1. Вот-вот начнется «Нон-фикшн»; в «Коммерсанте» Игорь Гулин и Лиза Биргер пишут о лучших новинках, которые там стоит купить. В подборке Гулина — несколько значительных прозаических событий («Памяти памяти» Марии Степановой — об этой книге ниже — и новый сборник Павла Пепперштейна); с неизбежностью — несколько книг об Октябрьской революции, от сверхмедийного Зыгаря до академической Фицпатрик; три раскрытых авангардных архива (собрание текстов поэта Святогора, переписка Кандинского с Шёнбергом, манифесты и тексты англо-американских авангардистов). Биргер пишет о детских книгах: два переиздания (популярная в СССР сказка индийца Кришана Чандара и «Скандинавские сказки» с иллюстрациями Виктора Пивоварова), красивая «Книга холода, льда и снега» Екатерины Степаненко и Поли Плавинской, графический роман о дружбе мальчика с облаком, роман Марии Пастернак «Золото хравна», выхода которого читатели ждали с 2010-го. Сюда же попала переписка Астрид Линдгрен с девочкой-читательницей, растянувшаяся на тридцать лет.
2. Государственный литературный музей открыл сайт «Литературный экспресс»: писатели, филологи и сотрудники музея проводят виртуальные экскурсии по собраниям его филиалов — то есть по домам-музеям русских классиков — и читают лекции: так, Павел Фокин в четырех видео рассказывает о «Преступлении и наказании», Валентина Ленцова — о лирике и прозе Лермонтова, Дмитрий Бак — о Тургеневе. Экскурсионная часть сайта сделана словно в продолжение нескольких литературных выставок последних лет, на которых вещи, часто неприметные, рассказывали большие истории об их владельцах. В коллекции сайта — гитара Лермонтова, отреставрированные Алексеем Толстым павловские кресла, дорожный чемодан Чехова и множество других артефактов.
3. Прозаическую книгу Марии Степановой «Памяти памяти» долго ждали, и на прошлой неделе она наконец вышла в «Новом издательстве». Отрывки из нее публикуют «Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией и «Сноб». Степанова обращается к семейной истории как к совершенно необходимой связи одного человека со всем человеческим космосом; рассмотренная пристально и пристрастно, эта история не может быть неприглядной и незначительной, даже если ее участники стараются быть такими, избежать громкости и опасного соседства с большими переменами (опыт показывает, что эти предосторожности тщетны). О «Памяти памяти» пишут в изданиях «Коммерсанта» Варвара Бабицкая и Дмитрий Бутрин. Оба рецензента подчеркивают, что книга Степановой, занятая, казалось бы, частными проблемами, возобновляет разговор русской словесности со словесностью мировой. Здесь есть понимание общей культурной проблематики, общего наследия, общего мировосприятия: «Степанова обращается с мировой культурой непринужденно, отказываясь от той добровольной самоизоляции, которую чаще всего выбирает современная русская литература. Степанова создает густое плетение цитат, не трудится давать ссылки, не растолковывает, приводит стихотворение Одена без перевода, не оправдывается за перевес культурного багажа» (Бабицкая); «Как, когда, каким образом вышло так, что спустя множество десятилетий мы незаметно для себя стали частью мира, в котором всегда существовала, никогда не разрушалась, была важна и естественна память множества поколений? А что „когда”. Должно же когда-то это было случиться» (Бутрин).
4. Казанское издание «События» интервьюирует Анну Русс, у которой недавно вышла книга стихов «Теперь все изменится» — первая за одиннадцать лет. Русс рассказывает о составлении сборника, который появился в серии, курируемой Верой Полозковой; о просветительской пользе рэпа и отношении к Оксимирону*Мирон Федоров, признан в России иностранным агентом («Когда его слушаю, думаю о том, как же он так делает, что все со всем рифмуется и при этом в смысловом потоке не теряет своей исходной глубины»); вспоминает об опыте участия в слэмах («Я читала стихотворение, которое называется „Алтуфьево”. Это фанк-опера. Она про то, что сейчас нельзя, что считается агитацией, — ну, тогда была свобода, было проще. Во Франкфурте было вообще неважно, про что читаешь, важно было как»). Одно из самых любопытных мест интервью — суровый диагноз литературной жизни в Казани: «Наши поэты очень устали, и им больше не хочется никуда лезть, никому себя показывать. Потому что они знают, что будут пять зрителей — в основном пожилые женщины, которым заняться нечем. Все заледенели в этом плане». Названы, впрочем, имена тех, кто еще «рыпается».
