Сатира в горчичном соусе

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Жил-был в Советском Союзе писатель, чекист, журналист, депутат и, если верить воспоминаниям современников, жутковатый человек Аркадий Васильев (1902–1972). Что касается жутковатостей — смотрите раздел «Писательская среда» из статьи о нем в Википедии. Дело сейчас не в этом.

И даже не в том, что своеобразным жизненным достижением Васильева (о чем он, правда, так и не узнал) стала дочь Агриппина, которая в 1990-е годы по примеру отца взялась за перо и принялась стахановскими темпами производить иронические детективы под псевдонимом Дарья Донцова. Захватывающая, конечно, преемственность поколений — но и не о ней речь.

За удивительными биографическими подробностями как-то забываешь, что Аркадий Николаевич оставил после себя колоссальное количество текстов — от романов про его любимых чекистов и фельетонов из «Крокодила» до киносценариев и книжек для детей. А что, если попробовать поисследовать это многообразие? Вдруг интересно получится?

Начнем с романа «Понедельник — день тяжелый» (1961). Почему? Честно говоря, наугад. Да и не очень длинный он — как раз для первого знакомства. 

Автор одинокой рецензии на сайте Fantlab (хотелось бы, понятно, найти источник посолиднее, но о творчестве Васильева написано мало) рассказывает о романе так:

«В средних и старших классах <…> я перечитывал эту книгу почти с такой же периодичностью, как и “Золотого теленка” — многое в [них] перекликается <…> персонажи выписаны очень живо. Один из центральных персонажей — Юрий Андреевич Христофоров — прошел путь, аналогичный [тому, что прошел Корейко]. <…> Читается не менее интересно».

Насчет «не менее интересно», пожалуй, можно поспорить — до «мемности» сочинений Ильфа и Петрова в принципе мало кому удавалось дотянуться. И все же сравнение уместное: Васильев воспринимает весь окружающий мир как одну большую мишень для своего сатирического дарования. Достается всем: и вульгарным мещанам, и малообразованным, разглагольствующим о политике уборщицам, и даже обществу слепых — за то, что на банкете у этого общества слабовидящим был один человек, а все остальные — зрячие функционеры, с удовольствием закусывающие и выпивающие на деньги, как видно, не бедного общества.

Однако в первую очередь прицел Васильева направлен в гоголевском духе на всяко-разных чиновников и руководителей, обосновавшихся в маленьком городке под названием Краюха. Несколько местных шишек учредили организацию «Тонап» (товарищество на паях) с целью, как сказал бы Остап Бендер, сравнительно честного отъема денег у трудового населения. Вот только, в отличие от Бендера (не только книжного, но и робота из «Футурамы»), краюхинские жулики не слишком талантливы, а потому в конце концов оказываются за решеткой.

Вопрос: если финал очевидно предсказуем (и к тому же только что заспойлерен), к чему браться за чтение романа? Ну как минимум к тому, что это в своем роде уютное и терапевтическое занятие — холодным зимним вечером перелистывать пожелтевшие страницы, на которых все хорошее борется против всего плохого и без особого труда побеждает. Чего уж там, приятно иногда забыть, что мир не делится на черное и белое — ведь если б делился, все было бы так приятно и просто.

Главное не обращать внимание на то, что положительные персонажи книжки — какие-то уж слишком «бесхарактерные», в смысле скучные. Большая их часть вплоть до развязки вяло слоняется на втором плане истории — и это в лучшем случае. А в худшем — не появляется до финала вообще, ведь сказать о них кроме того, что они хороши, почти нечего. То ли дело антагонисты — это фронтмены книги, на их стороне отрицательная харизма и волей-неволей сочувствие читателей. Как говорил Трошкин в «Джентльменах удачи» о своих подопечных: «И они по-своему тоже старались».

Что же делать, чтобы читатель, не дай бог, не вздумал жалеть негодяев, которые цветут на фоне блеклых комсомольцев и милиции? Васильев идет на феминистскую хитрость: делает основным противником «Тонапа» даму — молодую руководительницу горпромсовета Анну Тимофеевну Соловьеву. Для середины XX века решение более чем оригинальное, если не сказать прорывное. А главное удобное: женщина-чиновница — по тем временам готовая характеристика, которая держит внимание, не требуя от автора дополнительных усилий. Аркадий Николаевич честно признается: он, конечно, мог бы расписать внешний и внутренний мир героини поподробнее, но не станет.

