1. Литераторы и журналисты из ассоциации «Свободное слово», «ПЭН-Москва» и Петербургского ПЕНа выступили против принятых Госдумой законов о «фейк ньюс» и неуважении к власти: эти законы авторы заявления называют «открытой декларацией об установлении в стране режима прямой цензуры». Заявление ссылается на 29-ю статью Конституции РФ, запрещающую цензуру:
«Между тем упомянутые законы устанавливают право чиновника по собственному усмотрению, без следствия и суда, своим единоличным решением под надуманными и произвольными предлогами запрещать распространение любой информации и бессрочно блокировать любые медийные ресурсы в интернете. <…> Речь идет о создании невыносимых дискриминационных условий для российской медийной индустрии. Речь идет о государственных репрессиях против всего журналистского и писательского сообщества». В конце обращения его авторы призывают коллег «сохранять верность своему гражданскому и профессиональному долгу, участвовать в законном гражданском противодействии антиконституционным решениям государственных органов, использовать все возможности для защиты права россиян на свободу высказывания вплоть до опротестовывания произвола чиновников в российских и международных судах».
2. «Новый мир» подвел итоги конкурса эссе к 120-летию Владимира Набокова: 15 лучших будут опубликованы в апрельском номере журнала. Среди победителей — Михаил Золотоносов, Виктория Шохина, Игорь Кириенков. Все эссе, присланные на конкурс, можно прочитать здесь — осторожно, их там 163.
3. На «Дискурсе» Павел Соколов интервьюирует японского переводчика русской литературы Мицуёси Нумано: профессор Нумано рассказывает о том, что в Японии интерес к зарубежной литературе в принципе падает («наши молодые люди постепенно теряют интерес к окружающему миру, становясь все более замкнутыми» — ага, все дело в хикки); сравнивает русские слова, про которые традиционно думают, что они непереводимы («душа» и «стихия»), с такими же японскими словами («кокоро» и «амаэ»). Выбор русских писателей, которых сложнее всего переводить, несколько неожидан: с одной стороны, Солженицын («Там много реалий, исторических фактов, такая действительность, которую трудно передать»), с другой — Венедикт Ерофеев и «даже Довлатов»: «на поверхности его язык очень простой, но все-таки у него есть уникальный стиль, ощущение которого очень трудно восстановить на японском языке». Самое интересное в интервью, пожалуй, — суждения Нумано о современных японских писателях: из них он больше всего ценит Ёко Таваду, пишущую и на японском, и на немецком.
4. На Rara Avis — рецензия на «Памяти памяти» Марии Степановой: Максим Алпатов называет жанр книги «секьюрити-фикшн», имея в виду, что Степанова «предпочла остаться на хорошо изученной территории публицистики для интеллектуалов». Среди претензий Алпатова — специфичность взгляда Степановой на историю («Получается, мало того, что люди прошлого обретают смысл лишь в пасти чудовища — другие обретают смысл лишь глядя на них»), принесение уникального поэтического языка в жертву химере интеллектуальной литературы и первоочередного материала — семейной истории — в жертву умствованиям: «Бабушка Степановой становится наглядным примером для эссе Кракауэра, уникальность дневников тети Гали доказывается при помощи определения Сьюзен Зонтаг, а воспоминания о прабабушке не выстраиваются без Марианны Хирш». Согласиться со всем этим лично мне трудно, но стоит отметить, что это едва ли не единственная негативная рецензия на „Памяти памяти”, выполненная на профессиональном уровне.
5. Поэт Дмитрий Герчиков решил перестать писать стихи: «Искусство происходит сейчас, а текст происходит в прошлом, в особенности поэтический. Поэзия запаздывает перед реальностью и может случиться только на осколках событий, когда они уже закончились». Так могло бы начинаться эссе о невозможности поэзии — но нет: «В мире текста нет тела — нет боли, страха, сломанного пальца, экстаза, крика; там есть только воспоминания, слепки случившегося. Так родилась идея создать силиконовую маску Путина и ходить в ней по Москве». Герчиковский текст об этой акции публикует «Кольта» — и довольно скоро выясняется, что перед нами мистификация, а точнее, литературное произведение «Только моя Россия». Да, маски Путина не было (ее не получилось сделать), зато было зеркало с напечатанным на нем — сюрприз — поэтическим текстом («Мне кажется, что Путин — это я, / И в чем, друзья, тогда вина моя?»), изящно сфотошопленные пруфпики, панические звонки мамы и подробные отчеты в фейсбуке: «Решаю взять пачку пельменей „Сибирская коллекция”, иду на кассу, продавщица пристально на меня смотрит, к нам подходит охранник: „Это у вас маска такая?” Отвечаю: „Нет. Почему маска? Это мое лицо”».
