«Русские люди бросают в Байкал хлеб и деньги в виде жертвы»

Отечественные писатели прошлых веков об озере Байкал

«...лодку починя и парус скропав, чрез море пошли. Погода окинула на море, и мы гребми перегреблись: не больно о том месте широко, — или со сто, или с осмьдесят верст. Егда к берегу пристали, востала буря ветреная, и на берегу насилу место обрели от волн. Около ево горы высокие, утесы каменные и зело высоки, — двадцеть тысящ верст и больши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши, врата и столпы, ограда каменная и дворы, — все богоделанно. Лук на них ростет и чеснок, — больши романовскаго луковицы, и сладок зело. Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем — осетры, и таймени, стерледи, и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы великия в нем: во окиане море большом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем...»

«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», 1673

«Байкалское море неведомое есть ни у старых, ни у нынешних земнописателей, потому что иныя мелкия озера и болота описуют, а про Байкала, которая толикая великая пучина есть, никакое воспоминание нет; и для того его здксь вкратце описуем. Байкал мошно называтися и морем, для того, что от него течет большая река Ангара и потом мешается со многими иными реками и с Енисеем, и вместе впадут в большое Окиянское море; и для того мошно называтися морем, что мешается и с большим морем, и объезжати его кругом нельзя; также для того мошно называтися морем, что величина его в длину и в ширину и в глубину велика есть. А озером мошно называтися для того, что в нем вода пресная, а не соленая, и земнописатели техъ озеров, которые в них вода не соленая хотя великие, а не называют морем; однакожде Байкала мошно называти и завидливу земнописателю морем потому, что длина его парусом бежати большим судном дней по десяти и по двенадцати и больше, какое погодье, а ширина его где шире, а где уже, менши суток не перебегают; а глубина его великая, потому что многажды мерили, сажень по сту и больше, а дна не сыщут, и то чинится оттого, что кругом Байкала везде лежат горы превысокия, и на которых летнею порою снег не тает. А в средине Байкалскаго есть остров великой, которой именуется Олхон, а тот остров стоит посреди в длину моря, кругом будет большии ста верст, и преж сего жили на том острову многие Братские иноземцы, потому что на том острову горы и лесы и степь велика есть, а после того, как погромили их казаки, и с того острова разбежались, и ныне пуст, а зверей всяких много на острове; и опричь того острова, есть иные острова небольшие, однакожде не много. А погодие живет по Байкале великое всегда, но паче осеннею порою для того, что лежит Байкал что в чаше, окружен каменными горами будто стенами, и нигде же не отдыхает и не течет, опричь того, что от него течет Ангара река, а в нем болшия реки и мелкия и иныя многия в него впали, а по край берегу везде камень и пристанищи не многия, наипаче на левой стороне едучи от реки Ангары, и для того разбивает суды часто. А рыбы в Байкале всякия много и осетры и сиги и иныя всякия, и зверя нерпа в нем есть же много, только жилья немного около Байкала, опричь немногих Тунгусов, которые питаются рыбою, потому что близь Байкала пашенных местъ нет, и живут по рекам в зимовьях промышленные люди зимою. А лес около Байкала есть кедровник большой, и на нем ореховъ много, и иной лес есть же. А вода в нем зело чистая, что дно видется многия сажени в воде, и к питию зело здрава, потому что вода пресна... а зимнею порою мерзнуть Байкал начинающе около Крещеньева дни и стоит до мая месяца около Николина дни, а лед живет в толщину по сажени и больши, и для того по нем ходят зимнею порою санми и нартами, однакожде зело страшно, для того что море отдыхает и разделяется на двое, и учинятся щели сажени в ширину по три и больши, а вода из него не проливается по льду, а вскоре опять сойдется вместе с великим шумом и громом, и в том месте учинится будто вал ледяной; и зимнею порою везде по Байкалу живет под ледом шум и гром великой, будто из пушки бьет (не ведующим страх великой), наипаче меж острова Олхона и меж Святаго Носа, где пучина большая».

«Путешествие через Сибирь от Тобольска до Нерчинска и границ Китая русского посланника Николая Спафария в 1675 году»

«Я имел досуг разглядеть Байкал, или Святое море, во всех направлениях и во всех видоизменениях: берега его высокие и волнистые тянуться грядами, то скалисты, кремнисты, то покрыты зеленью, где лесом, где травою, где песком и глиною. Повсюду кругом видно вулканическое образование, и можно смело согласиться с естествоиспытателями, утверждающими, что Селенга, Байкал, Ангара составляли прежде одну реку. В некоторых местах озера не могли измерить дна; там, где Ангара вытекает из Байкала, стоят два огромнейших камня по самой средине, которые служат как бы шлюзами; возле камней, к стороне Байкала, дно неизмеримо: тут явный след, вулканического действия, а к стороне речной, к Ангаре, дно не глубоко. Берега озера украшены одною только природою, нет нигде следов труда человеческого. Посольского монастыря башня, станция почтовая и несколько хижин напоминали обитаемость этой страны.