5. Публикация прошлого месяца, которую мы пропустили: «Дискурс» напечатал подборку избранных стихотворений Сергея Бирюкова, основателя Академии зауми, одного из главных пропагандистов и антологистов русского авангарда. Среди текстов есть и полуиронически отсылающие еще к опытам Маринетти звукоподражательные коллажи («Внимание! / Передаем радио-стих — и — / фьюч — вач — крч / к-р-р-р р-р-р-к / ветерок веет / f r wenig / врт-твр-рвт / бдр-т-дрб-д / lirik krank / клинг-кланг / шшшшшшшш»), и заочные разговоры с классиками «второго авангарда» («Где Вы Игорь Сергеевич Холин / в настоящее время / в каком месте / своей самой длинной поэмы / где И. С. Холин / кто оставлен вместо Вас / пока Вы мирно беседуете / с П или с Х»). Есть, наконец, сюрреалистические опыты, похожие на вызывание и осмысление ранних детских воспоминаний: «двенадцать квадратиков / зачеркнуть / найти оборот весны / ветер воет в трубах ночных / времена словно ворот / тесны // лепет невозможно понять / на каком это языке / имя твое произносит мать / ты лежишь / привязан к доске». Это разнообразие подчеркивает в небольшом предисловии Степан Кузнецов, пишущий, что каждое стихотворение Бирюкова «представляет эксперимент, использующий все медиальные возможности языка».
6. Две разгромные рецензии на Rara Avis. Максим Алпатов пишет о «Рамке» Ксении Букши как об образцовом премиальном романе: «Над „Рамкой” рефлексировать не получится, даже если специально задаться такой целью — зато текст ничего не требует от читателя. Идеальное сочетание: и острые темы затронуты, и „не грузит”», «роман, идеально промахивающийся мимо всех по-настоящему неудобных тем». Это, на наш взгляд, все же не так — другое дело, что, обозначив неудобные темы, Букша просто обрывает сюжет, от которого читатель уже ждал некоего взрыва или радикального поворота. Сергей Морозов ругает «Песнь тунгуса» Олега Ермакова, который в упоении природой и этнографией о сюжете просто забывает: «Книга Ермакова абсолютно бесконфликтна, впрочем, как практически вся современная российская проза. Пожар, поглотивший магазин и свежевыстроенную телестанцию „Орбита”, мог бы дать толчок всему сюжету, заставить разные стороны вступить открытое противостояние, или, наоборот, искать точки соприкосновения. Но этого не происходит. Ермаков для проформы в самом начале закидывает детективный крючок читателю, а потом совершенно перестает следить за удочками. Подожгли и подожгли, что сделаешь! Это мелочи, е-мое».
7. Самый трогательный эпизод прошлой недели — знакомство современных школьников с несколькими пассажами из «Голубого сала» Владимира Сорокина, а конкретно — со знаменитой сценой любви между Хрущевым и Сталиным. Сайт Medialeaks приводит несколько откликов из твиттера («КАКОГО *** ЭТО ВООБЩЕ ОПУБЛИКОВАЛИ АААААА»), но в оригинальном треде их гораздо больше: неофиты удивляются, почему «Голубое сало» не преподают на уроках литературы, восторгаются тем, что книгу можно запросто купить в интернет-магазине, и называют Сорокина прародителем слэш-фанфиков.
8. На «Арзамасе» — текст Николая Эппле «Как читать Терри Пратчетта» — путеводитель по юмористическому фэнтези о Плоском мире. Эппле рассказывает о самом устройстве Плоского мира, связанном одновременно с «высоким фэнтези» Толкина и сатирой Свифта, объясняет вместе с Антонией Байетт, что за легковесностью пратчеттовских книг скрывается дорога к огромной английской литературной традиции, хвалит русских переводчиков Пратчетта и углубляется в основания его этики: «Для Пратчетта очень важна мысль о том, что на реальность магия воздействует сомнительным образом. В Плоском мире к магии в чистом виде прибегают только очень посредственные маги и ведьмы — „ремесленники”, но не настоящие мастера. Реальная же основа магии — „головология”, знание человека, его способа мыслить и чувствовать. Чтобы превратить человека в лягушку, надо не размахивать волшебной палочкой, а заставить его поверить, что он лягушка, — и дело сделано».