В итоге у Герчикова получился «…роман в стихах, герой которого — это писатель, надевающий маску художника. Маска президента здесь — пустое место, лакуна, это то, что на самом деле совершенно ничего не значит, но стягивает на себя весь общественный интерес, все то, что позволяет акции случиться. <…> Поэзия — самое хитрое из человеческих занятий: ведь она всегда прячется там, где ее нет». Герчиков — отличный поэт, читайте его.
6. Еще одна публикация на «Кольте» — лекция Ольги Седаковой о «Рае» Данте. Сейчас Седакова работает над новым — «нестихотворным», подстрочным — переводом «Божественной комедии»; здесь она рассказывает об иерархичной, ступенчатой структуре дантовского Рая, о геометрии божественного: «Точка, то есть центр множества концентрических кругов, в действительности вмещает их все в себя; она… кажется вмещенной тем, что сама вмещает. <…> Вероятно, современный математик особой трудности в этом не увидит. Данте принимает этот переворот вмещающего и вмещаемого без особого затруднения». Такое сочетание единичности и всеобъемлемости — важнейшая особенность «Рая»: Седакова объясняет, как свет, исходящий из точки в Кристальном небе, пронизывает всю иерархию рая и потому эту иерархию в каком-то смысле отменяет («любое иерархическое место в Раю — рай»); как море божественной Воли, «которое каждому предстоит переплыть, чтобы достичь желанной пристани, каждому своей», и является этой пристанью. Такие образы — предвещающие концепты нового времени, но более простые, монументальные, благородные и вместе с тем неожиданные — Седакова относит к дантовской теодии, то есть „богопению”, превосходящему по значению дантовскую теологию, его огромные схоластические познания. Теология связана с естественным знанием, теодия же — с озарением, открывающим «последнюю, таинственную истину».
7. «Сигма» публикует статью Олега Горяинова о романе Гюнтера Андерса «Катакомбы Молюссии», перевод которого вышел в издательстве libra. Можно назвать «Катакомбы Молюссии» утраченным текстом: «Написанный в начале 30-х годов ХХ века, впервые в полном объеме текст был опубликован через 20 лет после смерти автора в „десятые” годы XXI столетия. В результате эта книга оказалась отрезана от прямых ассоциаций с теми историческими событиями (Германия времен прихода Гитлера к власти), на фоне которых создавался роман». Впрочем, это и помогло книге избавиться от ореола злободневности, хотя сегодня в ней можно найти много актуального: описанное в романе государство Молюссия (о чертах которого можно догадываться лишь по диалогам героев, запертых в тюремной камере) легко ассоциируется «не только с Германией 30-х годов, но и с глобальным миропорядком 2019 года».
Андерс по образованию был философом, студентом и аспирантом Хайдеггера и Гуссерля. Он отстаивал идею «негативной антропологии» («Искусственность есть природа человека»), и в его романе осмысляется «настойчивый дух альтернативной современности», к которому легко возвести и современный ревизионизм. С ревизионизмом, в свою очередь, можно бороться ревизией — будь то критика фашистской идеологии или толерантного к ней философского жаргона (здесь есть интересный сюжет о противостоянии Андерса своему учителю Хайдеггеру). Клаустрофобия андерсовского романа напоминает Горяинову о текстах Антуана Володина; можно, наверное, вспомнить еще «Другую сторону» Альфреда Кубина.
8. Еще о феминитивах: на «Годе литературы» опубликован двухчастный (первый блок и второй) опрос Галины Рымбу о том, как предпочитают называть себя женщины, пишущие стихи. Диапазон ответов — от безоговорочного энтузиазма («Мне важно использовать феминитивы, потому что феминитивы делают женщин видимыми на уровне языка» — Оксана Васякина; «Когда я называю себя поэтессой, то вспоминаю всех женщин-писательниц, которые долгие века вынуждены были притворяться мужчинами. Я не хочу никем притворяться» — Дарья Серенко) до неприятия или безразличия («Предпочитаю слово «поэт», потому что для меня значимо выражение человеческого опыта как такового, а не именно женского» — Алла Горбунова; «Мне в общем все равно, как меня называют. <…> Для себя я поэт, мне этого достаточно» — Наталия Черных).
