Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Владимир Клавдиевич Арсеньев — самый известный российский региональный писатель. Шукшин, Писахов и даже Бажов преодолели территориальный барьер и стали всероссийскими авторами, хотя, в общем-то, у двух последних шансов на это было не больше, чем у «дальневосточника» Арсеньева. А вот ему не повезло. И несмотря на то что его книги регулярно издаются, а крупнейший в Приморье краеведческий музей и общероссийская литературная премия «Дальний Восток» носят его имя, Арсеньева почти не читают ни по эту сторону Урала, ни даже в Сибири. Одна моя хорошая знакомая, выросшая в Хабаровске, переехав в Москву, была шокирована тем, что Владимира Клавдиевича здесь почти не знают, в том числе и в продвинутой литературной «тусовке».
Почему? Как вышло, что человек с такой биографией, таким языком, такой широтой интересов не стал важнейшим российским писателем, известным и читаемым в каждой семье? Почему прекрасно подготовленное четырехтомное полное собрание сочинений в шести книгах, снабженное картами и замечательным комментарием, выпущенное к юбилею Арсеньева дальневосточным издательством «Рубеж», западнее Благовещенска практически не доступно? На «Горьком» к 145-летию писателя уже выходил текст Василия Авченко, рассказывающий о творчестве юбиляра, его разносторонних интересах и уникальной судьбе. Вполне естественно, что тогда с просьбой написать об Арсеньеве мы обратились к лучшему современному владивостокскому писателю. Но не просить же его писать о нем снова, просто по случаю новой памятной даты. Пора осмыслить наше отношение к Арсеньеву самостоятельно.
Ваш покорный слуга и сам прочел Арсеньева возмутительно поздно, уже во взрослом возрасте. И этот текст не юбилейный, это скорее попытка разобраться в непростом вопросе, почему Родина почти не знает автора, создавшего первый в России экологический роман, почему каждый школьник не зачитывается его книгами «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала», мечтая уехать далеко на восток в неведомые земли? На Дальнем Востоке невозможно игнорировать первооткрывателя этих мест, автора, благодаря усилиям которого там сегодня в буквальном смысле известны каждый ручей и каждая сопка. Нельзя избежать упоминания главного певца края, сумевшего не только показать поэтичность этой земли, но и литературными, географическими, археологическими, антропологическими средствами — средствами науки, а не оружия — присоединить к России Уссурийский край. А вот для остальной России — Арсеньев не очень удобный герой. Здесь к нему принято относиться как к писателю глубоко региональному, эдакому новому Пржевальскому (кстати говоря, кумиру юного Владимира), почти чудаку-натуралисту. Давайте же попробуем понять, что могло воспрепятствовать всероссийской известности Арсеньева.
Владимир Арсеньев (первый слева) и Дерсу Узала (второй слева) с участниками экспедиции на Сихотэ-Алинь, 1906.
Фото: Государственный объединённый музей-заповедник истории Дальнего Востока имени В.К. Арсеньева
Причина первая: Арсеньев, мол, пишет сложно, читателю приходится продираться через многочисленные географические описания, названия рек и притоков, хребтов и перевалов, растений и птиц. Но позвольте! Вряд ли найдется смельчак, который рискнет сказать, что «Моби Дик» скучноват из-за авторского пафоса и описаний зоотомии кашалотов или что в «Войне и мире» слишком много говорится про любовь и войну. А как вам «Остров Сахалин» с его статистикой и таблицами? Если кто-то и скажет нечто подобное о Толстом или Чехове, то оригиналом точно не прослывет. Пусть классику у нас и не читают (лучшее тому доказательство — не опросы, а современная пенитенциарная и военная политика), но есть различные интернет-ресурсы, которые подскажут ленивому читателю, как не выставить себя на посмешище. А вот про «Дерсу Узала» на таких ресурсах ничего не пишут.
Вторая причина — хронологическая. Владимир Клавдиевич прожил довольно счастливую жизнь. Даже ранняя, в 57 лет, смерть от болезни, заработанной в путешествии, можно сказать, спасла его от неминуемых репрессий. Но при этом жить ему выпало в один из самых драматических периодов нашей истории. Арсеньев был востребован любой властью: при царе, Временном правительстве, американских и японских интервентах, ДВР, Советах. К этому мы еще вернемся, но его «Дерсу Узала» и «По Уссурийскому краю» не повезло — они попали во временной разрыв. Эти написанные до 1917 года книги вышли только в 1923-м. Для новой жизни они уже «устарели», а до революции о них никто не слышал. Это случайное обстоятельство сильно повлияло на литературную судьбу Арсеньева — он не дореволюционный и не советский писатель, его книги формально не попадают ни в одну, ни в другую категории. Хотя, быть может, им как раз и не надо числиться ни в какой категории, определяемой литературным периодом?
Далее, у Арсеньева неудобная биография. Две его бабушки, один дед и даже отец до 7 лет были крепостными крестьянами, а второй дед был голландцем — беспечным, горьким пьяницей. Только невероятное упорство Клавдия Арсеньева позволило реализоваться его сыну Владимиру. У Владимира не было сколько-нибудь полного образования. Поступив в юнкерское училище в возрасте 21 года, он «заболел» Дальним Востоком — «инфицировал» его один из преподавателей, путешественник Михаил Грум-Гржимайло. Как царский офицер, Арсеньев в основном занимался военной картографией и разведкой, что тогда, по сути, было одним и тем же. Но все прочие его занятия были посвящены России вообще, без адресата. Правда, несколько раз он участвовал в военных или скорее полицейских операциях: в подавлении Боксерского восстания в Китае и карательных экспедициях против хунхузов во время Первой мировой — тот еще послужной список для советского писателя. Кроме того, в 1917 году подполковник Арсеньев был уполномоченным по делам инородцев Временного правительства, позже писал какие-то справки для японских и американских интервентов. Советскую власть он поначалу не принял, даже собирался уехать из России, но потом активно сотрудничал и с большевиками.
