О философии
Круг жизни крестьянки очерчен ее коровами — Лизой, Чернушкой, Пеструшкой и т. д., сынишкой Мартеном и дочкой Уршелью и т. д. Философу так же интимно близки — бесконечность, познание, движение, чувственные законы и т. д. И что для крестьянки ее покойный брат и дядя, то для философа — Платон, Спиноза и т. д. Одно столь же действительно, как другое, но у последнего преимущество — вечность.
***
«Заштопанный чулок лучше, чем разорванный»; не так с самосознанием.
***
Когда человек приходит к убеждению, что он знает это не лучше, чем другие, т. е. когда для него становится безразлично, что другие это сделали плохо, и его интересует лишь, что они сделали хорошо, тогда в него вступили мир и утверждение.
***
Нужно еще пробить стену, отделяющую терминологию философии от обыденного сознания; нежелание мыслить известное. Успокаивает при этом то, что философию не следует принимать всерьез. Но приходится это делать, когда она обращается к повседневному.
***
Философия управляет представлениями, а они управляют миром. Дух господствует над миром при помощи сознания. Это его инструмент, а потом уже штыки, пушки и мускулы. Знамя и душа полководца — дух. Главенствуют не штыки и не золото, не интриги и хитрости. Они существуют подобно шестеренкам в часовом механизме, но его душа — дух, подчиняющий время и материю своему Закону. «Илиада» не возникла случайно, ничто великое не создавалось штыками и пушками; композитор — всегда дух.
***
Основное положение философской системы — это ее результат. Подобно тому как мы читаем последнюю сцену драмы и последнюю страницу романа или, как Санчо, считаем, что лучше заранее высказать решение загадки, так начало философии в то же время является и выводом из нее. Но никто, конечно, не удовлетворится этим концом или разгадкой, ибо самое существенное — путь, который сюда приводит.
***
Те, кто так много говорит против философской системы, упускают из виду, разбирая определенную систему, то обстоятельство, что это философия. Обстоятельство решающее, подобно тому, что дуб — это дерево.
***
Ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, заключается в том, что они должны быть иначе поставлены.
***
Мы начали, что и весьма разумно, с начала, а тем самым поступили достаточно методично. Но я, вообще-то говоря, за то, чтобы, с другой стороны, не слишком раздували роль начала... Ибо начало, именно потому, что оно — начало, неполно; Пифагор требовал от своих учеников, чтобы они молчали четыре года; у философа есть, по меньшей мере, право требовать от читателя, чтобы он не высказывал свои мысли до тех пор, пока не будет пройдено до конца все целое; философ наперед может заверить читателя, что знает давно уже и лучше других все те недочеты, которые обнаружит читатель; что все недостающее появится в книге в свое время и на нужном месте; и что вся его философия не что иное, как критика, опровержение и уничтожение своего начала.
***
Бывает, правда, что выступает новое философское учение, утверждающее, что другие системы совершенно не годятся; и при этом каждое философское учение выступает с притязанием, что им не только опровергнуты предшествующие, но и устранены их недостатки и теперь, наконец, найдено истинное учение. Но, согласно прежнему опыту, оказывается, что к таким философским системам также применимы другие слова Писания, которые апостол Петр сказал Ананию: «Смотри, ноги тех, которые тебя вынесут, стоят уже за дверьми». Смотри, система философии, которая опровергнет и вытеснит твою, не заставит себя долго ждать; она не преминет явиться так же, как она не преминула появиться после всех других философских систем.
***
...Нетрудно усмотреть, что манера выставить положение, привести в его защиту доводы и точно так же доводами опровергнуть противоположное ему положение, не есть та форма, в которой может выступить истина. Истина есть движение истины в самой себе, а указанный метод есть познавание, внешнее по отношению к материалу.
***
Истинное, таким образом, есть вакхический восторг, все участники которого упоены.
О заблуждениях
Кто-то выступает и делает нечто посредственное. Все приветствуют его как свою ровню, холят его и лелеют: ты из наших, ты не хочешь ничего особенного и т. д.
