Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Однажды в такой же холодный декабрьский день мы собрались поздравить Якова Лазаревича у него дома, и его друг, писатель Юрий Коваль, произнес, подняв рюмку:
— Яков! Ты вечен, как солнце, для человечества.
Пророчество сбылось: Яков Аким прожил почти 90 лет. И ушел, не дожив несколько недель до юбилея. Он испытал заслуженную славу, любовь читателей, издатели готовы были опубликовать любую написанную им строчку. Миллионными тиражами расходились его книги, снова и снова переиздаваясь. Но у него был незыблемый принцип, своеобразный кодекс чести писателя. Это первое, что он говорил нам — своим ученикам: «Пишите только тогда, когда вам есть что сказать. Иначе вы обязаны хранить молчание».
На примере собственной судьбы он показал цену произнесенного им слова. Один том стихов и прозы, вышедший в серии «Золотая библиотека», лично от себя подарил детям этой планеты мой дорогой учитель Яков Аким. Правда, благодаря ему на русском языке зазвучали голоса чуть ли не сорока лучших поэтов теперешнего ближнего и дальнего зарубежья: Грегоре Виеру, Каюма Тангрыкулиева, Нодара Думбадзе, Кайсына Кулиева, Джанни Родари...
Родился Яков Аким в старинном деревянном городке Галиче, в доме с голубыми окошками, глядящими на Галичское озеро, куда он, маленький, как-то раз тайно убежал из дома с дружком, чтобы на лодке крохотной, на ялике с одним поломанным веслом — уплыть на дальний берег. И ветер лодочку покачивал, и зайчик на воде блестел, а вёрткий ялик поворачивал куда хотел, куда хотел... Словом, промокших и продрогших, поздним вечером их подобрали рыбаки на баркасе.
Тут пора вспомнить человека в кожанке, который ведет по улицам первый в этом городе автомобиль — пожарную машину, собранную из трофейных частей машин Первой мировой войны, и еще о мальчике, который рисует весну и кисточку макает в лужу... Человек в кожанке — Яшин отец, а мальчик, обмакивающий кисть в лужу, — герой Яшиного стихотворения.
Когда-то Яков Лазаревич водил меня по улицам своего детства в Галиче, показывая сохранившиеся дома и улицы, запечатленные во времена его детства сказочным фотографом с усами и в котелке Михаилом Смодором, тот снимал и семью Акимов! И дедушку с бабушкой — известных в городке пивоваров, и мамочку — библиотекаря той старинной детской библиотеки, которая носит теперь имя Якова Акима, и маленького Яшу с папой.
Яша с папой. Фото: Михаил Смодор
Лазарь Аким, отец Яши, был прирожденным изобретателем. Гений-самоучка, он умел починить любой механизм, мог поставить коронку на зуб, любил рисовать, играл на флейте, сам научился виртуозно исполнять на скрипке «Чардаш» Монти!
Мама наигрывала на мандолине и гитаре, младший брат Эфа, ставший впоследствии руководителем баллистического центра института, созданного Келдышем и Королевым, вплотную занимался проблемой обживания планет Солнечной системы, а еще его именем назвали астероид (8321) Akim, — играл на звонких столовых вилках... Яша музицировал на хромовой гармошке, стал бы гармонистом, и не было бы у нас с вами замечательного детского поэта, если бы не случай.
Как-то отец поехал в столицу «по тракторному делу» и неожиданно прислал в Галич телеграмму: «Форсируйте приезд в Москву». Мама не знала, что такое «форсируйте». Яков тоже. Благо знакомый дед, прошедший все на свете войны, вспомнил, как на турецкой войне говорили: «Вперед — форсированным маршем!». Значит, надо быстро бежать.
В Москве Яша отправился учиться играть на гармошке в Парк культуры имени Горького, где его повысили «с гармони на баян», там же окончил курсы по барабану, и таким стал заядлым барабанщиком, что его делегировали пройти с барабаном на демонстрации по Красной площади. Когда явился на перекличку, его спросили: «Ты кто?». «Я еврей», — ответил Яша. «Нет, мы спрашиваем: горнист или барабанщик?»