«Сначала автор хотел последовать установившейся в последнее время литературной традиции и сделать Анну Тимофеевну хорошей производственницей, но несчастной в личной, семейной жизни. В редком романе, повести, рассказе, пьесе, не говоря уже о кинофильмах, героини то и дело терпят семейные неприятности — им изменяют, от них уходят мужья <…> а покинутые женщины гордо идут своей дорогой. <…>

Но встал законный вопрос — зачем все это? Так ли уж это типично? И автор начал подворный обход близлежащих строений, стал наводить справки в домоуправлениях о количестве разводов. Получилась интересная статистика. Из 1965 обследованных семей 1963 оказались прочными, нормальными. Две семьи действительно дали трещину, дело дошло до “гр. Ш. Н. С., проживающий 2-я Аэропортовская, 7–15, кв. 145, возбуждает дело о разводе с гражданкой Ш., проживающей там же”».

Любопытно, действительно ли Васильев осуществлял «подворный обход» и прочие манипуляции или добавил их для красного словца? Как бы то ни было, с этого момента читатель должен быть уверен, что Соловьева получилась одномерным персонажем не по недосмотру и не по ошибке, а потому что автор, в отличие от некоторых коллег, решил вести рассказ «без всякой выдумки, по-справедливому». Что тут будешь делать — против правды не попрешь.

Вообще, троллить коллег Аркадий Николаевич, судя по всему, любил. В самом начале книги достается тем, кто избегает географической конкретики, пользуясь популярным шаблоном «Город Н»:

«Писатели, особенно сатирические, иногда хитрят. Вместо того чтобы прямо сказать: “В один прекрасный летний день на шумной улице Костромы симпатичный блондин Иван Иванович Носков неожиданно встретил очаровательную шатенку Оленьку…”, морочат читателям головы: “В один прекрасный летний день на шумной улице города Н…” <…>

Подумав, я не побоялся в своем повествовании точно указать место и время действия. Итак, случилось все нижеследующее летом одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года в городе Краюхе».

И действительно — так оно звучит живее. Хоть мы и понимаем, что городка с таким названием, скорее всего, на самом деле никогда не существовало (во всяком случае, ничего, кроме текста «Понедельника…», по запросу «Краюха город» не гуглится).

Да, кстати: а почему 1954 год? Странный «перерыв» между временем действия и выходом первого издания. Не лучше было бы для пущей актуальности перенести сюжет в начало 1960-х?

Вероятно, для Васильева было принципиальным показать, что события, связанные с воровством, взяточничеством и прочими антисоветскими проделками, — дело прошлое. Что присваивать себе чужие деньги могли только представители поколения, которое застало в сознательном возрасте дореволюционную Россию, — потомок купца третьей гильдии Христофоров и некоторые его несознательные ровесники.

Да и при Сталине, о чьих порядках, зная меру, уже можно высказываться, было, мягко говоря, не все гладко. Примечательно, что Каблуков (персонаж хотя и не без греха, но, во всяком случае, не жулик) получив подхалимский подарок, вычурнейшую вазу, украшенную его портретом, возмущается: 

«Уберите немедленно эту дрянь. За кого вы меня принимаете? За дурака? Что вы из меня культ личности делаете?»

Но теперь, в светлые оттепельные 1960-е, с новыми молодыми руководителями и руководительницами никаких безобразий, разумеется, быть не может. После того как «Тонап» развалился, а его члены оказались либо за решеткой, либо в лучшем из миров, Краюха удивительным образом превращается в утопию. Как так вышло — не очень понятно, ведь на протяжении всего романа сатирик Васильев высмеивал не только «тонаповцев» — проблем хватало и без них. Куда исчезли все прочие «язвы общества?» Чудеса.

«Тонаповцы», к моменту эпилога успевшие отбыть срок и вернуться в Краюху, докладывают автору, прибывшему в городок погостить, что они с товарищами исправились и теперь ведут себя исключительно по-советски:

«— Помните, [Поляков] ларьком возле парка заведовал? Сейчас в сберкассе кассиром работает.

Заметив мое удивление, Латышев, улыбаясь, рассказал:

— Его там, где мы были, счетному делу обучили. Понравилось ему кассиром быть — мне, говорит, доверяют.

— И ничего?

— Все в порядке. Теперь ему можно весь алмазный фонд доверить, ни одного камушка не пропадет».

Вот как работает советская система исполнения наказаний — даже самого лютого мошенника способна перековать в добросовестного трудягу. Словно не зная, как прокомментировать эту и прочие удивительные метаморфозы, Аркадий Николаевич заканчивает книгу фразой: «Интересно на этом свете, товарищи!» Что правда, то правда — прямо-таки магия вне Хогвартса.

