Фабула романа проста. Собрались однажды немец — профессор и бывший эсэсовец, русский белоэмигрант-коллаборационист, тоже профессор и тоже бывший эсэсовец, американский цэрэушник-спецназовец с силовыми навыками и американская же цэрэушница с навыками оказания эскорт-услуг. Собрались и поехали на фургоне в СССР советскую власть подрывать.
Такое описание можно встретить в любых рецензиях на этот роман, от еще советских до современных. Однако дальше мы отступим от традиционной линии, концентрирующейся на конспирологии и сталинизме автора, и отметим, что вдруг в СССР вся описанная гоп-компания стала то тут, то там находить элементов, идейно близких, сочувствующих, а местами и прямо соглашающихся принять банку варенья и корзину печенья. Причем элементов не столько из числа недобитых врагов народа и бывших коллаборационистов, сколько из среды той самой советской номенклатуры и советской творческой интеллигенции.
Иными словами, обвинять Кочетова в конспирологии и сталинизме — это как обвинять, например, Булгакова в мистицизме и сатанизме за «Мастера и Маргариту». Кочетовская компания нечисти, передвигающаяся по СССР на фургоне с технической начинкой такого уровня, что сам Джеймс Бонд, пожалуй, подавился бы виски от зависти, носит столь же технический и инструментальный характер, как и булгаковская компания нечисти, устраивающая бал Сатаны в квартире № 50 по Садовой улице. Кочетов использует эту компанию «по прямому назначению» (это носители определенных идей и исполнители определенных действий, служащих точкой отсчета для последующих событий), она нужна ему лишь для одной цели. Правоверный коммунист в его лице просто не имел моральных сил, чтобы без «тлетворного влияния заграницы» объяснить прямо демонстрируемое в романе ничтожество отдельных высокопоставленных номенклатурщиков, их обслуги из числа творческой интеллигенции и их же потомков-мажоров из числа «золотой советской молодежи», а также подразумеваемую беспомощность «руководящей и направляющей» вертикали в целом.
Здесь мы и подходим к тому, о чем собственно роман «Чего же ты хочешь?» (скорее всего, его содержание вышло за пределы замысла, который был у Кочетова). Он вовсе не о происках Запада в лице его эсэсовско-цэрэушных агентов и уж тем более не о праведном паладине Кочетове, который в романе в лице писателя Булатова возглавляет положительных персонажей в борьбе за коммунистические идеалы. На самом деле это книга об уже практически произошедшем к концу 1960-х годов банкротстве идеологического источника власти в советском обществе. А значит, если мы вслед за социологом Майклом Манном будем рассматривать общество как организованные сети власти, то этот роман — еще и про грядущее банкротство самого советского общества. Банкротство, которое в момент написания книги еще не было предопределено, однако было уже весьма вероятно.
Именно этим, видимо, и остались недовольны представители «руководящей и направляющей силы». Особенно на фоне того, что и до публикации «Чего же ты хочешь?», и по поводу самого этого романа о Кочетове весьма тепло отзывались в тогдашнем Китае. Для Кочетова с учетом специфики советско-китайских отношений того времени это было пусть и не то же самое, что внезапно обнаружить себя агентом троцкистско-зиновьевской фашистской организации в 1930-х, но нечто весьма похожее. В итоге вертикаль не нашла ничего лучше, чем после поднявшейся бучи (о ней ниже) запретить всяческое обсуждение романа в печати и его публикацию отдельной книгой в московских издательствах, а также конфисковать весь тираж, когда книга таки вышла где-то в Белоруссии. Вот казалось бы: не Пастернак, не Солженицын — а туда же.
Но гораздо более бурной и гораздо более поучительной оказалась реакция творческой интеллигенции, особенно номенклатурной ее части, всех этих сановных шестидесятников, певцов хрущевской оттепели и обличителей культа личности, по статусу равных, а то и превосходивших Кочетова — бывшего руководителя писательской организации Ленинграда, бывшего главреда «Литературной газеты», дважды кавалера Ордена Ленина и т. д. Одним словом, поносили Кочетова те самые проводники идеологического источника советской власти, банкротство которого и проиллюстрировал Кочетов. Дело даже не в едких (и, положа руку на сердце, довольно поверхностных в плане содержания) пародиях, которых удостоился роман. Дело в том, что помимо пародий Кочетов за свой роман получил еще и коллективный донос в ЦК КПСС.
Самое смешное, что кое-кто из подписавших донос на Кочетова за его сталинизм незадолго до этого подписали донос на Пастернака за его мелкобуржуазность и обслуживание интересов Запада. Правда, если Пастернака они «не читали, но осуждали», то Кочетова, видимо, все же прочли. Прочли, узнали себя и обиделись. Обиделись на гротеск, когда проникшая под «Железный занавес» цэрэушная девушка с низкой социальной ответственностью только лишь помахала перед носом у творческой интеллигенции и золотой молодежи банкой варенья и корзиной печенья (западные публикации, гонорары в хорошей валюте, долгожданное признание их бесспорных талантов и, для особо страждущих, роскошное тело самой цэрэушницы), как немедленно выяснилось, что принять означенные дары готовы весьма многие, а не один-единственный Мальчиш-Плохиш. Только искренней обидой можно объяснить, почему помещенная в советские декорации библейская история о том, как право первородства кое-кто готов обменять на миску чечевичной похлебки было объявлено чуть ли не попыткой задушить «оттепель» и возродить культ Сталина. Но автор и не пытался осудить чечевичную похлебку саму по себе — у него осуждается лишь неравноценный обмен: права первородства на миску похлебки, земли на стеклянные бусы и так далее.
