1. Умер прославленный немецкий драматург Рольф Хоххут, один из основоположников документального театра. Самое известное его произведение — драма «Наместник», поставившая вопрос о соучастии Ватикана и лично папы Пия XII в Холокосте. Швейцарская газета Neue Zürcher Zeitung пишет о «громком, эмоциональном, вызывающем» характере драматурга, которого называли «совестью Германии». «Театр потерял моралиста, равных которому больше нет, — пишет газета. — В новом тысячелетии… Хоххут по-прежнему не доверял обществу, но считал, что одиночкам все по плечу».
Английская версия Deutsche Welle*Признано властями РФ иноагентом. публикует статью о «Наместнике», который в 1963 году был поставлен Эрвином Пискатором: пьесу горячо поддержала Ханна Арендт, но ей, разумеется, была недовольна католическая церковь. Драма до сих пор остается спорной: многие считают, что Хоххут изобразил папу в слишком мрачном свете. Издание напоминает, что в начале марта этого года Ватикан открыл архивы времен понтификата Пия XII: теперь ученым доступно множество документов, способных подтвердить или опровергнуть мнение Хоххута.
2. От последствий инсульта умер писатель и политик-националист Константин Крылов. Среди апологетических текстов о нем — статья Бориса Межуева во «Взгляде»: «Когда я впервые прочитал Костины статьи… первая моя мысль была такая — вот наконец-то появился наш мститель, наш поколенческий Монте-Кристо, или, если угодно, Капитан Россия, который наконец выскажет от нашего имени все чувства обиды и разочарования, что накопились за девяностые годы. <…> Если бы наши дети сегодня смогли прочитать всего Крылова, они, безусловно, намного лучше смогли бы разобраться в наших мыслях и переживаниях, осознать мотивы наших не всегда понятных им поступков. Увы, с уходом этого великого публициста никто не сможет с тем же блеском и той же внятностью рассказать им о нас, а нам — о самих себе».
Куда более критический некролог Дмитрия Бутрина публикует «Коммерсантъ»: «Крылова мы запомним (я — не без неприязни, прочие, возможно, с одобрением) и как одного из вождей радикального и шовинистического крыла русского национализма. <…> Крылов — выдающийся, органический и ярчайший антисемит и проповедник ненависти к чужим, с его уходом русское общество, надеюсь, немного освободится от влияния этой проповеди». Впрочем, и политическое поведение, и литературные опыты Крылова Бутрин возводит к веселому постмодернистскому духу: «Крылов, безусловно, это прекрасно понимал, поскольку все его литературные эксперименты — все те же грехи постмодернизма». Роман «Похождения Буратины» Бутрин характеризует как «выдающийся памятник упрямейшей и ярчайшей графомании, которую не спасают не только фантастически изобретательные порнографические бурлески, но и глубочайшее, подробнейшее погружение-диалог с миром советской фантастической прозы». Наконец, на «МБХ Медиа» о Крылове вспоминают Константин Мильчин, Эмиль Паин и Павел Пряников: «Он был способен на большее, его интеллектуальный багаж был в разы больше того, что у него получалось сделать в нише русского национализма. <…> Сетевая среда, сетевая интеллигенция вынуждена во многом юродствовать, быть не такими, как в жизни, это особенность русской сетевой культуры, вспомните покойного Антона Носика, Тему Лебедева, Галковского. Это ограничивало его движение». Паин, в противовес Бутрину, полагает, что Крылов «был первым, кто обратил внимание на то, что необходимо оторвать национализм от имперской ксенофобии».
3. «Кольта» публикует чудом найденное последнее письмо поэта Бориса Корнилова, написанное на третий день после ареста в 1937 году на казенной энкавэдэшной бумаге. Письмо комментирует дочь поэта Ирина Басова, родившаяся уже после его ареста. «Ну надеюсь скоро целовать тебя. Заявление подай сразу же и передачу — как получишь это письмо. Напиши мне по адресу ул. Воинова, 25 ДПЗ. II корпус, 90 мне». Корнилов был расстрелян 20 февраля 1938 года.