В школьном драмкружке репетировали «Снежную королеву» Шварца. Но не успели сыграть премьеру, началась война. Отец был призван в ПВО, дежурил на крыше, и, когда немцы бомбили Москву, во время воздушного налета был ранен. Он умер в больнице в июле 1941 года, когда Яша повез маму с братом в эвакуацию в Ульяновск.
Оттуда ушел в армию, учился в школе связистов. По многу часов подряд курсанты сидели в классе и мало спали, а преподаватель выстукивал ключом радиограммы, очень быстро, они внимательно слушали и записывали: точка, точка, тире, точка, точка, точка, тире, точка...
— А потом вдруг — чирк! По бумаге карандашом большое-большое тире, — рассказывал он мне. — Это значит, ты задремал.
В составе 85-го гвардейского минометного Московского полка Яков Аким отправился сначала на Воронежский и Донской, а затем на Сталинградский фронт. Он прошел всю войну, но никогда я не слышала от него рассказов о героическом прошлом. Зато не раз в воспоминаниях, стихах и прозе всплывала история о двух сокровищах, лежавших в его походном мешке: глиняной дудочке окарине и пузырьке с подсолнечным маслом, который на прощанье дала ему няня Аннушка.
Был первый бой в степи, и грохот адский,
И две пилотки плыли по реке,
И чудом уцелел в мешке солдатском
Гостинец бабкин — масло в пузырьке...
— В начале ноября сорок второго года в Донской степи мы ехали на открытых машинах, — рассказывал Яков Аким. — Всю ночь лил дождь, а потом прихватил мороз. Степь белая, ледяная, мы развели костерок, есть нечего, пить тоже. Я взял котелки и пошел на Дон. День был пасмурный, ни дорожки, ни тропинки. Вышел к Дону, набрал воды и увидел на берегу убитую лошадь. Я отрезал несколько кусков мяса. Пошел обратно и заблудился! Низкие облака, туман, я бродил целый день, пройди еще немного — попал бы к немцам. А так — вышел к домику, и там старушка меня пожалела, дала большой кусок запеченной тыквы. Потом на дороге остановил машину — на мое счастье — нашего полка. Пока я ходил, вода в котелке промерзла до самого дна, я растопил ее на костре, сварил суп из конины, вылил туда масло Аннушки... и собрался накормить человек шесть — восемь. Но подошел офицер:
— Гвардейцы! На вас пехота смотрит. Подумают, что вас не кормят! — и сапогом опрокинул котелок...
Яков Аким, Арсений Тарковский и Юрий Коваль. Фото: Виктор Усков
Для моего учителя война была тем, что никогда не должно повториться, — любая! И все его стихи — о доброте, любви, о хрупкости, драгоценности жизни и бесчеловечности войны.
О чем мечтали мы?
С войны вернуться,
проспать всю ночь
под крышей —
и проснуться,
и сутки,
снова
сутки
про запас...
Попробуй нам скажи,
какая мука —
болезни,
одиночество,
разлука и женщина,
оставившая нас...
А с окариной случилась такая история: поблизости разорвался снаряд. И дудочка раскололась надвое. Разбитую окарину Яков Аким склеил в День Победы. И склеенная, она заиграла. Правда, немного по-другому, не так весело, как раньше. Он мне играл на ней песенку про сурка. Будто бы пел осенний ветер.
Вернувшись с войны, Яков Аким работал администратором съемочной группы на «Мосфильме» и даже сыграл эпизод в фильме «Адмирал Нахимов»! Он мог бы стать актером, музыкантом или ученым, столь щедро одарила его природа. Но однажды шел он по улице, нес молоко маленькой дочке, падал первый снег — вдруг... какая-то песенка завертелась у него в голове:
Утром кот
Принес на лапах
Первый снег
Первый снег!
Он имеет
Вкус и запах
Первый снег!
Первый снег!
