Карл Уве Кнаусгор. Прощание. М.: Синдбад, 2019. Перевод с норвежского Инны Стребловой
Норвежец Карл Уве Кнаусгор не летчик-испытатель, не врач скорой помощи и даже не скромный шотландский букинист, тихо ненавидящий покупателей. Не воевал в Крыму, не ходил «в народ», не отплясывал на балах в компании наследников царствующей фамилии как русские классики, с которыми его любят сравнивать. Тем не менее его дотошный дневник, лытдыбр («запись в онлайновом журнале, имеющая дневниковый характер», услужливо подсказывает Википедия), изданный в шести томах под общим названием «Моя борьба», стал сперва норвежским, а затем и европейским бестселлером.
Наши книжные обозреватели объясняют этот феномен по-разному. Исповедальной откровенностью автора или убедительной имитацией откровенности. Точным следованием классическим образцам. Хлесткостью языка. Наконец, смелостью Кнаусгора, рискнувшего сделать объектом литературного исследования собственную не особо богатую событиями биографию. Некоторые рецензенты, правда, оговариваются: чтобы получить максимальное удовольствие от чтения, в этот текст сперва надо как следует погрузиться. А чтобы погрузиться, придется поверить, что «Моя борьба» стоит таких усилий. Для этого в большинстве рецензий не хватает конкретики: так чем же, в конце концов, так хорош многословный скандинав — не трогательной же любовью к рутине, в самом деле?
Наталья Кочеткова в обзоре «С особой жестокостью» («Лента.ру») рассказывает, как так получилось, что подойдя к сорокалетнему рубежу Кнаусгор внезапно решил запечатлеть свою вполне тривиальную жизнь для потомков:
«Представьте себе обычного человека, женатого вторым браком, отца многодетного семейства. Представьте себе, что этот обычный, ничем не примечательный человек в своей голове наговаривает монолог о своей жизни. Представьте себе, что в этом монологе он настолько честен, что проговаривает даже самые неприятные, неловкие и стыдные моменты. А теперь представьте себе, что он все это делает не в голове, а пишет в соцсетях. Ну и, наконец, представьте себе, что все эти посты в соцсетях — не посты, а связный, гладкий текст, опубликованный в виде книги, — и вы получите точное представление о том, что такое нашумевший проект норвежского писателя Карла Уве Кнаусгора „Моя борьба”. <...>
„Искусство жить — вот о чем я веду речь”, — пишет Кнаусгор, но в его случае речь идет не о чем-то выдающемся, не об экзотических путешествиях, не о сложной и запутанной личной жизни, не о гедонизме или каких-то особенных привычках, граничащих с извращениями. Искусство жить, по Кнаусгору, — это обычные, знакомые всем рутина и быт, нареченные искусством, описанные и написанные как литературное произведение и уже тем самым превращенные в нечто из ряда вон выходящее. Как реди-мейд, символом которого стал писсуар Дюшана.
Такое искусство можно не любить, можно от него отворачиваться, можно им возмущаться, но не сталкиваться с ним каждый день никак нельзя — оно совершенно точно вокруг нас».
Наталья Ломыкина в обзоре «Ю Несбё, Мураками и Фрай: 10 главных книг фестиваля „Красная площадь”» («Forbes») называет главной причиной мощного воздействия «Прощания» на читателей радикальную искренность автора:
«Цикл Кнаусгора — доказательство того, что важно не столько то, о чем писать, сколько то, как это делать. Казалось бы, „Моя борьба” — что-то среднее между блогом и исповедью, бесконечная рефлексия и самокопание. Но Кнаусгор, похоже, может увлекательно писать даже о табуретках на кухне. <...> Кнаусгор пишет о слабостях и о сложных чувствах, которые знакомы большинству из нас, но описывает их так, как другие не способны. И несмотря на отсутствие классического сюжета и далекое от образцового поведение героя, оторваться от текста невозможно.
Фактом литературы цикл Кнаусгора делают беспощадная честность со взвешенным, отстраненным отношением к себе и ритмичный, выразительный, хлесткий, очень точный язык. Переводчица второго тома, лауреат премии „Мастер” скандинавист Ольга Дробот признается, что для переводчика „Моя борьба” — „адреналиновый кошмар”. Но, судя по эффекту, который производит „Прощание”, опытная Инна Стреблова, переводившая в свое время Кьеркегора, Астрид Линдгрен и Сельму Лагерлёф, с этим вызовом справилась».
Карл Уве Кнаусгор
Фото: Thomas Wågström
Галина Юзефович в рецензии «Его книги — вебкамера, установленная в голове у автора» («Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией), напротив, видит в этой откровенности литературную игру со своими сложными законами и правилами:
«Никакое событие двадцатилетней давности без помощи воображения и фантазии не может быть воспроизведено так подробно, как это делает автор „Прощания”. Да и бесструктурность, нарочитая аморфность прозы Кнаусгора обманчива: привычные нам жанровые схемы в ней не исчезают вовсе, но замещаются сложной системой внутренних рифм и опорных образов. Так, к примеру, в самом начале книги герой видит в новостном сюжете сложившееся из бликов на воде человеческое лицо, а после тема загадочного лица возникает в тексте еще трижды, вбивая мощнейшие соединительные скобы в псевдохаотичный текст.