***
Каждый хочет быть лучше окружающего мира и считает себя лучше его. Тот, кто на самом деле лучше, лишь выражает этот мир лучше других.
***
Я очень хорошо помню, как, изучая науки, я метался, честно полагая, что сказанное прямо — это еще не все. Из оборотов речи, из формы изложения я заключал, что сущность скрыта где-то за текстом и все знают гораздо больше, чем говорят, а именно дух и основания, исходя из которых они и высказываются. Я долго и тщетно искал того, о чем всегда говорится так, как будто это нечто общеизвестное, правильное, такое, что вызывает к жизни обыкновенное. Но я так и не мог найти этого и наконец понял, что на самом деле ничего и нет, кроме того, что я уже прекрасно понял. Сверх того лишь самоуверенный тон, произвол и дерзость.
***
Пошлое мышление не конструирует: здесь липа, а здесь ива и т. д., внизу идет корова. Оно не доказывает, но принимает свое напряжение за доказательство, скуку — за глубину, а утомление — за результат.
***
Известное вообще — от того, что оно известно, еще не познано. Обыкновеннейший самообман и обман других — предполагать при познавании нечто известным и довольствоваться этим; при всем разглагольствовании такое знание, не зная, что с ним делается, не двигается с места.
***
Что теперь называется наукой: «Специалист по расположению террас, или Общее руководство по искусству расположения террас». Так делаются наукой разработка торфа, возведение дымовых труб, скотоводство и т. д.
***
...У нас, философов, общий с Вашим Превосходительством враг, а именно метафизика. Уже Ньютон вывесил огромный щит с предупреждением: «Физика, бойся метафизики!». Но несчастье в том, что, хотя он и оставил друзьям своим такое евангелие и эти друзья правоверно возвещают его, он и они ничего не добились, кроме бессчетных воспроизведений состояния того англичанина, который не знал о том, что всю жизнь говорил прозой. Однако англичанин этот в конце концов все же узнал о том, а эти пока не понимают даже, что говорят на языке чертовски скверной метафизики.
(Письмо Гете, 1821 г.)
***
С восхищением говорят о том, что Кант учит не философии, а философствованию; как будто можно учить столярному делу, но не тому, как сделать стол, стул, дверь, шкаф и т. п.
***
Обычный царский путь в философии состоит в том, чтобы при помощи чтения предисловий и рецензий получить приблизительное представление о предмете.
***
...Здесь еще циркулирует убеждение, что философскую кафедру может, собственно, занимать любой с бо́льшим или меньшим успехом или даже более того, так как известно, что без философии не может существовать ни одна наука или факультет, и вместе с тем чувствуют, что наука не содержит ничего философского и без этого продвинулась столь далеко, что кажется, что философия, собственно и состоит в этом ничто.
***
Дураки на ошибках учатся, а люди неглупые вопреки всем своим ошибкам не умнеют.
О религии
В Швабии говорят о чем-то давно прошедшем: это было так давно, что скоро будет неправдой. Христос так давно умер за наши грехи, что скоро это будет неправдой.
***
Теперь все время доказывают истину христианской религии, неизвестно только для кого: ведь мы не имеем дела с турками.
***
Утреннее чтение газеты — своего рода реалистическая утренняя молитва. Свою позицию по отношению к миру ориентируют либо по Богу, либо по тому, что представляет собой мир. И то и другое дает ту же уверенность: узнаешь, как обстоят там дела.
***
У нас нет непосвященных; протестантизм не доверен иерархической организации церкви, но заключен единственно во всеобщем уразумении и образованности... Наши университеты и школы — вот наша церковь. А не священники и богослужение, как в католической церкви.
***
Слова: вечное, святое, абсолютное, бесконечное поднимают человека, что-то при этом чувствующего, в высоту, согревают его, наполняют его жаром. Это силы, им управляющие, и знак их власти над ним — то, что он, слыша их, чувствует себя. Это зримые боги греков, которые доступны жителям северных стран лишь как абстракции, как слова, т. е. в идеальной форме. Лишь понимание убивает их как силу.
