Кирилл Кобрин. Поднебесный Экспресс. М.: Новое литературное обозрение, 2019
Роман эссеиста Кирилла Кобрина «Поднебесный Экспресс» позиционируется как интеллектуальный «герметичный детектив». В поезде, следующем из Китая в Великобританию, происходит двойное убийство, а главный герой, гражданин России, ныне живущий в Англии, занимает вакантное место бельгийского эмигранта Эркюля Пуаро. При этом действие романа разворачивается в наши дни, а структура, темп и ритм повествования предельно далеки от канонических образцов, на которые прямо ссылается писатель.
Однако детективная интрига не волнует рецензентов вовсе (как, судя по отзывам, и самого Кобрина), и даже деконструкция жанра вызывает у них слабый энтузиазм. Больше всего критиков интересует ответ на вопрос, в каком жанре на самом деле написан «Экспресс» (варианты: абсурдистская проза, пост-пост-модерн, антиутопия и даже «трип») — и философский подтекст, который они с разной степенью убедительности пытаются вскрыть. Понятно одно: «Экспресс» определенно «роман идей», а не «роман людей» — про них, про людей, никто из рецензентов вообще не вспоминает. Есть ли в книге Кирилла Кобрина другие персонажи кроме главного героя, остается тайной, покрытой мраком.
Глеб Жога в материале «Едут в поезде русский, швед и китаец...» («Дирижабль») сравнивает книгу Кирилла Корбина с предыдущими текстами автора, внезапно находит в «Поднебесном Экспрессе» увлекательный сюжет и сетует, что произведение не вызвало должного резонанса:
«Роман похож и не похож на предыдущие работы Кобрина. С одной стороны, книга развивает тему современности, сталкивает и перемешивает (европейское) прошлое и (азиатское) будущее, исследует границы мира модерна, пробует его на прочность (совсем непрочный). Все это было и прежде: сборник „На руинах нового: эссе о книгах” (Издательство Ивана Лимбаха, 2018 г.) — меланхолические поминки по уходящей эпохе модерна, а „Разговор в комнатах” (НЛО, 2018 г.) — серьезное рассуждение о становлении этого самого модернового общества в имперской России. Но с другой стороны, авторские размышления в „Поднебесном экспрессе” крепко стянуты увлекательным сюжетом и уложены в новый для Кобрина фикшн-жанр — это настоящий детектив с двойным убийством.
До сих пор откликов на книгу было сравнительно немного. Более того, вспомним, что помимо рецензий и обзоров предыдущим книгам Кирилла Кобрина („На руинах…”, „Разговоры…” и даже маленькой „История: Work in Progress”, которая вышла в рижском издательстве „Орбита” невесомым тиражом в 600 экземпляров на латышском плюс всего 300 на русском) были посвящены всяческие презентации, встречи и лекции — в Риге, Москве, Нижнем Новгороде. В случае с „Поднебесным экспрессом” подобные мероприятия не случились, хотя, на наш взгляд, книга вполне могла инициировать общественную дискуссию...»
Валерий Отяковский в рецензии «Критика детективного разума» («Прочтение») отмечает, что Кирилл Кобрин в своем дебютном романе разрушает саму основу, на которой строится любой классический детектив:
«Автор „Поднебесного экспресса” в разных формах, но с завидным постоянством возвращается к той фундаментальной проблеме, которую примитивнее всего можно выразить словом media. Речь не о распространении информации, а о том трансцендентном посредничестве, которым занимался, например, Харон. Медиация, перемещение из точки А в точку Б никогда не обусловлено причинно-следственной связью, более того — достичь точки Б невозможно, потому что сам путь (или даже Путь, учитывая даосский пафос Кобрина), каким бы просчитанным заранее он ни был, меняет личность. Идеально герметичный поезд призван защитить путников от любого вторжения извне, но именно эта герметичность превращает его в чистилище имени доктора Шредингера, на выходе из которого никто не остается прежним. Рациональное нетождественно самому себе, поскольку оно существует, изменяясь.
Что это все значит для детектива? Только то, что жанр этот гроша выеденного не стоит, ведь устойчивый канон „хитроумно задуманное преступление — рационально доказанное наказание” не имеет отношения к реальности. После длинного, выматывающего рассуждения о возможных схемах двойного убийства, рассказчик сдается перед их бесчисленностью.
