Шестидесятников, помню, стали очень ругать — не с партийных трибун, которые тогда уже рассыпались, а простые люди — в начале 90-х, когда перестройка превратилась в катастрофу. Они, дескать, баламутили, раскачивали, развращали, романтизировали и очерняли, звали на стройки, а теперь Аксенов с Евтушенко в Америке, остальные в Переделкине, а мы — без работы, без еды, без страны… Доставалось не только живым, но и покойникам. Высоцкому, Вампилову, Шпаликову, Андрею Тарковскому.
Под шестидесятниками и тогда, и сейчас понимают лишь западников, «либералов». Это, по-моему, неверно. Шестидесятниками была практически вся тогдашняя молодежь, рожденная в конце 20-х — начале 40-х. Почти каждый молодой и юный был или старался быть свободным и прогрессивным хотя бы потому, что он был тогда молод и юн.
Да и старших часто и, по-моему, справедливо относят к шестидесятникам. Окуджаву, Трифонова, Тендрякова, Слуцкого, Солженицына, Шафаревича, Синявского, Розова, Неизвестного, Хуциева. Всех, кого разбудил или породил ХХ съезд. Шестидесятники были везде: в науке, архитектуре, изобразительном искусстве, литературе, музыке, театре, кинематографе и даже цирке (вспомним, например, Енгибарова). Но кто-то уберег в себе искры молодых порывов и вольнодумства, а кто-то нет. Хотя бурный темперамент, эмоциональность, характерные для поколения начала 60-х, сохранили и самые крайние нынешние консерваторы.
Евтушенко, Аксенов, Войнович, Ахмадулина, Карякин и Куняев, Проханов, Распутин, Мориц, Кожинов — это ведь разные края одной и той же поколенческой прямой. Впрочем, краями они воспринимаются нами сегодня, а начинали-то, по сути, рядом и вместе. Все пели песню «Я все равно паду на той, на той единственной Гражданской». Даже, говорят, человек совсем с другой вселенной — Владимир Набоков в далекой Швейцарии.
Ругают эту — позволю себе позаимствовать у Сергея Шаргунова термин, относящийся к других людям и другому времени — «разобщенную общность» и нынче, называют «запутавшимися», «изолгавшимися». Не стану спорить. Может быть, эти эпитеты справедливы.
Но путалось и лгало, обманывало шестидесятников само время. Они, считавшие себя наследниками «комиссаров в пыльных шлемах», пытались вылечить революцию («Революция больна. Революции надо помочь», — говорила юная Белла Ахмадулина. И та же мысль становится лейтмотивом фильма «Застава Ильича»). Но не получилось, не дали. И одни шестидесятники подались в западники, другие в почвенники, а третьи не смогли прижиться в последовавшем за оттепелью застое — погибли.
На нынешний год приходится череда круглых дат. Вернее, дата одна — 80 лет, но события мы вспоминаем совершенно разные, с совершенно разными окрасами. Хотя все они неразрывно связаны друг с другом.
В 2017-м — восемьдесят лет пику Большого террора. Перечисление расстрелянных и отправленных в лагеря выдающихся личностей займет не одну страницу, поэтому не стану перечислять. А перечислю некоторых родившихся восемьдесят лет назад, в 1937-м, литераторов, артистов, телеведущих, ставших символом времени, кинематографистов, спортсменов. И это не просто перечисление фамилий — все эти люди очень друг на друга похожи. Не характером, не мировоззрением, а каким-то духом, что ли, впитанным в юности.
Мариэтта Чудакова, Владимир Маканин, Валентин Распутин, Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Георгий Владимов, Александр Демьяненко (перевоспитавшийся Дима Горин и знаменитый Шурик — один из главных образов шестидесятника), Юрий Сенкевич, Николай Дроздов, Альберт Филозов, Виктор Мережко, Эдита Пьеха, Виктор Понедельник, Эдуард Стрельцов, Александр Медведь, Александр Вампилов, Андрей Кончаловский, Иосиф Кобзон, Николай Басин, Сергей Аверинцев, Эдуард Успенский и тот, кого вполне можно назвать воплощением шестидесятника, чья жизнь, по сути, уместилась в шестидесятых, — Геннадий Шпаликов.
