Александр Михайловский: В вашей книге «После перерыва. Пути русской философии» (Москва, 1994) есть глава под названием «О мародерах». В примечании к ней вы пишете, что эта статья была ответом на «пространный очерк профессора М.», посвященный критике «русской идеалистической философии». Не могли бы вы очертить контекст, в котором создавалась эта статья? В конце 1980-х — начале 1990-х произошло новое открытие Серебряного века русской философии. Вы сами многое для этого сделали и писали о том, что существует «насущная нужда в обретении исторической памяти, преодолении разрывов, зияний и белых пятен в нашей духовной истории». Вы также говорили о необходимости «возвращени[я] народу его культурного наследия во всей полноте». Какие трудности и риски вы видели на этом пути? Со времени публикации вашей книги прошло двадцать лет. Можем ли мы сказать, что на сегодня эта задача выполнена, или необходимы дополнительные усилия?
Сергей Хоружий: Одна из широких издательских кампаний первых постсоветских лет называлась «Возвращение забытых имен». Это был важный шаг на пути к реабилитации философов Серебряного века, действительно самых значительных русских философов вплоть до сегодняшнего дня. Нет никаких сомнений, что русский Серебряный век — это культурный феномен мировой значимости. И потому возвращение их мысли из почти полного забвения можно было только приветствовать.
Но возникли и определенные препятствия, связанные не столько с восприятием этих текстов, сколько с самим процессом их реабилитации. Кампанию по возвращению забытых имен с самого начала оседлали официальные советские философы, чьи прямые обязанности состояли в критике религиозной философии. Эти люди год за годом зарабатывали свой хлеб ложью, очерняя русскую религиозную мысль. Они ее не понимали. Но именно они благодаря своему положению возглавили программу по возвращению забытых имен. Именно это я хотел подчеркнуть в статье «О мародерах».
Александр Михайловский: Вы говорите, кампания развернулась в начале 1990-х годов?
Сергей Хоружий: На самом деле раньше, еще в конце 1980-х. Я могу восстановить хронологию довольно точно, поскольку сам был вовлечен в процесс на самых ранних стадиях. Все началось в 1989-м, а затем стало развиваться в очень быстром темпе. Есть известный анекдот — думаю, это реальная история, не вымышленная, — что последний указ Политбюро ЦК КПСС был направлен на организацию большой кампании по изданию трудов русских религиозных философов.
Александр Михайловский: «Возвращение забытых имен» происходило на страницах журнала «Вопросы философии».
Сергей Хоружий: Одним из ближайших соратников Горбачева в те годы был Александр Яковлев. Его сына направили в «Вопросы философии» — не на место главного редактора, конечно, поскольку главным редактором был старый партийный работник, но секретарем редакционной коллегии. И де-факто он был тем человеком, который все организует и комплектует: сын второго человека во власти после Горбачева! Поэтому «Возвращение забытых имен» было организовано в очень широких масштабах, но все его активные участники были партийными функционерами. Это означало, что процесс с самого начала включал в себя очень много лжи, фальсификаций, двусмысленных умолчаний и, разумеется, непрофессионализма. Оглядываясь назад сейчас, я бы сказал, что эта смесь составляла сам дух ельцинской России, но тогда я еще не вполне это понимал. Глядя из сегодняшнего дня, не приходится удивляться тому, как тогда шли дела.
Кристина Штёкль: То есть вы хотите сказать, что, когда пришло время и русская религиозная мысль могла наконец пробиться из подполья в общественное сознание, возглавили этот процесс не вы и подобные вам — религиозные диссиденты, заботившиеся об этом наследии и десятилетиями поддерживавшие в нем жизнь, — а люди из КПСС?
Сергей Хоружий: Именно так. Позвольте рассказать вам один случай, довольно типичный. Главные идеи русской религиозной мысли, такие как соборность или всеединство, были немедленно использованы высокопоставленными партийными функционерами, которые принялись организовывать большие проекты с западным финансированием. Мы с Владимиром Бибихиным в то время сотрудничали с немецким профессором Петером Козловски из Ганновера, директором Института философских исследований. В 1990-е годы он поддерживал очень активные контакты с Россией, был искренне заинтересован в том, чтобы помочь возродить русскую философскую жизнь. Петер довольно регулярно приезжал в Москву, организовал множество проектов, и однажды, когда я был в Ганновере, он попросил меня помочь ему разобраться с горой заявок на получение финансовой помощи. Дело в том, что всякий раз, когда он приезжал в Россию, его немедленно окружали люди с такими заявками. Продираясь через гору этих документов, я увидел, что они были очень разными, иные совершенно безумными, но одна категория отличалась общими характерными признаками. Это были проекты, требовавшие огромных денег — десятков, сотен тысяч долларов; их названия, описания и планы были подчеркнуто христианскими; и все они были составлены людьми из КГБ. Не прямо из самого КГБ, а теми, кого мы называли «чекистскими философами»: из высших учебных заведений для партийной и кэгэбэшной верхушки, из закрытых организаций, о которых я ничего не знал, или из открытых институций, таких как Академия общественных наук при ЦК КПСС. В то время, в начале 1990-х, все ведущие профессора в подобных местах не просто были членами партии, но и имели связи с КГБ. Именно такие люди начали просить о богатом западном финансировании для русской христианской мысли! И подчас добивались успеха. В тот раз я по-дружески объяснил Петеру что к чему, но это был лишь один случай. В других они получали все, что хотели.