Сочиняемое эпигонами Агаты Кристи и Артура Конан Дойла сугубо аналитично, а аналитическая философия, по Кобрину, безжизненна. Удовольствие от подобного текста сродни любования мертвым — телом, методом, стилем. Такое нападение на разум может показаться самоубийственным для публициста, но автор далек от романтического отрицания любого ratio. Он протестует лишь против схематизации реальности, принятия концептуального за реальное, то есть — против мифологий постпросвещенческого века, когда абсурдное считается истиной только из-за того, что оно удобно укладывается в обкатанные схемы автоматизированного мышления. Реальное, по Кобрину, постоянно самопроблематизируется, находясь в постоянном процессе движения и внутреннего развития. Ни одна схема бытия не может быть адекватной, потому что реальность с завидной регулярностью себя опровергает...»
Виктор Шапкин в рецензии «Антидюдик Кирилла Кобрина» («post (non) fiction») говорит о «Восточном Экспрессе» скорее как об образце абсурдистской прозы и приводит многочисленные параллели из этой области:
«Ход в романе отменный — ab absurdo (не к ноче будь помянут), сколь рискованный, столь и беспроигрышный, ведь в полусонном бреду совсем нетрудно возомнить себя этаким Эркюлем Пуаро в новеньком френче ala Дэн Сяопин; тут уж вполне уместны и внезапные переходы с беллетристики на эссеистику и обратно, с драмы на китайскую оперу, с дедуктивного анализа на сухой язык протокола (вопрос-ответ). Но Кирилл не был бы Кобриным — он опять не об этом, опять ускользает, как рыбка-бананка; его излюбленный прием „sapientisat” (кто хипует, тот поймет).
Ионеско в своей работе, посвященной Кафке, пишет: „Абсурд — это то, что лишено цели. Оторванный от своих религиозных, метафизических и абстрактных корней, человек гибнет”. „Искусство — это апофеоз одиночества”, — вторит ему Беккет. Вот и у Кирилла каждый одиноко обречен в этом поезде смерти, но смерти как бесконечности (по сути бессмертия), подобно змее, свернувшись в два эллипса, кусающей собственный хвост.
Его детектив — ад, но ад, вымощенный словами; все происходит в тексте, а не в реальной действительности: так, первое убийство — на странице 120, а отнюдь не в купе 1-го класса; второе — на стр.180, ни в коем случае не в вагоне-ресторане. По-моему, автор пишет не для того, чтобы что-то сказать, но — чтоб ничего не сказать (и делает это блестяще).
И тут уже неважно, где убили, кого <...> главное — раскручивается последняя лента Крэппа, крутится-вертится шар голубой, этюд в багровых тонах, где лысая певица дишканит нечто из „тхе беатлес”, коза вопит нечеловеческим голосом, Козел на саксе аккомпанирует, Тристан Тцара подхлопывает в такт: „да-дад, ад-адд”, Арто пускает в поднебесье свою струю крови, Мэйланьфань пляшет в присядку с доктором Дапертутто, припевая контральто или контртенором похабные частушки, наш Зигмундушко, папаша Фрейд нервно курит взатяжку, Дэвид Боуи терпеливо объясняет каждому зрителю: „It’s not your movie, buddy”; добавляя при этом — тому: „Suck my balls and call me Charlie”, сему — „Suck my prick and call me Vic”; и завершая свою тираду сакраментальным „Everybody wants to fuck/ From the morning to the dark!” — и так далее до змеи, свернувшейся в три перды… пардон, в два кольца...»
Игорь Гулин в рецензии «И медленно выпил» («КоммерсантЪ») относит роман Кобрина к жанру трипа и подчеркивает, что едва ли не главная цель, которую ставил перед собой автор — переосмыслить значение смерти:
«Действие „Поднебесного экспресса” принципиально не остросюжетно. Напротив, интрига его постоянно замедляется. Повествование разрывается разного рода кунштюками: превращается в бюрократический отчет, платоновский диалог, ведомый какими-то непонятными фигурами, пародийную имитацию китайской оперы. На обложке роман характеризуется как „Агата Кристи, переписанная Аленом Роб-Грийе”, хотя ближе здесь Раймон Кено: текст предъявляет свою условность, игровой характер, собранность по выдуманным правилам. Помимо этого повествование перемежается многостраничными рассуждениями рассказчика обо всем на свете, но главным образом о смерти и разных ее эффектах: ворохе бессмысленных следов, которые остаются от человека в цифровом мире; разных способах помыслить адские муки; лицемерной концепции преступления и наказания в западной культуре и безнаказанности самых страшных преступлений. Изрядную часть текста также занимают сентиментальные манипуляции Кириллова с книгами, оказавшимися у него с собой в поезде, главным образом Монтенем и Томасом Манном, ну и Агатой Кристи, конечно.