6 сентября ему исполнилось бы восемьдесят лет. А прожил тридцать семь, и ушел сам, написав страшную, безжалостную для оставшихся записку: «Вовсе это не малодушие — не могу я с вами больше жить. Не грустите. Устал я от вас. Даша, помни. Шпаликов». Даша — его и актрисы Инны Гулая дочь — по рассказам знакомых, из-за сложных отношений родителей периодически жила в интернате.
Сверху: Геннадий Шпаликов со своей дочерью Дашей. Снизу: Геннадий Шпаликов и его супруга Инна Гулая
Фото: vjugina.com/back-in-ussr.com
Геннадий Шпаликов, которого называют одной из самых свободных, независимых, неуправляемых личностей культурной жизни 60-х, а то и попросту анархистом, родился и вырос в семье кадровых военных. Отец — военный инженер, погибший на войне, дед по матери — генерал, герой Советского Союза Семен Никифорович Перевёрткин. И сам Шпаликов с десяти лет учился в Суворовском училище, потом поступил в Московское высшее военное командное училище. Из-за травмы ноги комиссовали, и он стал студентом ВГИКа.
Не хочется писать биографию. Тем более что она — по крайней мере, основные вехи ее — известны, наверное, почти всем: сценарии фильмов «Я шагаю по Москве» и «Застава Ильича», сделавшие Шпаликова знаменитым, сценарий фильма «Я родом из детства», в котором сыграл Высоцкий, а потом годы невостребованности, богемная, чуть ли не бездомная жизнь и самоубийство в Переделкине: то ли в Доме творчества, то ли на чьей-то полузаброшенной даче. Есть какое-то странное обаяние в короткой жизни, в емкой судьбе. Что-то такое, вызывающее чуть ли не зависть. «Промчался, как комета», «Мелькнул ослепительным светом» — эти шаблоны в отношении Пушкина, Лермонтова, Есенина, Рубцова, Башлачева и многих других, проживших мало, но полно, все равно трогают. Да с этими шаблонами и не поспоришь.
О Шпаликове написаны тысячи статей, воспоминания, целые книги; сняты документальные фильмы. Почти везде в его гибели обвиняются чиновники от искусства, не дававшие ему творить. Может, и так. Скорей всего, так. Вспомним хотя бы фильм «Застава Ильича», пробивавшийся на экраны семь лет и вышедший в конце концов частично переснятым, изрезанным и под пресным названием «Мне двадцать лет» в 1965 году. Когда и оттепель уже заканчивалась и сам сценарист Шпаликов стал другим.
Судя по фильмам, для которых написал сценарии, по стихотворениям, которые создавал всю жизнь, по письмам и дневниковым записям, он очень быстро взрослел. А потом уже и старел. Да, старел. Достаточно сравнить «Я шагаю по Москве» 1963 года и «Ты и я» 1971-го. В первом — кипящая, атакующая юность, чистота, а во втором… Второй — это художественный некролог поколению, некролог с горькой ухмылкой.
Ухмылка тут во всем: с первого эпизода, когда дети войны, а теперь мужчины за тридцать, начинают играть в войнушку, и кончая последним, где герой из охотника превращается в обессилевшую, загнанную добычу. Ухмылка — то ли Шпаликова, то ли режиссера Ларисы Шепитько — и в том, что один из главных романтиков страны, Юрий Визбор, сыграл очень несимпатичного, скажем так, персонажа, которому принадлежат слова: «Юношеские поступки в зрелом возрасте время делает смешными. Цирковые номера — не более».
