Курцио Малапарте. Бал в Кремле. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019. Перевод с итальянского Анны Ямпольской
«Записки иностранца о России» — жанр почтенный: дневники арабских и европейских путешественников входят, например, в основной корпус текстов по истории Древней Руси. Традиция, насчитывающая более тысячи лет, получила бурное развитие после октября 1917-го: приложил к этому руку и Курцио Малапарте, итальянский художник и писатель с авантюрной жилкой, побывавший в СССР в конце 1920-х и близко сошедшийся с партийной и культурной элитой «первого в мире государства рабочих и крестьян».
Его незаконченная документальная (или псевдодокументальная) работа «Бал в Кремле» наконец издана в России, и издана именно так, как того заслуживает: с обширными комментариями историков и литературоведов, разобравших текст по косточкам. Наши книжные обозреватели приняли книгу благосклонно. Рецензенты даже готовы простить эксцентричному итальянцу вольное обращение с фактами: в конце концов, Малапарте честно называет это сочинение «романом», то есть признает, что перед нами плод вымысла, а не беспристрастная фиксация течения эпохи. Хотя, если верить рецензентам, для читателя, которому аккуратность в обращении с историческим материалом важнее, чем экспрессивность подачи, комментарии к роману Курцио Малапарте будут интереснее самого романа, а биография автора — интереснее комментариев. Напомним, что на «Горьком» о Малапарте рассказывал итальянский филолог Стефано Гардзонио.
Наталья Ломыкина в обзоре «Ю Несбё, Мураками и Фрай: 10 главных книг фестиваля „Красная площадь”» («Forbes») говорит о романе «Бал в Кремле» как о книге легкой, воздушной, бурлескной:
«Совершенно головокружительный, скандальный и слегка фантасмагоричный документальный роман итальянского журналиста и писателя Курцио Малапарте о советской элите конца 1920-х годов. <...>
В 1929-м Малапарте впервые побывал в СССР и много позже, в самом конце 1940-х годов, после книги „Техника государственного переворота” и серии больших публикаций о Советах написал фантасмагорический роман „Бал в Кремле”, где реальные факты легко соседствуют с воображаемыми. <...>
Политики и дипломаты, Луначарский, Флоринский, Карахан, знаменитые красавицы советского высшего общества Бубнова и Егорова, а также Маяковский, Булгаков, юная прелестница Марика Чимишкиан и очарованный ею Курцио Малапарте, экзотический иностранец, свидетель безумного и трагического карнавала, — вот герои кремлевского бала, который Малапарте приравнивает к краху. Незаконченный роман Курцио Малапарте „Бал в Кремле” на русском языке публикуется впервые и содержит подробнейшие вступительные статьи и комментарии филолога и литературоведа Михаила Одесского, профессора-слависта Стефано Гардзонио и историка литературы Натальи Громовой».
Татьяна Сохарева в материале «Книги мая: античные герои и пропавшие девочки» («Литературно») отзывается о романе Малапарте иначе — скорее как о мрачном трагикомическом фарсе с четко выраженным обличительным пафосом:
«Описывая Курцио Малапарте, критики, как правило, соревнуются в подборе эпитетов: отважный воин, блестящий собеседник и завсегдатай светских приемов, убежденный фашист и интеллектуальный спекулянт. Таковыми были и его романы, с особым цинизмом изобличающие парадоксы подгнившего XX века. „Бал в Кремле” посвящен новой марксистской знати, „клану алчных, безжалостных и разнузданных коммунистических бояр, парвеню и всех, кто нажился на революции”. Писатель познакомился с ними в 1929 году во время краткого визита в СССР и был сражен слегка истерическим леворадикальным шиком, с каким жила правящая верхушка Москвы конца двадцатых годов. В его изображении советская номенклатура выглядит усредненными космополитами, занявшими место выдворенной или убитой ранее царской аристократии. Пародией на знать. Их пороки бледны, а интриги незатейливы. Поэтому Малапарте намеренно сгущает краски и обращает происходящее в фарс. Постепенно все участники событий — Луначарский, Флоринский, Сталин, балерина Марина Семенова, Маяковский и Булгаков — становится вестниками надвигающегося кровавого карнавала».
Дарья Грицаенко в рецензии «Бал в Кремле и несостоявшийся русский Пруст» («Год литературы») анализирует, что именно сразило итальянца во время его краткого, но насыщенного визита в СССР:
«Будучи в Европе, Малапарте считал Советский Союз „воплощением классицизма и рационализма” и ожидал встретить там пуританское общество граждан-пролетариев, но, приехав в страну, разочаровался в ее новых людях и в том, что стало с их нравами всего через несколько лет после смерти Ленина. Для Малапарте Россия — это европейская провинция, и в молодом марксистском государстве он видит те же приметы общеевропейского духовного разложения, которые и привели, по его мнению, к мировым войнам. <...>
Хотя Малапарте на первой же странице заявляет, что его роман представляет собой „верный портрет марксистской знати в СССР” и в нем „всё правда”, это заявление — элемент интеллектуальной игры, возможно, даже неосознанной. Заявка на роман (а не травелог) подразумевает, что автор волен фантазировать; не обошлось и без его личных проекций. <...>
Не случайно действие романа, который Малапарте сначала собирался назвать „Бог — убийца”, происходит в пасхальные дни, хотя настоящую Пасху в Москве писатель не застал. Эта булгаковская чертовщина тем удивительнее, что Малапарте не читал и просто не мог ничего знать о романе „Мастер и Маргарита”, где описана та же пасхальная Москва (и, возможно, того же 1929 года), хотя он и был знаком лично с Булгаковым и Белозерской. О Булгакове напоминает и едкая сатира (чего стоит шутка про чудотворные мощи Ленина), и экзистенциальный ужас, сквозящий во всем тексте...»