Приведу еще один пример. В то время — а тогда мои сочинения по русской религиозной философии уже получили известность, стали публиковаться — эти люди иногда связывались со мной. Помню, как один из них подошел ко мне на некоем публичном мероприятии и отрекомендовался главой Мирового конгресса Троицы и Соборности. Он предложил и мне присоединиться к его конгрессу. Позже я узнал, что этот человек был профессором Высшего училища КГБ. Такой конгресс действительно был основан, он существовал и организовывал различные мероприятия. Вот что представляло из себя «Возвращение забытых имен».
Кристина Штёкль: Что ваша история помогает понять про сегодняшнюю ситуацию? Вы знаете, что президент Путин недавно цитировал в своих речах Бердяева и Ильина?
Сергей Хоружий: Здесь надо сказать еще одно. Несмотря на все отвратительные вещи, о которых я рассказываю, главная задача программы заключалась в том, чтобы издать тексты, сделать доступным для широкого читателя то, что было забыто на многие и многие годы. И вот с этой задачей справиться вполне удалось. Сегодня полный корпус текстов русской религиозной философии с легкостью доступен всем, кто ею интересуется. Так что в этом смысле возвращение успешно состоялось.
Кристина Штёкль: А как их приняли?
Сергей Хоружий: Действительно, восприятие — это совсем другая проблема. Тексты стали доступны — но что дальше? Дальше оказалось, что они не очень-то и нужны. Точнее, я бы сказал, что восприятие всех главных фигур оказалось совершенно различным. Философы — яркие индивидуальности, и у каждого из выдающихся мыслителей Серебряного века уже в наше время была своя собственная судьба. Судьба Вячеслава Иванова, например, сложилась очень счастливо. Вокруг его имени образовалось хорошее академическое сообщество — как в России, так и за рубежом. Это сообщество более или менее едино, среди его членов нет особенных разногласий, где бы они ни работали — в России, в Беркли или где-то еще. Они проводят регулярные конференции, поддерживают общение друг с другом. У отца Павла Флоренского также появилось довольно устойчивое сообщество тех, кто изучает его наследие и публикует его работы. С Николаем Бердяевым сложилось как-то иначе и так далее. Так что можно говорить о наборе индивидуальных способов восприятия. Случай с Иваном Ильиным тоже особенный: он стал главным автором для националистических кругов. Свое небольшое сообщество сложилось вокруг Льва Карсавина. Но очевидно, что восприятие того или этого конкретного философа — это не то же самое, что восприятие их философии как исторического феномена в целом.
Кристина Штёкль: Недавно у вас вышла на английском языке книга «Practices of the Self and Spiritual Practices» («Практики себя и духовные практики»), в которой вы вступаете в диалог с Мишелем Фуко. В своем одобрительном отзыве американский ученый Пол Валиер назвал ее «демонстрацией непреходящей жизненности русской православной интеллектуальной традиции в наше время». Как вы относитесь к этому определению?
Сергей Хоружий: Я очень благодарен моему другу Полу Валиеру за добрые слова, но опасаюсь, что жизненность, о которой он говорит, не так уж и прочна, мягко говоря. Кроме того, я бы не сказал, что моя книга — о религиозной философии, пусть даже в каком-то более широком смысле ее можно счесть продолжением этой традиции. Но, что важнее, решительно нельзя говорить, что моя работа примыкает к какой-то школе или традиции современной русской философии. Сегодня у нас нет ни школ, ни традиций. Сегодня следует проводить различие между философией и богословием. И в богословии двух последних десятилетий мы действительно видим определенные сдвиги. Наиболее перспективная область в рамках восточно-православного дискурса в России сегодня — это богословие, не философия.
Александр Михайловский: Но в чем вам видится главное препятствие на пути принятия русской религиозной философии? Почему у нас есть ученые, пишущие хорошие работы по патристике, но нет философов?
Сергей Хоружий: По многим причинам. Для начала мне кажется, во всем мире сегодня философская атмосфера не очень творческая. Я уже говорил, что с философской точки зрения мы до сих пор не видели полного принятия важного феномена русской религиозной философии. Чтобы двигаться вперед, нам прежде всего необходимо добиться усвоения сделанного раньше. Вместо движения вперед мы видим, что эта область практически сводится к изучению феноменов прошлого. Если сегодняшних молодых людей начинает интересовать русская религиозная мысль, они организуют семинары по софиологии, прославлению имени — по очень старым явлениям, прекратившим существование более века назад.
