— В прошлом году отмечалось 200-летие со дня рождения Некрасова. Как вы оцениваете итоги юбилейного года?
— В целом я доволен. Мы провели в «Карабихе» [Музей-заповедник Н. А. Некрасова. — К. М.] международный Некрасовский конгресс, участие в нем приняли более ста исследователей из России, Великобритании, Италии, Германии, КНР, Литвы, Казахстана, Украины и других стран. Вышло немало интересных публикаций. В Литературном музее им. А. С. Пушкина и в «Карабихе» прошли содержательные выставки, посвященные Некрасову. Заново открылась экспозиция в музее-квартире Некрасова на Литейном, где наконец закончился ремонт. Думаю, люди и организации, участвовавшие в проведении юбилея, сделали максимально возможное.
— В серии «Новая библиотека поэта» вышел первый том нового собрания стихотворений Некрасова под вашей общей редакцией. Расскажите, как проходила работа над этим изданием?
— Последний раз Некрасова издавали академически в 1981–2000 годах, когда вышло полное собрание его сочинений в 15 томах. Любое подобное издание устаревает за такое время, поскольку происходят открытия и накапливается новая информация. Если говорить о полном собрании стихотворений Некрасова, то оно в последний раз выходило в 1967 году в той же серии «Библиотека поэта». Мы решили обновить это издание и выпустить новый трехтомник.
Когда мы с коллегами приступили к работе, то обнаружили, что тексты Некрасова достаточно сильно искажали в советских изданиях. Признаюсь, я такого не ожидал. Если при жизни царская цензура сокращала Некрасова, то в советское время его, наоборот, начали увеличивать. Основную роль тут сыграл Корней Чуковский, исследователь и публикатор некрасовского наследия. Он считал, что Некрасову приходилось перед публикацией намеренно портить свои тексты и убирать из них наиболее острые моменты, которые не прошли бы цензуру. Чуковский и его последователи решили ликвидировать последствия такой автоцензуры.
Работало это следующим образом: они находили в автографе или в ранних публикациях стихотворения или поэмы какую-нибудь строчку, которая казалась им «нецензурной» и при этом нравилась эстетически, и включали ее в текст публикуемого произведения. Часто не было никаких доказательств, что строчка удалена из текста именно вследствие автоцензуры. Получилась контаминация: уже не совсем Некрасов, а Некрасов по версии Чуковского и его последователей.
В «Кому на Руси жить хорошо» есть эпизод, где купец спрашивает: «А генералов надобно?». В ответ он слышит: «Давай больших, осанистых, / Грудь с гору, глаз на выкате, / Да чтобы больше звезд!» Этих трех строк не было в прижизненных изданиях Некрасова, но они есть в рукописи. Чуковский вернул их в текст, хотя совершенно непонятно, в чем в данном случае заключается автоцензура. И таких строк может набраться очень много.
Нам пришлось проделать серьезную текстологическую работу, сличая все тексты с автографами и рукописями. Сейчас мы готовим третий том собрания стихотворений, в который в числе прочего войдет поэма «Кому на Руси жить хорошо». Это произведение очень тяжело давалось Некрасову, но он не отступился и вложил в него колоссальные силы. В процессе работы он внес в текст огромное количество исправлений. С одной стороны, интересно смотреть, как углубляется произведение, как автор отсекает от него слишком прозаические, пустые или неточные строки, заменяя их более яркими и точными. С другой стороны, чтение таких рукописей — очень тяжелая работа.
В первой части «Кому на Руси жить хорошо» есть диалог Павлуши Веретенникова и Якима Нагого. Этот фрагмент Некрасов переделывал раз пятнадцать. Выбирал, как будут звать участников диалога. В первоначальной версии Яким был «фабричным из Бурмакина», а Павлушу Веретенникова звали Иван Хлебников. Некрасов буквально застрял на этом моменте: ему было важно максимально проработать эпизод встречи образованного человека с крестьянином.
— Давайте вернемся к проблеме автоцензуры, о которой говорил Чуковский и другие советские исследователи. В статье «Некрасовская текстология в XXI веке» вы отмечаете, что цензурные ограничения не обязательно приводили к «порче» текста, но могли даже стимулировать творческий процесс. Можете пояснить свою мысль?
— Это не моя оригинальная идея — я ссылаюсь в статье на работу Максима Шапира, яркого исследователя-текстолога. Мысль довольно простая: любой писатель XIX века (будь то Некрасов или Пушкин), который хотел печататься в легальных изданиях, должен был принимать во внимание факт существования цензуры. Безусловно, это ограничение, которое не приносит радости писателю. Но мало ли у писателя ограничений? В конце концов, язык и жанр тоже ограничения. И что мы в таком случае будем исправлять у Некрасова? Не существует абсолютной свободы творчества, и мы не можем отделить внутреннюю ориентацию на цензуру от других факторов, неизбежно ограничивающих писателя. Если мы пойдем по пути устранения последствий автоцензуры и доведем его до логического конца, то будем вынуждены исправить весь текст. Начнется своего рода шизофрения: ведь в таком случае нам придется перевоплотиться в Некрасова и попытаться представить, как бы он писал, если бы цензуры не существовало. В этом заключается основное возражение против подхода Чуковского и его последователей.