Владислав Толстов в обзоре «Иностранное: несколько хороших переводных романов, только что изданных» («БайкалИНФОРМ») подчеркивает достоинства комментариев профессиональных историков и литературоведов, без которых читать незаконченный псевдодокументальный роман было бы куда скучнее:
«Спустя 17 лет, уже после войны, он принес в издательство небольшую повесть „Бал в Кремле”, такие фантасмагорические путевые впечатления, где его московские знакомые становятся участниками некоего безумного карнавала в Кремле. Разумеется, теперь существует версия, что идея Великого бала у Сатаны в „Мастере и Маргарите” Булгакову пришла именно после общения с Малапарте (Булгаков тоже является одним из персонажей „Бала в Кремле”). А еще тут появляется Маяковский, произносящий невозможные слова про „мы воспеваем сияющее лицо Ленина и огненных людей”. „Бал в Кремле” — фантасмагория, и даже скорее всего литературная игра, лабиринт, загадка, для разгадки которой после основного текста помещен огромный и подробный комментарий, составленный Натальей Громовой, главным специалистом по литературной жизни сталинской Москвы. В книге главный герой ведет философские диалоги с Луначарским, рассматривает обувь Калинина, который все время дремлет, и даже посещает Мавзолей и видит Ленина: „Очень бледен, чуть нарумянен, по белому лицу рассыпаны рыжие веснушки. Борода рыжая. На фотографиях борода кажется черной, как и усы, и брови, и немногочисленные волосы на висках. На самом деле Ленин рыжий”. Не скажу, что это какая-то феерическая игра воображения и бездна юмора: читать комментарии человека более сведущего куда интереснее, нежели текст эксцентричного итальянца».
Лидия Маслова в рецензии «Вот это стул: приключения итальянца в России 1929 года» («Известия») говорит о христианских мотивах, ключевых для автора «Бала в Кремле», и о том, как те преломляются в тексте романа:
«Христос — один из важнейших персонажей „Бала в Кремле”, а возможно, такой же главный его герой, как и пресловутый коллективный Кремль. Тут вспоминается фильм „Запрещенный Христос”, в 1951 году снятый Малапарте по собственному сценарию, по которому можно судить, насколько автора волнует неразрешимый вопрос: правильна ли христианская идея необходимости страдать и умирать за других и не является ли более возвышенной и очистительной смерть „ни за что, а просто так”. Религиозно-философские беседы об этом Малапарте ведет и с симпатичным ему наркомом просвещения Анатолием Луначарским, которого на страницах книги часто затмевает его супруга, актриса Малого театра Наталья Розенель, фигурирующая под названием „мадам Луначарская” исключительно в платьях от Скиапарелли и в казенной машине мужа в окружении молодых офицеров. В романе она предстает какой-то советской Мессалиной, хотя именно этот пошлый древнеримский референс Малапарте не использует. Если мадам Луначарскую и называют шлюхой, то куртуазно, по-французски. На этот язык светские персонажи „Бала в Кремле” переходят так же часто и непринужденно, как в „Войне и мире”, а одна из сцен едва ли не списана с салона Анны Павловны Шерер, только разворачивается она на блошином рынке посередине Смоленского бульвара, где обнищавшие люди „из раньшего времени” распродают жалкие остатки своих сокровищ...»
Наконец, Дмитрий Самойлов в рецензии «Прорубь для иностранца» («Russia Today») пытается на примере «Бала в Кремле» провести границу между враньем и выдумкой, художественным осмыслением и историческим фактом:
«Что же это, автор врет? Не врет, а выдумывает. Все эти неточности скрупулезно собраны и опровергнуты научным редактором в комментариях к роману. Неважно, что Малапарте ничего не запомнил. Важно, что он все правильно понял.
В одном из эпизодов романа автор говорит с Луначарским о смерти Маяковского, просит у Наркомпроса пропуск в комнату, где поэт совершил самоубийство. Они говорят, среди прочего, о жертвенности и необходимости нести жертву — умирать, потому что так задумано. И в этом разговоре возникает фраза: „Бог — убийца”. Изначально Малапарте именно так и хотел назвать свой роман о кремлевской знати. <...>
Он описал все неточно фактически, но уловил все безупречно фактурно.
Для него важно, как с ним беседует Булгаков и как отвратителен Демьян Бедный, он видит предсмертную красоту кремлевсеих красавиц — мадам Луначарской и балерины Семеновой, для него важно, какой маршрут трамвая идет до Новодевичьего монастыря. <...>
Важно, что спустя 30 лет Малапарте снова был в Москве проездом и попросил отвезти его на Новодевичье кладбище — он надеялся, что случайно встретит там свою возлюбленную Марику.
Конечно, не встретил. Потому что русская культура, которая его так привлекла, — это прорубь, в которой невозможно не исчезнуть».