львовым, называет его замечательным, сильным человеком, который когда-то мог увлечь ее и увести за собой. Уже этого, казалось бы, достаточно для полноценной счастливой жизни. Однако Иванова все равно настигает чувство, схожее с кьеркегоровским «отчаянием», но его можно трактовать и как экзистенциальную скуку, в чем-то родственную отчаянию. Ларс Свендсен в книге «Философия скуки» писал о ней так: «Каждая философская проблема есть своего рода потеря ориентации. А скука характеризуется тем, что человек уже не в состоянии сориентироваться в своем отношении к миру, поскольку само отношение к миру почти утрачено»*Перевод с норвежского Катарины Мурадян.. Эта цитата вновь отсылает нас к состоянию беспочвенности, полной дезориентации в жизни, ее абсолютного непонимания, в котором, как и некоторые другие чеховские герои, пребывает Иванов, в чем он сам неоднократно признается на протяжении всего действия пьесы. Но, как утверждала Татьяна Седанкина, «скука может носить как деструктивный, так и конструктивный характер. Деструктивная скука — это состояние, приводящее к психической болезни. И только при волевом акте преодоления скуки раскрывается ее позитивная, конструктивная часть. Осознание скуки — это всегда ответ на вопрос о смысле существования, его значимости». По-видимому, Иванов не нашел в себе достаточно душевных сил, чтобы преодолеть это состояние, осознать его и прийти к пониманию смысла жизни. Единственный выход для себя он увидел в самоубийстве, которое еще один известный экзистенциалист Альбер Камю считал малодушием, уходом от борьбы с абсурдностью бытия. Под этим грузом, как представляется, Иванов и «надорвался»: «В известном смысле, совсем как в мелодраме, самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой — значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной»*Перевод с французского Самария Великовского., — писал Камю в «Мифе о Сизифе». Так и Иванов своим поступком признает бессилие перед осознанием бессмысленности жизни и свою невозможность более пребывать в безопорном мире.

Три этих чеховских текста, конечно, ни в коем случае не исчерпывают экзистенциальную проблематику его творчества. Этой теме вполне можно посвятить отдельное большое исследование.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.