4. Несколько заметных поэтических публикаций. На сайте «Солонеба» — новые стихи Анны Глазовой:
кит выбрасывается на сушу:
ему так долго снился лес
тёмный и близкий
как желание не родиться
что сойти бы теперь с отяжелевшего якоря
и отправиться снова себя забывать
от беззубости до оскомины.
В журнале «Формаслов» — стихи Алеши Прокопьева, экспериментирующие с фонетикой, паронимической аттракцией, вложенными и разорванными морфемами:
в соло
в олове
в тулове
в голове
што у ни в г (х, ф, ш, ж)
у ни х плебей сцыт
да правь бес на где жды
без ве жды без чу жды
четыре жды рыба
пяти жды рабы
правь права поправ
по правками
пуче-луче-газый
соло аувей рвущийся к
рвущийся на
рвущийся из
рвущийся в (ф, х, ц)
о глухие ши
©пящие
о со-норные
сопли-мен
н ни
ник-то
Наконец, «Ф-письмо» публикует стихи Анастасии Пяри, в том числе очень откровенную — и захватывающую — лесбийскую любовную лирику:
мы занимаемся им постоянно
после празднования того ее дня рождения
когда разошлись все гости, а я осталась
и впервые увидела ее живот
преодолевая страх я спросила
могу ли снять с себя майку
и оставляя промежутки для нет
потрогала языком сосок
а вдруг она так не любит
5. Новый курс «Арзамаса» посвящен московскому метро, одна из лекций — рассказ Олега Лекманова о метро в русской поэзии. От стихов Мандельштама, который о метро знает пока понаслышке и «тоскует по далекой Москве» («Ну как метро? Молчи, в себе таи, / Не спрашивай, как набухают почки»), до стихов-протоколов Игоря Холина («На аборт не хватило / смелости. Соседи смотрели / косо. Оставалось одно: / В метро, под колеса») и недавних строк Ольги Седаковой — строк, в которых самого метро уже не остается, а есть только населяющие его люди:
Вот они, в нишах,
бухие, кривые,
в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах
(— ничего, уже не больно!):
кто на корточках,
кто верхом на урне,
кто возлежит опершись, как грек на луврской вазе.
Надеются, что невидимы,
что обойдется.
Ну,
братья товарищи!
Как отпраздновали?
Удалось?
Нам тоже.
6. В «НГ-ExLibris» — интервью Александра Стрункина с Романом Шмараковым, чей роман «Автопортрет с устрицей в кармане» наконец выходит на бумаге. «Я вообще не самый удачливый писатель; среди прочего у меня есть две книги, из них одна даже неплохая, которые издавались только на Ridero, то есть в самиздате, так что, когда меня публикуют в приличных местах — это прекрасно и необычно», — говорит Шмараков. (Мы, в свою очередь, всячески рекомендуем Шмаракова читать.) Писатель рассказывает о радостных условностях стилизации духа классической британской прозы («должен же и у меня быть викарий») — и о попытках обойти ограничения, которые он сам же на себя наложил: «Ради этой картины [висящей на стене в романе] я пошел на редкостную деформацию жанра: мне хотелось, чтобы все, что происходит в английской линии, совершалось у этой картины перед глазами (как это ни нелепо звучит), и в итоге мне пришлось написать детектив, ограниченный единством места».
Кроме того, речь заходит о переводах Шмаракова: готовящемся томе средневекового английского писателя Вальтера Мапа и «Больницах неизлечимо помешанных» Томазо Гарцони: «Эта книга, вышедшая в 1586 году, — нечто среднее между „Похвалой глупости“ Эразма и „Анатомией меланхолии“ Бертона: более барочная, чем первая, и менее ученая, чем вторая. Гарцони берется описать все виды помешательства, причем понимает его очень широко: там есть и помешательство во вполне медицинском смысле, и разделы вроде „Безумцы ленивые и нерадивые“, „Помешанные простоватые и недалекие“, „Помешанные винопийцы“, „Помешанные от любви“ и т. п.; едва ли читатель не узнает себя хоть в одном типаже».