Он испугался и остановился. С этой минуты и мы, и наши дети, и дети наших детей обрели поэта, чьи строки, только появляясь, становились классикой. Маршак, Чуковский, Агния Барто — мгновенно приняли его в свою компанию. Тем более что из рано повзрослевших фронтовых поэтов «детскими» становились единицы.
Аким же остался в душе мальчишкой. Как всякое чудо, это необъяснимо.
Мне странно, что я еще жив,
Хожу, просыпаюсь в постели,
Что бомбы и голод, и тиф
Меня одолеть не сумели.
Так странно,
что вновь суждено
Ступить в эту тихую осень,
Монетку
в отверстие бросить,
Деревья увидеть в окно.
А может, еще загляну
Туда, где сосулька сверкает,
Где мальчик рисует весну
И кисточку в лужу макает,
Где снег разомлевший лежит
И тянет поленницей влажной,
Аукают гуси протяжно...
Так странно, что я еще жив.
Конечно, это стихотворение не для детей, а для взрослых.
Просто и цельно звучит строка, каждое слово — подлинно. «Бомбы, голод, тиф, монетка в метро, деревья за окном» — давнее и ежедневное — каждое слово, как след жизни, образ пережитого. Легкость, прозрачность формы, наполненной глубоким смыслом, юмор, теплое сочувствие к людям немало повидавшего и испытавшего человека свойственно его поэзии.
...Все остальное до поры забыто,
А есть одно, что жизнь тебе дала:
Быть для людей живым, порою скрытым,
Пусть крохотным источником тепла.
Он был очень красивым человеком. «Мы звали его Иосиф Прекрасный», — сказала мне поэт Ирина Токмакова. А Виктор Драгунский, когда приходил Аким, говорил: «Вошел Яша и встал в уголке, стесняясь своей красоты...»
— Ты знаешь, — он позвонил утром, — я сегодня ночью лежал и думал, голова была свежая, и я написал на листочке, который я потерял, но смысл такой: «Самая незыблемая вещь на свете — это дружба».
Aвтограф Михаила Светлова на внутренней стороне конверта
Он обладал особенным даром дружбы, что подтвердили бы все его друзья — те, кого он защищал, за кого «ходил» по издательствам, кого просто жарко любил и посвящал им стихи — это ж золотые люди были: Виктор Драгунский, Юрий Коваль, Лидия Чуковская, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, художник Евгений Монин... Что мы с тобою жили, не будут знать века. Мы просто заслужили друзей да облака...
Странствуя по Японии, я подумала, что наш семинар походил на Банановую хижину поэта Мацуо Басё, где собирались его ученики. Видимо, такие очаги, когда мастер передает ученикам тайну творчества, вспыхивают время от времени, возможно, по всей галактике.
Яков Аким и Марина Москвина. Фото: Леонид Тишков
— Надо найти в себе волшебство. Мне скоро 60, 70, 80 лет, — говорил он нам, — и я могу писать очень редко, когда происходит короткое замыкание, из него рождается стих. Короткое замыкание жизни и литературы...
— Когда садишься писать стихи для детей, необходимо обрести какое-то особое состояние подтянутости. Даже побриться не мешает! — говорил он мне.
— Хорошие вещи пишутся, когда мы волнуемся, когда удается свою радость, свою печаль, свое удивление передать другому, заставить волноваться вместе с тобой. Стихи — это письма дорогим людям...
И тут, мне кажется, самое время прозвучать моему любимому стихотворению «Пишу тебе письмо». Детское оно? Взрослое?
Вот послушайте:
А листок в конверте чист,
Нет на нем ни букв, ни строчек.
Пахнет осенью листочек —
С дерева опавший лист.
Только адрес твой да имя
На конверте напишу,
Синий ящик отыщу,
Свой листочек опущу.
Ты письмо мое получишь
И обрадуешься вдруг:
Жить на свете много лучше,
Если друга вспомнил друг.
Сразу мне ответ пиши!
А кончаются чернила —
Просто перышко вложи,
Что синица обронила.