***
Нужно только организовать радость, возникающую от огней на Иванову ночь. На всех вершинах зажигают множество огней. Это радость от первого огня, а что такое радость от такой живой стихии, как не нечто религиозное? Ибо это радость от него самого как стихии. Эта радость должна уважать себя, она должна быть узаконена и упорядочена при помощи сознания. Эту радость нужно лишь принять всерьез, и она станет богослужением. Но к ней так не относятся. В религии страдания человек презирает свою радость и отбрасывает осознание ее.
***
Ora et labora! [Молись и трудись] Молись и проклинай! Проклятие противоположно святым словам, но в религии эти вещи совпадают. Да будет проклята земля, и в поте лица ты будешь есть свой хлеб! Работать — значит уничтожать или проклинать мир.
***
Робеспьер на все давал один ответ — независимо от того, думал ли кто-нибудь о чем-то, делал, хотел или говорил — la mort (смерть!). Этот ответ скучен из-за своей монотонности, но подходит ко всему. Вы хотите сюртук — вот он; рубашку — пожалуйста; вы даете пощечину — вот вам вторая щека. Вы хотите получить мизинец — отрубите его. Я могу убить все и абстрагировать от всего. Так непобедимо своеволие, и так оно может победить все. Но высшее, что следовало бы победить, — именно эта свобода, эта смерть.
***
Христос-человек — загадка, глубоко отличающаяся от египетской. Здесь из звериного тела вырывается человеческое лицо, а там человеческое тело, из которого вырывается Бог.
Об истории и политике
В мировой истории до сих пор пригодно прежнее греческое деление — на греков и варваров.
***
Русские женщины жалуются, если мужья не бьют их, — значит, они их не любят. Это и есть мировая история. Народы так же хотят кнута.
***
Так уж получается, что бесцветная и безвкусная посредственность правит нашим миром, не допуская ничего ни слишком хорошего, ни слишком дурного. Поэтому я все же хвалю науки, раз невозможно быть министром: в науках, если делаешь свое дело, пусть получается нечто среднее, все-таки сам так сделал, тогда как во всех других случаях, может быть к несчастью и у господина министра, другие добавляют свою долю посредственного и дурного.
О Германии и немцах
В Германии, как ни в одной другой стране, любая новая мысль сразу же делается всеобщим достоянием, идолом дня. Ее реклама доходит до шарлатанства, так что в конечном счете ее так же быстро забывают и пропадают те плоды, которые она бы принесла, если бы ее удерживали в соответствующих границах.
***
Виланд, которого вообще в пристрастии к парадоксам не упрекают, высказал парадоксальное предложение, что хорошо кое-что понимать в том, о чем пишешь. Было признано, что он прав.
***
В 1764 году в Данциге был подготовлен новый сборник церковных песнопений. Лишь две песни Геллерта вошли туда, ибо, как выразилось Духовное управление, он был «еще и комедиографом».
***
Старые немцы были в сущности веселым народом. Из достойного Улисса, жизнь которого — сама серьезность, они сделали нелепого Эуленшпигеля, из божественной Цирцеи, выступавшей в роли Немезиды, — свинью. Новые немцы делают более или менее то же самое, но серьезнее. Раньше народ выступал как ирония по отношению к этим божественным существам, а теперь они стали иронией по отношению к серьезным излагателям и понимателям.
О репутации прусской профессуры
К этому я бы хотел присовокупить одно прозаическое замечание: в определенные дни (а в Императорской библиотеке — ежедневно) можно осмотреть все сокровища, созданные художественным гением, gratis [бесплатно], обслуживающему же персоналу обычно дают чаевые, и я их всегда даю, если в этом даже нет необходимости, — чтобы поддержать достоинство королевской прусской профессуры. К сожалению, здесь, как и во всем мире, на всех перекрестках кричат о прусско-шотландской нечистоплотности. Посему я, королевский профессор, ординарный профессор Королевского Берлинского университета (и притом профессор-специалист, а именно профессор философии, которая является специальностью всех специальностей!), всюду, будь то в Берлине, Потсдаме, Сансуси, если у меня появлялось желание что-нибудь смотреть, платил целый дукат или должен был платить!