То, что получается в итоге, больше всего похоже на, скажем, Кристиана Крахта (автора, о любви к которому Кобрин как-то писал). Не постмодернизм, а уже пост-пост. Литература, в которой современность не умирает на глазах, а давно отпета. Языки, стили, идеи, истории уже не чужие и не свои, а попросту ничьи. Они пребывают в неразличимом дао (китайская философия — еще один из объектов ленивых размышлений кобринского героя). Оттуда, из этого небытия, их можно извлекать и тасовать, наслаждаясь малозначительностью этого занятия.
На протяжении романа Кобрин не раз повторяет, что Поднебесный экспресс едет из будущего в прошлое — из бесчеловечно модернизирующегося Китая в старую, застрявшую в истории Европу. Точнее всего было бы описать жанр романа как трип, в котором смешиваются галлюциногенное и пространственное значение этого слова. Так Кобрин задействует память о еще одной, помимо романа Кристи, знаменитой книге об опасном железнодорожном путешествии — как ни странно, ни разу не упоминаемой. Только в отличие от „Москвы-Петушков” тут нет места ни попутчикам-ангелам, ни деве с косой (во всей двусмысленности этого образа). Ерофеевское влечение к смерти исключено, как и другие большие страсти. Смерть не может стать событием — ни частной судьбы, ни большой истории. Она не пункт назначения, а полустанок, на котором тебя, возможно, высадят, а поезд продолжит свое однообразное движение».
И, наконец, Сергей Костырко в обзоре «Книги: выбор Сергея Костырко» («Новый мир») почти не затрагивает детективную тему, а сразу переводит разговор социальную плоскость и исследует антиутопический месседж, который несет читателям «Поднебесный Экспресс»:
«К чтению этого романа я, например, посоветовал бы приступать с предвкушением не головокружительных поворотов детективного сюжета, а — неожиданных поворотов мысли философского эссе, что вырастает из текста романа и ситуации его героя. Кобрин написал роман о столкновении человека европейского менталитета с азиатским Востоком, явленным сегодняшним Китаем. Мотив этого столкновения так или иначе присутствует в истории всех героев-европейцев. Но самый развернутый вариант сложного и противоречивого взаимодействия двух нынешних „цивилизаций” — европейской и китайской — прописывается автором в образе главного героя с его послевкусием только что закончившейся для него китайской жизни. Бывший гражданин России, позже постоянный житель Великобритании, то есть имеющий уже какие-то навыки адаптации в новой для него стране, он уезжает из Китая с чувством облегчения, с ощущением неимоверной усталости от года жизни в этой, оставшейся для него абсолютно чужой стране. И дело не только в том, что многое в новом Китае слишком напоминает ему советское прошлое его родины. Китай герой романа воспринимает как наше всеобщее будущее, как страну, которая предложила миру свой вариант „технологий жизни”, создаваемых с ориентацией на предельную унификацию, на уничтожение „первородности” и „индивидуальности” всего — от сверх-массового производства товаров, клонирующих товары из Европы и США и делающих бессмысленной саму идею товарного знака („бренда”), до внутренних жизненных установок современного китайца. Вот герой Кобрина, например, отмечает, что здесь „"Протестантская этика капитализма" окончательно уступает место восточному созерцанию, не исчезая, впрочем, окончательно; Запад перемешивается с Востоком; так выглядит будущее”. Ну а на уровне быта все это выглядит для героя примерно так: „Вокруг же, по бокам ярко освещенной платформы (свет интенсивный, холодный, мертвенный, пластиковый какой-то, дешевый и убивающий желание жить, как почти все изделия местной промышленности) толпился персонал”. Путешествие в „поднебесном экспрессе” из Китая в Лондон — это путешествие „из будущего в прошлое”. Будущее, явленное современным Китаем, заставляет героя вспомнить о том варианте „ада”, который в отличие от традиционных о нем представлений (с чертями и грешниками на жаровнях) ничем не отличается от той повседневности, что нас окружает...»
* * *
Что еще можно почитать про Кирилла Кобрина (и самого Кобрина) на «Горьком»:
Наш отзыв на «Поднебесный экспресс».
Фрагмент из книги Кобрина «Разговор в комнатах. Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России».
Читательская биография Кобрина.
Лекция Кирилла Кобрина о модерности.
Бонусная ссылка — история экранизаций «Восточного экспресса».