7. В «Переменах» Александр Чанцев рецензирует новинку Ad Marginem — «Уход в Лес» Эрнста Юнгера. «Лучшего чтения в наши пандемические времена виртуальных чумных костров и не придумать», — считает критик. Юнгер пишет об «Ушедших в Лес» — тех, «кто в ходе великих перемен оказался одиноким и бесприютным и в конечном счете увидел себя преданным уничтожению», тех, кто вступает в безнадежную борьбу и «сохраняет изначальную связь со свободой». Лес тут, конечно, нужно понимать метафорически — как опасную, но лишенную связи с обществом контроля среду, которая помогает сохранить индивидуальную свободу. Особенно впечатляет Чанцева уровень юнгеровского предвидения — отзывающийся в событиях, происходящих здесь и сейчас. «Иногда, право, кажется, что Юнгер не только предвидел мобильный телефон, но и общался по нему с кем-то из будущего».
8. Кое-что о практиках чтения — как специфически самоизоляционных, так и универсальных. «Цех» описывает феномен цундоку, хорошо знакомый, например, автору этих строк. Если вы покупаете много книг и потом их подолгу не читаете, вы тоже знаете, что такое цундоку. Лена Николаева со ссылками на Нассима Талеба и журналиста Тома Геркена спешит успокоить: в этом нет ничего страшного, стопки непрочитанных книг на самом деле мотивируют вас читать больше.
Тем временем журналистка Vox Констанс Грэди поговорила с нейробиологом и психологом Оливером Робинсоном о том, почему в дни пандемии — по свидетельствам многих людей — не получается читать как раньше: все время отвлекаешься, откладываешь чтение на потом. Готового ответа у Робинсона нет, но он предполагает, что это связано с охватившим мир чувством тревоги, которое негативно влияет на рабочую память.
Бонус: в Португалии проходит неофициальный чемпионат зумеров по презентабельности книжных полок. Большинство экспертов по самым разным вопросам, которых раньше приглашали на телевидение, теперь выходят в эфир из дома — и стараются усесться перед книжными стеллажами. Сатирический проект Uma Página Numa Rede Social тут же организовал голосование — у кого полки круче; португальцы радостно подключились. Atlas Obscura напоминает, что в Португалии красивейшие книжные магазины, так что соревнование и должно было прийтись по вкусу. Кое-кто уже призывает отправить в отставку министра образования страны, потому что он осмелился показаться на фоне голой стены.
9. «Мир фантастики» публикует первые главы нового романа Уильяма Гибсона «Агент влияния» в переводе Екатерины Доброхотовой-Майковой: «Это фантастика о будущем, в которой две временные линии: одна рассказывает о параллельном мире, где президентом США стала Хиллари Клинтон, а другая — о постапокалиптическом будущем XXII века». Перевод, честно говоря, вызывает недоумение:
«— Вы согласились не обсуждать ничего существенного по не принадлежащим компании устройствам.
— Просто скажите, кто-нибудь изображает для меня Юнис?
— В том смысле, в каком я вас понял, — нет.
— Вы хотите сказать, это по-настоящему.
— Определить это с уверенностью для себя — часть вашей рабочей задачи».
Вероятно, этот фрагмент относится как раз к XXII веку и разговаривают роботы.
10. В Америке тем временем горячо обсуждают еще один роман, в котором Хиллари Клинтон стала президентом (альтернативная история как эскапистская стратегия). Роман Кертис Ситтенфелд называется «Родэм» — по девичьей фамилии Клинтон; как легко догадаться, в альтернативной реальности Ситтенфелд ее героиня попала в Белый дом, потому что не стала женой Билла. Рецензия критика The New York Times Дуайта Гарнера остроумно названа «Читатель, она не вышла за него замуж». Вспоминается известный анекдот: «Если бы я вышла за него, президентом был бы он» — Ситтенфелд идет еще дальше. Собственно, и президента Клинтона в этой реальности не было: его политическую карьеру разрушили сексуальные скандалы, в 1992-м на выборах вновь победил Буш-старший. Ситтенфелд идет по проторенной дороге: в 2008-м она уже написала роман о женщине, подозрительно напоминающей Лору Буш, супругу Буша-младшего. Билл в «Родэм» — отвратительный сексист и грубиян, а Хиллари, конечно, молодчина. «Это умный, хорошо написанный и полный уважения к героине роман, — замечает Гарнер. — Но при этом проходной. Не тост, а чуть подогретый хлеб». О книге также пишут в Los Angeles Times, Time, Slate и других изданиях.