Я, конечно, не собираюсь защищать цензуру. Но в некоторых случаях бывает так, что цензурные ограничения подталкивают писателя к каким-то новым творческим решениям. Это можно сравнить со слаломом, где нужно на скорости обходить препятствия. Обхождение препятствий в таком случае — неотъемлемая часть самой «игры». Кроме того, цензор — это еще и читатель, на которого писатель волей-неволей ориентируется и стремится сделать так, чтобы тот все правильно понял в произведении. Знаете, сейчас фильмы перед выпуском в прокат показывают таргет-группам, смотрят на их реакцию и вносят какие-то изменения. Цензор для писателя — тоже своего рода таргет-группа.
Отношения писателя и цензуры гораздо сложнее, чем было принято считать в советский период, когда говорили только о репрессиях и ограничениях. Советские литературоведы верили, что их миссия — спасти Некрасова от цензуры и автоцензуры. Но в итоге получалась новая цензура, только теперь Некрасова переделывали по другому образцу: если раньше из поэта хотели выбить революционный дух, то теперь в него этот революционный дух запихивали насильно.
— Сверяя тексты, вы ориентировались на последнее прижизненное издание?
— Чаще всего да. В «Библиотеке поэта» есть такое правило: за основу берется прижизненное издание, после которого автор больше не вносил в текст существенных исправлений. На таком принципе настаивал Б. В. Томашевский. В этом он несколько расходился с ортодоксальной текстологией, которая считает, что нужно ориентироваться на самое последнее прижизненное издание вне зависимости от того, вносились в него существенные исправления или нет.
В очень редких случаях мы делаем конъектуры, то есть исправляем текст по каким-то другим изданиям, рукописям или автографам. В «Кому на Руси жить хорошо» есть такая строки: «Работаешь один, / А чуть работа кончена, / Гляди, стоят три дольщика: / Бог, царь и господин, смотри». Последней строки не было ни в одном прижизненном издании, но она есть в наборной рукописи и других автографах. Возможно, следует восстановить эту строку, потому что без нее сбивается ритм. Перед ней в прижизненных изданиях стояло многоточие, и было заметно, что какой-то фрагмент текста пропущен. Или другой пример — в «Коробейниках» есть такая строка: «Царь дурит — народу горюшко!» При жизни Некрасова всегда печаталось «враг дурит». Но в беловом автографе есть слово «царь», и оно обведено карандашом и заменено на слово «враг». Это один из редких случаев, когда мы можем уверенно говорить об автоцензуре. Если мы собираемся внести исправления в напечатанный при жизни текст, то для этого должны быть очень веские основания.
— В уже упомянутой статье вы пишете: «Необходимо, чтобы место Некрасова, исключительно „революционного поэта“, занял Некрасов — поэт сложный, многосторонний, развивающийся, способный говорить о человеке и обществе на разных уровнях». Есть Некрасов «поэт и гражданин». Есть Некрасов «поэт и предприниматель». А какого Некрасова нам только предстоит открыть?
Михаил Макеев.
Фото: philol.msu.ru
— Очень сложный вопрос. Чтобы ответить на него, требуется коллективная работа исследовательского сообщества, которое должно открыть для себя новое проблемное поле. Но прежде чем это произойдет, мы должны удивиться Некрасову, перестать понимать его и подумать: «Как же мы раньше этого не замечали?».
Мне кажется, что Некрасов недооценен как мыслитель. Он был не просто идеологом, транслировавшим определенные идеи и занимавшимся социальной критикой, но философом, которого занимала экзистенциальная проблематика, вопросы бытия и смерти. В одном из писем к Толстому Некрасов рассуждает о том, как заглушить страх перед небытием, которое обнуляет человеческое существование и делает его бессмысленным. Он пишет, что для этого нужно найти того, кому еще хуже, чем вам, и начать ему помогать. Понятно, что отсюда берет начало народническая идеология Некрасова: «иди к униженным, иди к обиженным — и будь им друг!», как говорит Гриша Добросклонов в «Кому на Руси жить хорошо». За социальной проблематикой у Некрасова скрывается экзистенциальная тревога, что сближает его с такими большими писателями-мыслителями как Толстой, Тургенев и, в меньшей степени, Достоевский.
Мы сейчас для одной будущей публикации разбираем стихотворение Некрасова «В деревне», в котором старуха оплакивает смерть сына. Лирический герой стихотворения спрашивает: «Плачет старуха. А мне что за дело? / Что и жалеть, коли нечем помочь?» Похоже на Некрасова? И да, и нет. Звучит неожиданно, тут уже не совсем революционная и социальная проблематика. Вот таким поэтом оказывается Некрасов — гораздо более сложным и противоречивым, чем мы привыкли думать. Он мог симпатизировать Чернышевскому и Добролюбову, а потом посвятить стихотворение «Кузнец» Николаю Милютину, одному из творцов крестьянской реформы, которой сотрудники Некрасова по «Современнику» были крайне недовольны.
