Я не знал Александра Николаевича Шаталова. Знал я Сашу Шаталова. Думаю, что все, кто с ним общался, вместе работал, пересекался, сотрудничал, так вот, — все эти люди знали его именно как Сашу. Конечно, некорректно называть Сашей шестидесятилетнего человека, так много сделавшего для русской литературы. Но как еще называть умного и тонкого человека, с которым всем было так просто и удобно? Саша мог делать то, что не получалось у других, громких и пафосных. Он изменил отношение к литературе на шестой части мировой суши, смог дать культурной жизни России совершенно другой импульс.
Саша знал, как создавать новую культуру и делал это не ради орденов и званий — награды и грамоты были ему не интересны. Он создавал новый мир — тот мир, в котором мы живем и сейчас. Он обладал редким футуристическим умением изменять мир без бунта, скандала и истерики. Потому что Революция — это не бунт, не истерика, не разовый авральный всплеск активности. Революция — это постоянное созидание, делание. И Александр умел созидать.
Как шла эта тихая революция делания, повлиявшая на всю российскую культуру, можно проследить по библиографии издательства «Глагол». Еще до крушения СССР в издательстве Александра Шаталова вышла книга Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка». Точный тираж книги Лимонова доподлинно неизвестен, говорят, что речь про полтора миллионов экземпляров. Повторим, полуторамиллионным тиражом разошлась книга, где были описаны страсть, отчаянье, измена, причем языком, на которым тогда никто не только не писал, но и не говорил; языком, который радикально отличался от официального языка литературы. Без «Эдички» в России был бы не возможен ни Пруст, ни Джойс. «Глагол» взорвал плотину Сашей Соколовым, Лимоновым, Галичем, Хармсом, Харитоновым, Берроузом, Буковски. Ящик Пандоры открыл именно Саша Шаталов. Он сломал дамбы, но обрушившаяся вода не уничтожила все живое, а насытила жизнью сухие поля. Это была первая революция Шаталова, которую почувствовали на себе все, но никто не заметил глубину и бесповоротность изменений.
Вторая революция была посвящена пониманию «другого». Сейчас мракобесы выискивают любое «сомнительное» с их точки зрения высказывание, чтобы запретить, не пустить, отмести. Но это уже бесполезно. Шаталов перехитрил всех: он издал тексты, с которыми сейчас пытаются бороться «ответственные граждане», еще 15–20 лет назад они не вызвали ни ханжеских протестов, ни «народного» возмущения. Их прочитали и поняли.
Саша был наблюдателен и аккуратен, он обладал, к сожалению, очень редким в «наших палестинах» умением делать выводы из того материала, который был у всех на виду. Его аналитический ум умел выделять главное. Долгие прогулки с ним (обычно летом на московских бульварах) были бесценны. Непредвзятость удерживала его от одобрения всего нового и отторжения всего старого.
Саша понимал, что такое быть независимым, подлинно свободным. Для него было очевидным, что групповая независимость невозможна. Нельзя быть свободным в стае. Свобода — право и умение формулировать собственные жизненные принципы, собственное высказывание. Принадлежность к какому бы то ни было лагерю или полюсу, даже самому свободному, всегда ограничение независимости.
Сейчас говорят о сложном характере Александра, но я готов поспорить со многими моими друзьями. Это не у него был сложный характер, а у нас слишком легкое отношение к компромиссам. Многое из того, что в обществе считается допустимым, для него было неприемлемо. Он не обижался, а переставал общаться с тем или иным лицом, которое, по его мнению, нарушало лежащие в основе его мировоззрения принципы. Вернуть его расположение было очень трудно, это требовало осознания своей ошибки.
О всех способностях Александра рассказать трудно. Кажется, что он сделал тысячу принципиально важных вещей, которых хватило бы на десятки жизней, но мог бы сделать еще очень многое. О поэте Шаталове я говорить не могу — не специалист. Но Александр никогда не рекламировал и не продвигал себя, в отличие от того, как он продвигал других. Для него поэзия была очень личным делом.
Саша снял замечательные фильмы о художниках Второго русского авангарда. Он часто повторял: «Надо успеть! Уйдут люди, и страна забудет, надо оставить свидетельство». И он успел — снял замечательные документальные фильмы об Оскаре Рабине, Эрике Булатове, Олеге Целкове. Хотел сделать больше, многое не успел. Для него было важно зафиксировать слово художника. Сашины рассуждения об искусстве, о живописи были глубоки, но он, прекрасный знаток, никогда и никому не навязывал своего мнения. Вкус Александра никто никогда не ставил под сомнение, но, кроме вкуса, чтобы говорить об искусстве, надо обладать и огромными знаниями, тактом.
До личного знакомства с Александром, в последний год прошлого века, я ещё не ассоциировал его с издательством «Глагол». Я, как и миллионы читающих по-русски людей, смотрел его передачу «Графоман». Об этом надо сказать отдельно.
Саша сумел сделать умную передачу о литературе, книгах и культуре на телевидении. Никто с тех пор не говорил о книгах и культуре лучше, чем он. Он не любезничал со зрителем, а постоянно «играл на повышение». Это был редкий и, на удивление, долгий просветительский проект. Даже те, кто презирал и игнорировал «ящик», тайком по утрам в субботу смотрели «Графоман». Само существование этой передачи кажется сейчас совершенно невозможным, инопланетным видением, аберрацией памяти. Как в течение нескольких лет Шаталов мог говорить с экрана о серьезных книгах и кидать в мусорное ведро попсу?
Возможно, Саша так сильно отличался от множества современников потому, что был редким примером русского европейца. Именно европейца, а не просто западника — человека, умеющего не подчиняться общему хору, а жить, соблюдая свой внутренний закон.