Об утешении пишущих
Я, конечно, хорошо знаю, что писать газетную статью — это все равно, что жевать солому по сравнению с наслаждением, испытываемым при чеканке и шлифовке гекзаметров Лукреция, полного глубокой философии. Но поскольку в философии Эпикура пищеварение не оставлено без внимания и, желая способствовать этому процессу, на помощь призывают чтение газетной статьи, то я считаю себя вправе думать, что четверть часика, выделенные на написание газетной статьи, будут стимулировать превращение газетного дела из пассивного в активное.
***
Все время получается много писанины, хотя и кажется, что не о чем рассказывать; сообщу это для воодушевления другу гессенского студента, который проехал с нами несколько станций. «Прощай, — крикнул этот первому, — и сразу же напиши мне». Друг в ответ: «Что писать, мне ведь нечего тебе писать!» И засим в сапогах со шпорами прыгнул в почтовую карету.
Об искусстве
Память — это виселица, на которой висят казненные греческие боги. Показывать галерею таких повешенных, ветром острот раскачивать их одного за другим, заставлять их дразнить друг друга, группировать их по-разному — все это часто называется поэзией.
***
Разумное — это большая дорога, по которой ходит каждый, на которой никто не выдается. Когда великие художники создают совершенное произведение, то можно сказать: таким оно должно быть, т. е. обособленность художника совершенно исчезла и в произведении не проявляется его манера. У Фидия нет манеры; сама статуя живет и выступает перед нами. Но чем художник неудачнее, тем больше мы видим его самого, его обособленность и произвол.
***
Клейст страдает от общей печальной неспособности найти основной интерес в естественном и истинном и от стремления искать его в искажениях. Произвольный мистицизм вытесняет истину человеческой души чудесами, сказками внутренней, духовной жизни, которая должна быть чем-то высшим.
***
Жизнь и мнения раньше считалось хорошим заглавием, ибо у некоторых из людей есть жизнь, но нет мнений; у других лишь мнения, но никакой жизни; и, наконец, бывают такие, у которых есть и то, и другое, и жизнь, и мнения. Последние — редчайшие; за ними идут первые; чаще всего встречаются, как всегда, те, что находятся в середине.
***
После обеда опять смотрел собрание Эстергази, затем был в итальянском оперном театре — «Коррадино». Миловидная синьора Дарданелли и Давид, о, как они пели! Второе действие начинается секстетом и заканчивается дуэтом между ними — какой дуэт! Теперь я вполне понимаю, почему в Германии, особенно в Берлине, так поносят оперы Россини, ибо атлас — только для женщин, паштет из гусиной печени — только для ученых, а оперы Россини — только для итальянских голосов. Это не музыка, как таковая, а пение само по себе, которому должно быть подчинено все. Музыку, которая задумана просто как музыка, можно играть на скрипке, на рояле и т. п., но музыку Россини можно исполнять только голосом, и лишь тогда она имеет смысл.
О России
...Ваше счастье, что отечество Ваше занимает такое значительное место во всемирной истории, без сомнения имея перед собой еще более великое предназначение. Остальные современные государства, как может показаться, уже более или менее достигли цели своего развития; быть может, у многих кульминационная точка уже оставлена позади и положение их стало статическим, Россия же, уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочих, в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы.
(Письмо фон Икскюлю, 1821 г.)
Цитаты приводятся по изданиям:
Г. Ф. В. Гегель. Работы разных лет. В 2 томах. М: Мысль, 1970—1971. Перевод Цолака Арзаканьяна, Александра Михайлова, Виталия Рубина
Г. Ф. В. Гегель. Философия права. М: Мысль, 1990. Перевод Бориса Столпнера, Маргариты Левиной
Г. Ф. В. Гегель. Лекции по истории философии. В 3 томах. СПб: Наука, 1993—1994. Перевод Бориса Столпнера
Г. Ф. В. Гегель. Эстетика. В 4 томах. М.: Искусство, 1968–1973. Перевод Григория Померанца
Г. Ф. В. Гегель. Феноменология духа. М.: Академический проект, 2016. Перевод Густава Шпета