Еще один пратчеттовский материал недели — галерея иллюстраций Пола Кидби к книгам о Плоском мире. С Кидби предпочитал в последние годы работать сам Пратчетт; для The Guardian художник прокомментировал несколько избранных работ.
9. Подобно тому как год от года в витринах все раньше появляются елочки и гирлянды, СМИ все раньше начинают подводить книжные итоги. The Guardian представила первую часть своего ежегодного материала: о лучшем из прочитанного рассказывают Джон Бэнвилл, Дженнифер Иган, Роберт Макферлейн, Иэн Рэнкин, Джордж Сондерс и другие, в том числе бывший премьер-министр Великобритании Гордон Браун; примечательно, что некоторые участники опроса советуют книги друг друга. Pitchfork тем временем выбрал лучшие из вышедших в этом году книг о музыке. Здесь есть очень серьезное исследование Люсии Фаринати и Клодии Ферт о том, что вообще значит слушать, история портативных плееров, книга известного журналиста Роба Шеффилда о том, как мир сошел с ума от The Beatles, работа Мэтта Бреннана о том, как сочетаются различные жанры, мемуары первой жены Принса и еще одиннадцать сочинений, которые хочется как минимум полистать.
10. На Lithub Свен Биркертс вспоминает о литературном Бостоне 1980-х и о своем общении с Бродским, Уолкоттом и Хини: «Какая была радость, когда три этих ни в чем не похожих человека собирались за одним столом! Когда вспоминаешь те времена, кажется, что вечеринка не прекращалась ни на минуту. Составленные столы, открытые бутылки, курево. Боже, как люди смолили в 1981-м! Иосиф курил L&M („Как Уистан”), Дерек — Pall Mall без фильтр, Шеймас — Dunhill. Все, кто собирался вокруг, предавался тем же занятиям. Если вы ожидаете отчета высоколобых литературных беседах, придется вас разочаровать. На этих сборищах главной была игра. Это были состязания в комической пикировке. Кто выдаст лучшую строку вечера, расскажет самый смешной анекдот; кто из этой троицы быстрее доведет остальных двоих до колик?» Уолкотту посвящена большая часть эссе: «Наставления Дерека, который подходил к строке как рабочий, закатав рукава, были очень убедительны; но даже понимая это, я до сих пор удивляюсь, как глубоко проникли в мою память его заклинания и повторы, как они наполняют не просто мое восприятия многих стихотворений, которые мы обсуждали, но вообще мое поэтическое чтение».
11. В Los Angeles Book Review А. М. Бакалар рецензирует книгу чешской писательницы Петры Гуловой «Три пластиковых комнаты» — «пугающе честный роман» о 30-летней проститутке. «Три пластиковых комнаты» не просто текст о социальной проблеме, но и лингвистический эксперимент, монолог, ради аутентичности которого Гулова посещала бордели в Чехии и Китае (а еще разговаривала с мужчинами, эти заведения посещающими). В этот монолог вплетены рассуждения героини о капитализме и зловредном электронном мире («Я чувствую, будто живу недостаточно быстро, пусть я до сих пор молода, без лишних волос, нуждаюсь в тепле и заботе, чтобы распуститься, как цветок, а ведь каждая женщина цветок, но в наши дни мужчины тоже цветки и о них тоже нужно заботиться»). Возраст становятся для 30-летней женщины предметом обсессии: она старается выглядеть моложе не только для того, чтобы отвадить педофилов от потенциальных жертв, но и потому, что вытесняет из головы собственное старение; невроз этот, разумеется, не естественный, а внушенный капиталистическим обществом. Гулова заявляет, что хотела взять «пушистую тему соблазна, желания, секса, показать ее неприкрытой и банальной, воспользоваться ею как инструментом, чтобы обнажить определенное поведение, с помощью которого люди разных полов манипулируют другом. И я хотела, чтобы это было весело!» Веселье, конечно, специфическое; Бакалар говорит, что помогает здесь исключительная лингвистическая изобретательность Гуловой, в том числе в именовании половых органов (половину заслуги стоит отписать великому и могучему чешскому языку; английский перевод, по словам Бакалар, тоже на высоте).