Кроме всего прочего, нельзя не отметить еще одну деталь — склонность многих отрицательных персонажей романа к чревоугодию. Точнее, не сам этот порок, а то, насколько живописно и аппетитно Васильев рисует гастрономический досуг героев.

Понаблюдаем, как перекусывает у себя в кабинете заведующий сектором гончарных изделий горпромсовета товарищ Стряпков:

«За окном, выходящим на прохладную сторону, висела обернутая мокрой холщовой тряпкой литровая бутылка с молоком. Кузьма Егорович, охая, поднялся на подоконник, вытянул бутылку, с вожделением прижал к щеке:

— Холодненькая! <...>

Вылив в себя три стакана молока и впихнув батон белого хлеба, Кузьма Егорович хлопнул по собственному лбу и полез в средний ящик стола, приговаривая:

— Какой же я идиот!

Он извлек из свертка два свежих огурца, крупную помидорину и вареные моркови-каротели. И снова началось священнодействие. Стряпков не торопясь разрезал огурец на половинки, посолил, потер одну половинку о другую. На тарелку капнул сок. Так же не торопясь, он разрезал помидор, поперчил, посидел, не сводя глаз с благоухающего натюрморта, и набросился на еду, откусывая солидные куски черного хлеба. Все исчезло в его утробе за несколько секунд. Бережно, стараясь не пролить ни одной капельки, Стряпков выпил с тарелки сок, подобрал крошки и принялся за морковь».

Ну да, обжора — не поспоришь. И все-таки вот бы тоже свежего огурчика с хлебушком.

А домашние обеды у Христофоровых? Готовьтесь, сейчас, возможно, потекут слюнки.

«Обеды Марья Павловна готовила вкусные, сытные, с учетом сезона. Летом часто подавала ледяную окрошку, то мясную, то рыбную, и, понятно, не с воблой, а с рыбами самых высших сортов. <...> Юрий Андреевич летом любил еще холодный свекольник со сметаной, фруктовые супы. Зимой шли наваристые суточные щи с говядиной, рассольник с почками. На второе Марья Павловна отлично отбивала бутылкой из-под венгерского токая свиную котлету, хорошо разделывала поросенка, умело сопровождая его гречневой кашей. <…>

Нередко делались заливные — то судачок, то осетринка, то телятинка. В желе клались лимонные дольки и звездочки из моркови. Под водочку ставилась селедочка в горчичном соусе домашнего приготовления, холодец, покрытый тонким, словно изморозь, слоем жирка, и свиное сало, натертое черным перцем. <…>

Заботу о фруктах Христофоров принял на себя. Поздней осенью, по первой пороше, ездил он в отдаленный район и привозил мешка три антоновки. И не какой-нибудь мелочи, а отборной, яблоко к яблоку, воскового цвета, почти прозрачной и красивой, как муляжи. Яблоки сортировались, осторожно, упаси бог побить, укладывались в ящики и отправлялись в чулан. <…> По всему дому, даже по двору, разносился бодрящий запах антоновки».

Не хочется злоупотреблять домыслами, но уж так смачно, с таким явным удовольствием и знанием дела написано, что напрашивается догадка: Аркадий Николаевич и сам был любителем хорошенько закусить. К слову, в детективах Донцовой герои нередко вкусно едят и обмениваются рецептами — и это не считая нескольких кулинарных книг за авторством той же Дарьи Аркадьевны.

Вполне возможно, что интерес к кулинарии — семейная традиция Васильевых. Есть ли в этом что-то дурное? Да, пожалуй, ничего, особенно если увлечение еще и подпитывает творческий процесс. И даже если собственная нейтральная черта становится отрицательной чертой персонажа — что уж тут поделать (впрочем, повторим еще раз, что все это не более чем домыслы).

Стоит ли читать у Васильева другие вещи? Зависит от ваших предпочтений.

Скажем, в его детской книге о чекистах «Холодный март» (1968) есть необыкновенная сцена: Дзержинский собрал подчиненных в кабинете и читает лекцию о том, что все чекисты обязательно должны быть вежливыми.

И тут кто-то говорит, мол, а давайте Феликс Эдмундович сделаем так: кто невежливый — того из Москвы высылать. А Дзержинский, мол, это вы правильно сказали, всех грубиянов — непременно вон из Москвы. Потому что Москва — город вежливых людей.

Можно возмутиться, но можно и посмеяться. Такими причудами и интересны забытые книжки. И как тут еще раз не процитировать классика:

«Интересно на этом свете, товарищи!»

Стало быть, исследование продолжается. Ну а вам, читатель, приятного аппетита.