— В предисловии к первому тому собрания стихотворений вы пишете, что «широкая публика настоящего Некрасова не знает», и связываете это с тем, что его ранние поэтические опыты чаще всего игнорируются читателями. Как они могут изменить наше представление о некрасовском творчестве?
— Прежде чем стать настоящим поэтом, Некрасов написал тьму стихотворений — впоследствии он их стеснялся и отказывался перепечатывать. Если мы начинаем читать Некрасова со стихотворений «В дороге» или «Родина», то он предстает перед нами уже зрелым автором. Мы не видим его становления, не понимаем, из какого сора росла его поэзия.
На заре своей поэтической карьеры Некрасов писал водевили и фельетоны и навсегда сохранил вкус к этим жанрам. Он был не только убийственно-серьезным, мрачным автором, но любил и литературную игру, затейливую рифму, рассчитанную на быструю реакцию аудитории. Вспомним хотя бы сатирический журнал «Свисток», выходивший как приложение к «Современнику». Помимо произведений самого Некрасова там печатались шедевры Козьмы Пруткова и Салтыкова-Щедрина.
Стоит также сказать о раннем романтическом сборнике «Мечты и звуки», который издатели стихотворений Некрасова стыдливо задвигают в приложения. Мы же решили придерживаться строго хронологического порядка и начать первый том именно с этого сборника. Кто мы такие, чтобы стыдиться за Некрасова? Это его поэтический дебют, он написал то, что хотел написать в то время. Мы не можем исходя из каких-то искусственных критериев искажать творческий путь поэта и замалчивать те произведения, которые не нравятся нам или не нравились ему самому. Некрасов должен предстать перед читателями в непричесанном виде — в том числе для того, чтобы вызвать у них удивление.
— В недавнем интервью вы отметили, что пробудить интерес к Некрасову может перегруппировка его текстов. Расскажите, что вы имели в виду?
— В первую очередь я имел в виду наше новое издание: никто раньше не публиковал Некрасова так, чтобы была возможность читать его стихотворения в том порядке, в котором они выходили при жизни.
Дело еще и в том, что Некрасов за свою жизнь написал очень много стихотворений. Трактуя его творчество, мы неизбежно выдвигаем одни тексты на первый план как «программные» или «типичные», а другие, наоборот, задвигаем на задний план как «менее типичные». Все зависит от того, каким именно мы представляем себе Некрасова. Все знают, что Николай Алексеевич писал о народном горе, но у него же есть и прекрасные картины крестьянской жизни — вспомним, например, сон Дарьи из поэмы «Мороз, Красный нос». Что для нас важнее в этом произведении: изображение смерти и похорон крестьянина или картины радостного труда? Акцентируя внимание на тех или иных темах в творчества Некрасова, мы тоже осуществляем «перегруппировку» его произведений.
— А насколько вообще актуален Некрасов в современную эпоху? Кажется, что он пользуется у читателей гораздо меньшей популярностью, чем другие авторы его поколения.
— Согласен, Некрасова сейчас читают гораздо меньше. С другой стороны, а кто из поэтов XIX века сегодня вообще актуален? Пушкина продолжают издавать и покупать, но не думаю, что его активно читают. То же самое можно сказать и про Лермонтова. Думаю, что образованные читатели, интересующиеся поэзией, предпочитают поэтов XX века — скажем, Мандельштама или Пастернака.
Но мне кажется, что современному читателю Некрасов ближе, чем Мандельштам или Пастернак, не говоря уже о Блоке, Максимилиане Волошине и других поэтах Серебряного века. Мы живем в век иронии, когда стихотворения про «ангелов», «божеств» и «вдохновение» кажутся странными и несвоевременными. Некрасов же поэтизирует жизнь простых людей, инженеров или мелких клерков, тех, кого в то время называли «разночинцами». Он обходится без высокопарных выражений и в стихотворении о любви пишет: «Мы с тобой бестолковые люди». Думаю, Некрасов мог бы хорошо вписаться в жизнь современного человека.
С другой стороны, Некрасов — это поэт, который говорит о жалости к тем, кому хуже, чем нам. Пусть уже нет того крестьянства, которому он сочувствовал, но «униженные» и «обиженные» будут всегда, а значит — будут актуальны и некрасовские стихотворения.
Ну и конечно, Некрасов — это поэт гражданского чувства. «Будь гражданин! служа искусству, / Для блага ближнего живи». Кто знает, может быть и сегодня такие строки способны кого-то взволновать. Но для этого нужно оживлять Некрасова, демонстрировать, каким многогранным автором он был, — и это в первую очередь забота его исследователей и публикаторов.