Справа: Геннадий Шпаликов со своей первой женой Натальей Рязанцевой
Фото: planetslife.ru
«Ты и я» — фильм тяжелый. Но не страшный. В общем-то, это один из первых фильмов эпохи застоя (простите мне эти «застой», «оттепель», но я считаю эти определения очень точными по отношению к тем периодам нашей истории). Затем были «Калина красная», «Старший сын», «Странная женщина», «Отпуск в сентябре», «Осенний марафон», «Тема», «Полеты во сне и наяву», демонстрирующие кризис взрослого человека в 70-е — начале 80-х.
По-настоящему страшный фильм Геннадия Шпаликова — «Долгая счастливая жизнь», его единственное действительно самостоятельное высказывание в кинематографе: в этом фильме он выступил и как сценарист, и как режиссер.
Страшный этот фильм, по-моему, из-за того, что снят в эстетике кино оттепели, но смысл его совсем иной. До поры до времени есть романтика, фирменный шпаликовский прием, когда люди гуляют по городу, болтают, влюбляются… Ждешь, что в финале Лена (Инна Гулая) и Виктор (Кирилл Лавров), такие обаятельные, такие сразу близкие друг другу, сильные, уедут вместе из этого молодого и неуютного сибирского городка далеко-далеко и у них будет долгая и счастливая жизнь. Тем более что Виктор зовет ее с собой на родину, в Куйбышев.
Они произносят правильные слова. Виктор говорит Лене: «Люди постоянно теряют друг друга только потому, что они разучились говорить простыми словами. «Ты мне нужна» — простые слова». Лена, глядя в зеркало, как в будущее: «Я хочу ему и себе счастья. Долгого счастья».
Но финал, вернее, последняя четверть фильма потрясает: наутро Лена приходит к Виктору с чемоданами и дочкой. Сразу оговаривается, что дочку пока оставит у мамы. Она готова ехать с этим человеком хоть куда: «Куда ты, туда и я». А он сбегает. Берет и уходит от нее, бормотнув, что ему нужно позвонить. Едет в автобусе — как и в начале фильма, когда познакомился с Леной — и улыбается светлой, открытой улыбкой шестидесятника, любуется кондукторшей. И звучит душевная музыка, и плывет по реке баржа с юной баянисткой…
«Долгую счастливую жизнь» я смотрел много раз. Каждый раз случайно: натыкался в телевизоре и подростком, и уже сорокалетним человеком — и не мог оторваться. Фильм завораживал, как дивная сказка, у которой оказывался несчастливый конец.
Мы ищем в произведениях искусства пресловутую сверхзадачу. Я искал и ищу ее в «Долгой счастливой жизни». А может, ее там нет? Может, всё и заключается в том, что одинокий молодой мужик захотел женщину. Познакомился, стали целоваться, предложил пойти к ней, она мягко отказалась, позвал к себе, она не пошла. Как последний довод показать, что он настроен серьезно, сказал: поехали со мной. Она не бросилась на шею: да, я готова, пойдем сейчас в постель, а завтра умчимся отсюда; она пришла утром, с чемоданами, дочкой. Он и сбежал. На серьезное, конечно, он не был настроен… Вот так. И нечего ломать голову.
Такое, как в фильме Шпаликова, случается в жизни. Часто. А если случается — должно быть запечатлено в искусстве. А «Долгая счастливая жизнь» — произведение искусства. Не высказанного напрямую там горы; об этих семидесяти минутах экранного времени думаешь годами. Как о Чеховских пьесах и прозе… Кстати, после этого фильма Шпаликов хотел снимать «Скучную историю», но его заявка не прошла.
В последние десятилетия много говорят о жестокой советской цензуре. Быть может, она действительно была жестока, многим искалечила судьбы. Не знаю, в советское время я был еще маленьким. Но изучая наследие советской культуры, видишь, что та эпоха отображена в ней достаточно полно и многогранно. Чего не скажешь о нашем времени. Вот кто, спрашивается, даст сегодня режиссеру денег на фильм, подобный «Долгой счастливой жизни»? Да пошлют подальше: это не продастся! И окажутся правы, конечно, — картина Шпаликова стала одной из худших в прокате 1966 года. Как, кстати, и фильм «Ты и я», занявший вообще последнее место по продаже билетов. Но произведения эти остаются очень ценными и сильными художественными документами. Без них наша несчастная и запутавшаяся цивилизация была бы беднее.