11. Издание Spectrum рассказывает, как работает искусственный интеллект Deep-Speare, пишущий сонеты «под Шекспира». Получается у него, по мнению команды создателей, так гладко, что с первого взгляда можно обмануться; впрочем, хоть сколько-нибудь внимательное чтение выявляет, что перед нами рифмованная чепуха. (Странно заявлять такое через сто с лишним лет после появления заумников, но они ведь и не ставили себе цели подражать Шекспиру.) ИИ натренировали на основе базы из 2 700 английских сонетов. «Мы не давали ему словарей рифм, орфоэпических словарей и других вспомогательных ресурсов, как делалось раньше. Deep-Speare сам научился правилам, нужным для сочинения сонетов: метрике, схеме рифмовки и основам естественного языка». Каждая сочиняемая ИИ строка проходит эти три фильтра, начинается все с подбора последнего слова, которое стоит в рифменной позиции, а дальше идет перебор вариантов. На более сложных уровнях подбираются слова, не противоречащие грамматике, но достаточно неожиданные, — так имитируется индивидуальный стиль. Когда группе испытуемых предложили отличить сонеты, написанные людьми, от машинных, трудностей с этим ни у кого не возникло. Расстроенные разработчики предположили, что испытуемые жульничают, просто гугля строчки; когда сонеты им выслали в виде картинок, количество угадываний снизилось вдвое. Разработчики надеются, что Дипспир может стать настоящим поэтом — и заодно прояснить механизмы поэтического творчества у людей.
12. Славой Жижек оперативно выпустил книгу «Пандемия!». В The Point Гал Кац и Елена Комэй с удовольствием эту книгу разбирают: «Скорее всего, если мы назовем наскоро сляпанную и непропеченную „книгу“ Жижека бесстыдной, он сочтет это за комплимент. <…> Жижеку явно весело: использует ли он в качестве источника статьи в интернете или отыскивает потенциал для марксистского освобождения в самых неподходящих местах». С другой стороны, бесстыдство Жижека кажется авторам «противоядием» и глотком свежего воздуха по сравнению с выступлениями «вечного серьезного ребенка» Джорджо Агамбена, который сначала отрицал опасность коронавируса, а теперь присоединился к хору тех, кто боится грядущих репрессий, прикрытых заботой о здоровье. В свою очередь, Ален Бадью — «ответственный и скучный взрослый», развенчивающий инфантильные мечты о том, что коронавирус — предвестник революции.
«Коммунизм», постулируемый Жижеком, считают Кац и Комэй, совершенно не похож на марксистские мечты о бесклассовом обществе. Жижек предпочитает обходиться полумерами вроде укрепления Всемирной организации здравоохранения и верит, что нынешние самоограничения помогут создать лучшее, более солидарное общество, породить «радикальную духовность». «Слово „радикальный“ очень затаскано, — пишут критики. — Но Жижек ставит под сомнение глубоко укорененные догмы западной левой мысли… Он хвалит Китай за меры по борьбе с заразой и предлагает распространить китайский опыт на весь мир». В то же время он критикует Китай за сокрытие информации и подавление протестов, врача Ли Вэньляна, предупреждавшего об опасности вируса и умершего от него, сравнивает с Челси Мэннинг и Эдвардом Сноуденом; за всем этим постмодернистским жонглированием вырисовываются контуры «коммунистического либерализма», которое мило сердцу Жижека. С одной стороны, такой режим опирается на силы национальных и международных организаций, прибегает к жестким мерам, а с другой — поощряет свободу слова и создает атмосферу доверия между гражданами и государством. Утопичность такой картины мира очевидна — но в качестве мечты, достаточно безобидной и при этом помогающей справиться с психологическим напряжением, она работает. «Будем немного бесстыднее», — заключают авторы.