9. Объявлен длинный список «Международного Букера». Пресс-релиз отмечает, что больше половины авторов — женщины, а большинство издательств — малые и независимые. В список вернулись недавние победители и шорт-листеры — Ольга Токарчук и Саманта Швеблин; среди прочих — француженка Анни Эрно, голландец Томми Веринга, палестино-исландский (!) прозаик Мазен Мааруф. Впервые в списке оказывается писательница из арабской страны — Джуха аль-Харси из Омана.
10. В возрасте 92 лет скончался американский поэт У.С. Мервин. На сайте журнала Poetry, где он публиковался несколько десятилетий, Мервина вспоминают как «одного из превосходных поэтов современности, которого заботили вопросы этики и совести, человека, который помог нескольким поколениям последователей соединить поэзию с антивоенным и экологическим активизмом». Здесь перечислены достижения Мервина (первую его книгу наградил Йельской премией для молодых поэтов У.Х. Оден, также он был лауреатом Пулитцеровской премии — и свою награду перечислил движению против призыва на Вьетнамскую войну). С конца 1970-х Мервин жил «на старой ананасовой плантации на Гавайях», на его позднюю поэзию оказали влияние «убежденная приверженность буддизму и тропический ландшафт», который он пытался восстановить к природному, доагрикультурному состоянию. «Я думаю, что в поэзию встроена отчаянная надежда спасти мир», — говорил Мервин. На сайте представлены все публикации Мервина в Poetry, а также его статьи и переводы, в том числе из Данте и Мандельштама.
11. Еще одному современному классику американской поэзии, который также считает, что поэзия должна спасать мир, — Лоуренсу Ферлингетти — 24 марта исполнится 100 лет. К своему столетию он написал короткий автобиографический роман «Маленький мальчик». К юбилею The New York Times подготовила литературную прогулку по Сан-Франциско — «с особым вниманием к наследию битников»: Ферлингетти принято относить к бит-поколению, хотя сам он себя битником не считает. Прогулку газета предлагает начать с City Lights — «лучшего книжного магазина в Америке», который Ферлингетти открыл в 1953 году. «Он не такой просторный, как Strand на Манхэттене или Moe’s Books в Беркли. Но он ломится от серьезной литературы всех стран и всех направлений, и в нем совершенно нет сувениров, изысканных книжных закладок, свечек и прочих финтифлюшек: почти платоновский идеал». Дальше нам предлагают посетить места, связанные с Гинсбергом, Керуаком, Кеннетом Рексротом и Гэри Снайдером, вспоминают и современных писателей из Сан-Франциско: Р. О. Квон и Дэйва Эггерса. Здесь есть и музей битников, и кафе, где Ферлингетти писал стихи, а Фрэнсис Форд Коппола — сценарий «Крестного отца», и Чайнатаун, где разворачивается действие одного из романов Эми Тан. Не последняя достопримечательность — «сам мистер Ферлингетти», «высокий, застенчивый, озорной, голубоглазый, седобородый и лысеющий». Ферлингетти для Сан-Франциско — не просто талисман: он продолжает активно влиять на культурную жизнь, его голос раздается, когда нужно спасти от уничтожения какую-нибудь важную часть города. «Неустанная забота Ферлингетти — чтобы город оставался причудливым». Автор материала — ведущий критик The NY Times Дуайт Гарнер — позвонил Ферлингетти, чтобы тот дал ему несколько подсказок, но поэт разозлился и заявил, что терпеть не может «туристических путеводителей»: наладить с ним отношения Гарнеру удалось, только переключившись на искусство и литературу. Ферлингетти, например, рассказал о своей любви к Берроузу и Бобу Дилану.