Марианна Вертинская, Андрей Кончаловский и Геннадий Шпаликов
Фото: museikino.ru
Выше я написал, что Шпаликов, по-моему, очень быстро постарел. Пожух после того, как оттепель сменилась застоем. Это демонстрирует и его творчество, и его фотографии, и его биография. Но незадолго до смерти он написал потрясающий сценарий под названием «Девочка Надя, чего тебе надо?», в котором словно бы заглянул год в девяностый, когда всё слетело с катушек.
Геннадий Шпаликов, конечно, ассоциируется с кинематографом. В нем он достиг известности и на какое-то время — славы, в киношном мире прошла его творческая жизнь. Хотя сам он писал рассказы, остались большие наброски романа, среди героев которого Марина Цветаева, Анна Ахматова, «Борис Леонидович». С детства до последнего дня Шпаликов писал стихи и считал себя поэтом, хотя и не стремился публиковать их, издавать сборники. В одной из его записей есть такая мысль: России поэту больше тридцати семи лет жить неприлично. Невозможно сказать, держал ли он в голове эту свою запись, сооружая петлю из шарфа, или нет. Но тем не менее последовал ей…
Его друзья и знакомые вспоминают, что Шпаликову больше всего нравилось гулять по улицам. По сути, это фабула почти всех его фильмов. Посмотрев «Заставу Ильича», тогдашний главный человек в стране Никита Сергеевич Хрущев пришел в недоумение: «О чем это? Три парня и девушка шляются по городу и ничего не делают». Но именно такие путешествия дают героям, а через них и нам, зрителям, очень много. И, конечно, в первую очередь они давали знания, опыт, вдохновение, сюжеты самому Шпаликову. И мое любимое его стихотворение тоже о бесцельных вроде блужданиях по улицам:
Не принимай во мне участья
И не обманывай жильем,
Поскольку улица, отчасти,
Одна — спасение мое.
Я разучил ее теченье,
Одолевая, обомлел,
Возможно, лучшего леченья
И не бывает на земле.
Пустые улицы раскручивал
Один или рука в руке,
Но ничего не помню лучшего
Ночного выхода к реке.
Когда в заброшенном проезде
Открылись вместо тупика
Большие зимние созвездья
И незамерзшая река.
Все было празднично и тихо
И в небесах и на воде.
Я днем искал подобный выход,
И не нашел его нигде.
Боюсь показаться банальным, но все же рискну сказать: время неостановимо. Уже почти нет в живых ветеранов Великой Отечественной, уходит та «разобщенная общность», чья юность и молодость пришлись на оттепельные конец 50-х — начало 60-х. Всё меньше и меньше свидетелей того времени… Вообще советская эпоха превращается в миф: для кого-то в мрачный, в стиле «1984» Оруэлла, для кого-то в прекрасный и светлый. Мы, те, которым сегодня далековато за сорок, застали лишь конец ее, разложение, агонию, а молодежь и вовсе, замечу, не понимает, что там было и как.
Чтобы почувствовать, каким был расцвет и начало заката грандиозного «советского проекта» на самом деле, необходимо обратиться к художественным документам того времени. И в первую очередь к произведениям Геннадия Шпаликова, о котором очень точно сказал его друг и старший товарищ Виктор Некрасов: «Шпаликов не врал. Нигде и никогда. Ни в прозе, ни в поэзии, ни в жизни. А это — счастье. И жизнь его — неустроенную, безденежную, приведшую к такому трагическому концу — мы можем смело назвать счастливой. Он не врал. Ему не приходилось краснеть».