Словом, говорить, что автофикшн полностью перпендикулярен всей прозаической традиции и связан с нею исключительно в том смысле, что растет из ее безжизненного трупа (как кажется сегодня многим, а многим может показаться после поверхностного прочтения „Прощания”), будет некоторым преувеличением. Но это определенно новый и, похоже, очень важный этап в развитии современной литературы, а Карл Уве Кнаусгор, блестяще талантливый, изобретательный и бесстрашный, — идеальная кандидатура для первого с ним знакомства».
Ольга Дробот в материале «„Моя борьба”: революция в литературе, судебные иски и нарциссизм» («BMJournal») пытается объяснить успех проекта через аналогию с классикой, причем классикой русской, к которой сам Кнаусгор весьма неравнодушен:
«Недавно я была редактором и составителем скандинавского номера „Иностранной литературы”, и там мы опубликовали кусочек — просто чтобы дать некоторое представление о том, как этот человек вообще пишет. Чехов говорил: „Дайте мне пепельницу, и я напишу рассказ”, а Кнаусгор готов написать не только рассказ, но и 600 страниц текста, накручивая одно на другое. Более того — с настоящими именами, что породило несколько скандалов и даже судебных исков, потому что всех людей он прямо называет по имени и описывает, как они разговаривали, что делали и так далее. <...>
Это очень современная и очень необычная книга — и она очень затягивает. Когда она только вышла в 2006 году, в Норвегии все друг друга спрашивали: „А на каком ты томе, на какой ты странице?” — потому что все ее читали».
Михаил Визель в обзоре «Выбор шеф-редактора: „Красная площадь”. Часть 1» («Год литературы») продолжает эту цепочку литературных — и не только литературных — аналогий:
«Кнаусгора <...> предстает автором многотомной (аж шеститомной) автобиографии — своего рода „исповеди сына века”, восходящей к многочисленным образчикам такого жанра, но больше всего, пожалуй, к автобиографической трилогии Льва Толстого, если не к „Исповеди” Жан-Жака Руссо. С первой его роднит явное самоощущение совсем еще не старого писателя (в 2009 году, когда вышел первый том, ему было чуть за сорок) как живого классика, имеющего право на обличение и морализаторство, со вторым — предельная откровенность в описании всего, включая неприглядные стороны жизни своей семьи, отношений со строгим отцом и бывшей женой. Понятное дело, им это не понравилось. А еще всех очень смутила явная аллюзия названия на печально знаменитый опус лидера немецкого фашизма. Тем не менее (или тем более) в пятимиллионной Норвегии неудобная книга разошлась 450-тысячным тиражом — и начала свое победное шествие по Европе. Вот теперь она добралась и до русского читателя».
Сергей Кумыш в обзоре «Волшебный телескоп Харуки Мураками и вторая жизнь Карла Уве: главные книжные новинки июня» («Posta Magazine») рассказывает, почему автор выбрал для своего цикла навеки скомпрометированное название и говорит о книге Кнаусгора как об опыте совместного переживания:
«Это не провокация. Но и не случайность. Общее название автобиографического эпоса норвежского писателя Карла Уве Кнаусгора — „Моя борьба” — напрямую отсылает к заголовку политических мемуаров Адольфа Гитлера. Мелочности и нарциссизму нацистского диктатора здесь противопоставлено неспешное, пристальное, глубокое внимание к каждой неслучайной детали, ложащейся в строку, и умышленное, осознанное растворение в изображаемых объектах: говоря вроде бы исключительно о себе, автор становится тем, что видит; вытравливает собственное „я” из мира, это самое „я” составляющего. <...>
„Моя борьба” — это в некотором смысле „вторая жизнь Карла Уве”. Здесь мы имеем дело не просто с художественным воспроизведением определенных действий и событий, а их повторным проживанием: едва погрузившись в текст, читатель оказывается не просто свидетелем, но вполне самоценным участником происходящего».
Наконец, Лёва Левченко в обзоре «Сартр, Туровский, Шишкин: 15 книг лета» («The Village») отзывается о «Прощании» скептически — но при этом признает, что если проект оказался настолько успешным, это «ж-ж-ж», видимо, неспроста:
«Кнаусгор пишет гимн одной, своей индивидуальной жизни, но оказалось, что книга получилась про общий негероический опыт, который он пытается объявить интересным. Для восприятия сложно, так что нам предстоит или довериться титулованной книге (это европейский бестселлер), полюбить рутину или ждать продолжения, ведь эта книга — первая в автобиографическом цикле Кнаусгора».