Трудно уместить Арсеньева в какую-то строгую рамку — что имперскую, что патриотическую, что либеральную. Возвращаясь к вопросу о его сотрудничестве с разными властями, можно сформулировать одну важную мысль — не в оправдание нашему герою, но в объяснение его позиции. В год, когда Владивосток и Хабаровск стали городами, Арсеньеву было 8 лет. Дальний Восток привлекал питерского юношу прежде всего как tabula rasa — своей неизвестностью, пустотой. Всю свою взрослую жизнь Арсеньев будет открывать, изучать и описывать Дальний Восток. Его нельзя обвинять в сотрудничестве с разными режимами, как нельзя судить город, переходящий из рук в руки во время войны. Город — и вообще любая территория — не несет ответственности за политические взгляды нападающих и обороняющихся. Владимир Клавдиевич и есть Дальний Восток. Те реки, хребты, животные, растения, которые он нашел и описал, — это и есть он сам.
Следующая неудобная причина — экологическая. Арсеньев так часто возвращается к анимизму Дерсу, что порой кажется, будто автор заговаривается и ему изменяет чувство стиля. Однако частое привлечение читательского внимания к одушевлению животных, предметов и явлений — прием, а не тавтология. В начале ХХ века слово «экология» в России еще не использовалось, хотя о взаимодействии людей, живого и неживого миров, о биосфере в целом, конечно, уже думали. Арсеньев одним из первых обращает особое внимание на то, как человек влияет на природу. Его Дерсу — пример органического отношения к окружающей среде, он не пользователь, а один из ее полноправных элементов. Сегодня в России принято говорить об экологии прежде всего в контексте защиты природы. Но экология это не только защита, ведь хищническое или бережливое пользование недрами и ресурсами — это еще не сама экосистема. Экосистема — это союз человека с окружающим миром, участие в нем, партнерство с ним. В этом смысле наш мир — принципиально неэкологичный, сегодня проповедь Арсеньева звучит как крик в пустоту. Сто лет назад на русском языке были написаны пророческие тексты, которые потомки не услышали, варварски вырубая те самые леса, по которым ходил писатель-путешественник с верным другом-проводником. Сегодня мы почему-то считаем себя повелителями всего живого и неживого — в этом смысле мы куда примитивней «примитивного» гольда.
В.К. Арсеньев (в центре) с охотниками-удэгейцами.
Фото: Государственный объединённый музей-заповедник истории Дальнего Востока имени В.К. Арсеньева
Есть и еще одна причина неудобства Арсеньева. В наш век эффективности и меркантилизма перестало цениться истинное любопытство. Не то любопытство, которое подталкивает нас к поиску приключений ради приключений, не еще одна форма гедонизма, не способ компенсации неинтересной, как бы чужой жизни. Речь об истинном любопытстве исследователя. Владимир Клавдиевич рвался на Дальний Восток не ради удовольствия или утешения, а из жажды знаний и открытий. Не ради признания и наград, а ради чего-то большего, чем слава, — раз уж он не соблазнился почетной и весьма не хлопотной должностью в столичной Кунсткамере, променяв ее на холодный Сихотэ-Алинь. Мы же, как известно, ленивы и нелюбопытны, чувство бескорыстного любопытства (то самое curiositas Альберто Мангеля) все реже встречается в наших Палестинах. И бескорыстие у нас тоже не в чести — оно совершенно непонятно и не «рационально».
Ну и наконец, еще одна важнейшая причина — любовь. В стране, где беспрестанно твердят о патриотизме и «чтят предков» (в последнее время почему-то заговорили именно про предков), редко вспоминают про любовь. Причем это умолчание касается любой формы любви, кроме, пожалуй, бытовой гетеросексуальной привычки, связанной с приверженностью «традиционным ценностям», — жена/мать в финале сериала влюбленными глазами смотрит на мужа/сына, он суровым/умильным взглядом смотрит вдаль, обнимает жену/детей на фоне околицы, офиса, городского квартала, и так далее. Совсем недавно — но кажется, что уже очень давно, — в социальных сетях обсуждали невозможность описания секса в русской литературе. Пожалуй, сегодня можно говорить, что у нас разучились описывать любые сильные чувства и страсти, кроме наркоманской ломки. Арсеньев же пишет именно про любовь — про любовь к земле, краю, природе, людям, стране. Про любовь, которая захватила всего автора целиком, переполняет его. Для демонстрации этого чувства себе и окружающим не обязательно каждый понедельник поднимать государственный флаг. Надо лишь делать свою работу — с любовью и не только себе во благо. Любовь объяснить нельзя, да и описать трудно. Но у Арсеньева это получилось. Арсеньев реализует свою любовь через устранение белых пятен с карты страны, передачу будущим поколениям уважительного, гармоничного отношения к природе и окружающему миру (как выяснилось, не в коня корм). Эта передача, а не завывание в кокошниках и сарафанах, и есть традиция. Но такая традиция, такая любовь у нас сегодня не в чести. Любить в России можно только одним нормативным образом, скоро это и в законах пропишут.
Можно привести еще немало и других причин: далеко, давно, неактуально. Но нельзя отменить гражданское служение Владимира Клавдиевича Арсеньева. Автор «Дерсу Узала» служил не сменяющимся режимам, а Родине, и как географ, антрополог, археолог, фольклорист, офицер, ботаник, орнитолог, писатель делал очень многое на пользу и во славу России. Такие граждане сейчас не в моде.