Кристина Штёкль: Давайте от философии обратимся к обществу, политике и Русской православной церкви. Московский патриархат за последние 25 лет пережил крутой подъем, став более, чем когда либо, заметным и богатым, увеличив число верующих и количество более или менее образованных священников, в том числе изучавших богословие за рубежом. Это возрождение РПЦ изначально, казалось, захватывает и религиозных интеллектуалов, прошедших через очень разный религиозный опыт в советское время. В частности, я думаю о наследии Александра Меня, оставшемся на периферии официальной церкви. Вы сами, например, вошли в состав Библейско-богословской комиссии. В последнее время ситуация выглядит вновь изменившейся, и стороннему наблюдателю вроде меня кажется, что националистическое крыло внутри РПЦ взяло верх и занялось политикой. Мой первый вопрос: согласны ли вы с таким описанием? И второй: как вы оцениваете и объясняете его? Что пошло не так и почему русское православие сегодня выглядит обреченным на повторение ситуации XIX века, когда возник раскол между свободно мыслящими религиозными интеллектуалами и официальной церковью, привязанной к государству?
Сергей Хоружий: Несомненно, мы видим сдвиг в сторону национализма, антизападничества и т. д. Он востребован сверху, со стороны правительства, и происходит в России повсюду. Церковь не может быть исключением. Более того, церковь всегда была местом, где националистические взгляды встречались чаще, чем в других слоях общества. Это с одной стороны. Но с другой стороны, средний уровень образования и эрудиции в последние годы неуклонно рос и продолжает расти. Так что рост национализма — это факт, но и развитие богословского образования — тоже факт. Просто эти процессы не обязательно противоречат друг другу. В церкви появляется все больше хорошо эрудированных, неплохо образованных людей, которые в то же время являются националистами, монархистами и даже иногда сталинистами. Получается, что националисты вполне могут быть интеллектуалами и, наоборот, интеллектуалы могут быть националистами. Как видите, разделительные линии проходят не здесь, это не то, что не может быть совместимо друг с другом. Эти вещи вполне совместимы.
Сергей Хоружий
Фото Александра Михайловского
Кристина Штёкль: Что тогда несовместимо? Существуют ли разделительные линии, структурирующие религиозный дискурс в либеральном, реформистском лагере и в лагере консервативном и националистическом?
Сергей Хоружий: Да, они существуют. Но вы не вполне правы насчет параллелей с XIX веком. Кардинальное отличие нашей ситуации от XIX века заключается в том, что сегодня такой группы, как русская интеллигенция, больше нет. Она исчезла. И в этом большая разница. Сегодня нет группы со своими собственными независимыми идеями, этикой и стилем, которая в то же самое время находилась бы в оппозиции к церкви и государству.
Кристина Штёкль: Насколько церковь ответственна за такое положение дел?
Сергей Хоружий: Церковь воспроизводит негативные черты из XIX века, из предреволюционной России, но не совсем те, которые предполагает ваш вопрос. Прежде всего воспроизводится то, что наиболее очевидно — чрезмерная бюрократизация, формализация церковной жизни, а также тесный союз с государством, полное смирение и раболепие перед ним. Вот эти-то черты отличали церковь и в предреволюционной России. Они очевидным образом воспроизводятся сегодня, иногда даже в большей степени, чем тогда.
Кристина Штёкль: В чем же тогда разница в религиозной ситуации между сегодняшним днем и XIX веком?
Сергей Хоружий: Представители церкви сегодня постоянно подчеркивают, что церковь радикально поменяла свое положение, что она больше не Синодальная церковь, но Русская православная церковь Московского патриархата. И они правы, разница ощутима. Сегодняшняя церковь чувствует себя независимой силой в государстве. Но в последнее время, на мой субъективный взгляд, эта независимая сила, приобретенная церковью, работает в неправильном направлении. Ее олицетворением стали жадность, власть и деньги. Это не было свойственно предреволюционной церкви. Она не говорила языком власти и не стремилась к ней. Более того, та церковь была покорной. Она была одним из институтов внутри государственного механизма. Вопрос о борьбе за власть для нее не стоял. Я уверен, что эта жадность по отношению к власти и деньгам приведет к снижению общественной поддержки духовных кругов, к падению авторитета церкви. Это уже происходит, но пока только среди узкой прослойки городских интеллектуалов. Тем не менее, если ничего не изменится, недовольство церковью будет охватывать все более и более широкие слои.
Кристина Штёкль: Но разве это не возвращает нас к предреволюционной ситуации, когда существовал раскол между церковью и народом, который был религиозен и в то же время критически относился к церкви?
Сергей Хоружий: Нет, потому что сегодня нет интеллигенции. Бердяев и Булгаков вели себя как члены гражданского общества. Сегодня хватает интеллектуалов самых разных направлений, но их нет как группы. Есть даже такие интеллектуалы, чьи взгляды более или менее воспроизводят самосознание интеллигенции прежних времен. Но все это отдельные индивидуумы, они не составляют группу. Как мне кажется, единственная существующая на сегодня группа, наделенная самосознанием интеллигенции, это небольшой кружок тех, кто находился под влиянием отца Александра Меня. Это сообщество более или менее едино, но это тонкая струйка. Больше чем одно, почти два поколения сменились с тех пор, как погиб отец Александр. Но основанное им движение по-прежнему наделено внутренней силой.
(Перевод с английского Дмитрия Иванова)