***
Главное достоинство романа Кочетова для сегодняшнего читателя — это, разумеется, вовсе не агитация за идеалы советского строя, а то, что автору удалось предвосхитить и проиллюстрировать вполне определенный набор явлений, за которые тогда, в конце 1960-х — начале 1970-х, его и обвиняли в клевете на советскую действительность. Но в чем же состояла клевета?
В том, что автор фильма о фашизме под видом фашизма изображает сталинский СССР? Но сегодня «Обыкновенный фашизм» Ромма, на который и был намек, ровно так и подается, ровно так и комментируется: как фильм про то, что один тоталитаризм мало чем отличается от другого тоталитаризма.
В том, что автор изобразил Вознесенского, Евтушенко, Окуджаву мажорами и представителями «золотой молодежи» того времени? Но и сегодня их изображают именно так.
В том, что «западные идеалы свободы» — это секс и стриптиз? Публичный секс на камеру в Биологическом музее, когда некоторые участники были на поздних сроках беременности, у нас нынче и подается как борьба за идеалы свободы. Или взять рассуждения положительных персонажей о заслуге Сталина в том, что СССР к войне подошел с развитой промышленностью и отсутствующей пятой колонной в тылу (тогда, пусть и на излете борьбы с культом личности, такие рассуждения все равно оставались ужасной ересью и для номенклатуры, и для творческой интеллигенции). Ну так и тут Кочетов всего лишь предвосхитил то, что сегодня в публичном пространстве очень и очень многими роль Сталина в войне ровно так оценивается. Кочетова можно обвинить разве что в том, что он, помимо прочего, в своем романе явно сводил и личные счеты, например, весьма неприглядно изображая под именем Бенито Спады итальянского литературоведа-русиста Витторио Страду, с которым у Кочетова был конфликт. Но и только.
Всеволод Кочетов
Одним словом, в плане, так сказать, предсказательной мощи стоит поставить «Чего же ты хочешь?» в один ряд, к примеру, с «Лагерем святош» Жана Распая. Эти два романа роднит между собой и яростное их неприятие как официальными властями, так и «прогрессивной общественностью». Но как Распаю в начале 1970-х блестяще удались наблюдаемые нами сегодня столкновения левых нигилистов с идеалистами ушедших времен, картины черных бунтов в США, а также картины того, как к берегам Европы плывут корабли, полные мигрантов (только у Распая в кораблях были выходцы из Индостана, а не из Магриба), так и Кочетову не менее блестяще удались картины того, как публичная пошлость в Биологическом музее будет объявлена борьбой за свободу, как угодничают перед западными грантодателями наши молодые инженеры человеческих душ, а перед эмиссарами из МВФ — наши молодые номенклатурщики, которых эмиссары учат жизни. А сидящие в западных редакциях и на западных радиостанциях борцы за свободу из числа пожилой русской аристократии иногда добуквенно напоминают сегодняшних борцов за свободу на разного рода сайтах и радиостанциях из числа пожилых советских диссидентов. Впрочем, у Кочетова можно найти образы, напоминающие не только нынешних непримиримых оппозиционеров, но и евразийцев, и коллективный Первый канал государственного телевидения.
Кое-что, правда, Кочетов недооценил. У него в СССР приезжают два бывших эсэсовца, один из которых в итоге прямо по Фрейду срывается в пещерную агрессию от стресса и страха разоблачения, а второй полностью пересматривает свое прошлое. Того, что на отдельных территориях бывшего СССР в какой-то момент окажутся не два старика из прошлого, а целые факельные шествия с нацистским салютом, Кочетов, конечно, не предполагал.
В этом контексте на события августа 1991 года, годовщину которых на фоне событий в Белоруссии недавно почти не заметили, можно взглянуть как на попытку обанкротившейся высшей номенклатуры, когда-то изымавшей тираж романа Кочетова, взять реванш не только у общества, которое в 1991 году не очень отчетливо формулировало, чего же оно хочет. Одновременно состоялась попытка реванша и у того самого коллективного Мальчиша-Плохиша, изображенного Кочетовым. Того, который писал в адрес Кочетова коллективные доносы в конце 1960-х, а к 1991 году в качестве банок варенья и корзин печенья начал активно приватизировать власть и собственность: или с помощью национализма и строительства этнократий в бывших ССР и АССР, или с помощью «разгосударствления экономики», или с помощью замены коммунистической идеологии на идеологию неолиберальную. И вот этот-то самый коллективный Мальчиш-Плохиш, в отличие от общества, к началу 1990-х очень хорошо понимал, чего же он хочет.
Забавно, конечно, что две эти силы, которые поссорились к началу 1990-х и чей узел противоречий в итоге затянулся аккурат на шее у страны и общества, уже в 1960-х годах не больно-то дружили. Однако тогда, в 1969 году, они на какой-то момент бросили свои разборки и выступили единым фронтом против Кочетова. Против писателя, который всю свою жизнь думал, что выступает в защиту системы против «отдельных разрушительных элементов», а на самом деле, как оказалось, сам того не ведая, в какой-то момент пошел не только против системы (это еще ладно), но и против «тусовки». Что, разумеется, было уже совершенно непростительно.