12. Скинуть Дональда Трампа с президентского кресла в 2020 году мечтают уже 16 демократических кандидатов, и вскоре к ним присоединится еще несколько человек: это будут самые представительные праймериз в американской истории. В западной политической культуре считается, что успешный политик должен непременно написать книгу про то, какой он молодец; такая книга («Дерзость надежды») была у Обамы, несколько таких книг было у Хиллари Клинтон (только они ей не помогли, и после проигрыша пришлось выпускать новую, под названием «Что случилось»), и даже у Трампа, который, как считается, двух слов связать не может, была такая книга — ну а за время трамповского правления, как рассказывает The Guardian, продажи политических книг (в том числе Маркса и Оруэлла) увеличились вдвое, так что это еще и прибыльное дело. В общем, у многих нынешних кандидатов в президенты тоже уже есть книги — и Джейк Биттл из The Baffler взял на себя труд все их прочитать. Биттл отмечает, что никакого резона выпускать такие книги нет — но все равно «на протяжении всего электорального сезона они занимают лучшие места на витринах Barnes & Noble, чтобы, к тому времени, как победитель принесет присягу, окончить свой путь в корзинах с уцененным товаром». Впрочем, чтение таких книг помогает американцам быть «информированными гражданами».
Первой Биттл прочитал книгу Элизабет Уоррен «Эта борьба — наша борьба». «Ее полунищее детство в оклахомской глуши — первый аргумент в пользу того, что республиканцы изничтожили рабочее население страны». Книга пропитана пафосом («она поняла, что хочет заниматься образованием, когда помогала своим одноклассникам с особенностями развития научиться читать; ее мать ударила ее, когда она впервые заикнулась о том, чтобы уехать из Оклахомы»), но Уоррен будто понимает, что ее жизнь читателю не особенно интересна — к каждому событию здесь подверстываются к политические выводы, а еще здесь много жаргона, с помощью которого Уоррен (вообще-то Биттлу нравящаяся) старается убедить избирателей, что она своя в доску.
На этом фоне книга Камалы Харрис «Наши истины» выглядит выигрышнее: каждая глава здесь посвящена той или иной проблеме (будь то иммиграция, расизм или права ЛГБТ) — но «так получается», что все эти проблемы так или иначе действительно связаны с ее жизнью и карьерой: «прокурорская работа научила ее понимать, что такое расизм, сенаторская — что такое иммиграция, смерть матери помогла разобраться в тонкостях системы здравоохранения, и так далее».
Дальше последовали книги Кори Букера («современный Полоний, изрекающий сплошные банальности — целые главы этой книги будто скопированы с сайта BrainyQuote.com», при этом биография Букера довольно необычна, и его мемуары не позволяют понять, как ему удалось построить успешную карьеру). Затем — книга Кирстен Гиллибранд «Храбрые и смелые» («Bold and Brave» — в оригинале тоже два синонима), сборник рассказов о «десяти героинях, которые завоевали для женщин право голосовать» (сразу понятно, к какой повестке Гиллибранд апеллирует).
Дальше — один из фаворитов гонки, ветеран Берни Сандерс, у которого та же проблема, что и у Джо Байдена: к исходу своего восьмого десятка он выпустил уже несколько мемуарных книг, так что непонятно, какую выбрать. Биттл останавливается на книжке «Куда идти дальше» — это «рассказ обо всем, что Сандерс делал после 2016 года», «бесцельный, нудный и плохо написанный». «Некоторые главы просто воспроизводят его газетные статьи и речи, а другие, похоже, были написаны в ожидании проверки из налоговой. Например, вот как он описывает свои выступления за Хиллари Клинтон: „В ноябре я был в Плимуте и Ганновере, штат Нью-Хэмпшир; в Портленде, штат Мэн; в Каламазу и Траверс-Сити, штат Мичиган; в Милуоки, штат Висконсин; в Янгстауне и Цинцинатти, штат Огайо; в Роли, штат Северная Каролина; в Давенпорте, Айова-Сити, Эймсе и Седар-Фоллз, штат Айова; в Омахе, штат Небраска; в Колорадо-Спрингс, штат Колорадо; в Финиксе, штат Аризона; в Лас-Вегасе, штат Невада”». Биттл задается вопросом, как же такой популярный у молодежи и прогрессивный политик мог написать такую тягомотину: «Есть только одно объяснение: он хотел заработать на книжке немного денег на кампанию и вновь украсить своим лицом витрины».
Биттл разбирает еще книги Джо Байдена, Бето О’Рурка, Пита Буттиджиджа («он реально эрудит, щеголяет именами Честертона, Хобсбаума и Хомского»), Джона Хикенлупера, Джона Дилейни, Джулиана Кастро и главы Starbucks Говарда Шульца, но мне пора сдавать текст, да и вам, я думаю, хватит на сегодня американской политики.