Поврежденную ногу примачивал я холодною водою; просил рыбаков накормить моих проводников за плату (у них был семидневный запас, иначе не пускаются на переправу через Байкал). Я вытащил из корзинки кусок хлеба, когда попутчик мой, сидевший все в тарантасе, как в вольтеровых креслах, пригласил меня разделить с ним суп из курицы и кашу, «Не прикажете ли водочки?» — «Если у вас есть запас недели на две, то охотно соглашаюсь, а если у вас меньше того, то легко могу обойтись без водки, от коей уже с лишком семь лет отказался поневоле». Я хорошо сделал, потому что у хлебосольного попутчика была только одна бутылка водки. Мы скоро познакомились. А. П. Злобин находился тогда по особым поручениям при генерал-губернаторе, был до того начальником солеваренных заводов в области Якутской, а после главным начальником рудников.

На третий день поднялась буря. Баркас наш на якоре качался с канатом, как люлька. С боку баркаса к длинным веревкам были привязаны четыре осетра, гостинец Злобина своим иркутским приятелям; осетры беспрестанно подымались из воды и ныряли, но освободится не могли. Нас качало днем и ночью; глаза мои раскраснелись от первых ясных дней на море, от отражения солнца на воде, от ветра; только отрывки читал я Goethe, эта книжка была в моем кармане. От качания мне делалось дурно, и большею частью лежал я днем на палубе, а ночью в низкой каюте, куда влезал ползком. Чем больше было мое нетерпение, тем неодолимее становились препятствия; после двухдневной бури беспрестанно дул противный ветер. Уже шесть дней качались на одном месте; съестные запасы истощались; через сутки пришлось бы воротиться в Чертовку по рукавам Селенги и опять терять время. В осьмой день собрали крошки сухарей, Злобин хотел пожертвовать осетром, я отговорил — у рыбаков опытных и запасливых было еще хлеба и водки на несколько дней. Они уверяли, что иногда случалось ждать попутного ветра до двух недель. Часто сходятся крайности; так столкнулись остальной черствый хлеб моего щедрого попутчика, разделившего со мною все, что у него было съестного, с моей бутылкою Шуйского вина, данного мне на дорогу от Е. И. Трубецкой. Это чудное вино из погреба знаменитого гастронома графа Лаваля хотел я беречь для жены моей в случае болезни, а пришлось его пить на Байкале. Оно подкрепило моего попутчика; у рыбаков и проводников хватило еще на раз сухарей и водки, и решено было в полдень воротиться в Чертовку. Вдруг железный вымпел завизжал и начал вертеться вокруг; рыбаки засмотрелись и определили, что будет или штиль, или подует ветер попутный. «Подыми мачту! Прикрепи парус!» — ветер попутный. Злобин сошел со своего седалища, сам держал конец паруса, прибавили еще. Другой ветер становился порывистее, и мы не плыли, а летели. Чрез несколько часов пристали мы к берегу».

Из воспоминаний декабриста Андрея Розена, возвращавшегося в 1832 году из Нерчинской каторги на поселение в Иркутск

«Байкал величают здесь морем и рассказывают здесь про него разные диковинки, напр., что не терпит, когда его кто назовет озером, и мстит за такую дерзость бурею; что воды его целебны, особенно от лихорадки и укушения бешеного зверя, и проч.»

М. К. Кюхельбекер, «Краткий очерк забайкальского края», 1836

«Байкал составляет огромное препятствие сообщениям Иркутска и России с Забайкальем. В первых числах апреля почтовые станки снимаются и почтовое сообщение через байкальский лед прекращается: почта ходит кругом моря до второй половины мая, когда открывается пароходство. Но для частных лиц бывает еще возможность переехать Байкал даже в самых последних числах апреля, заплатив прибрежным крестьянам иногда довольно значительную сумму за переезд, от 10 до 50 и даже до 100 руб., смотря по времени и трудностям. Эти переезды отличаются порядочною оригинальностью, но крестьяне уже хорошо знают Байкал и привыкли бороться со всеми трудностями, а потому переезды большею частью бывают безопасны, иногда, впрочем, сопровождаясь купаньем в Байкале. Лед растрескивается, и для переправы через такие трещины, через которые положительно уже невозможно перескочить лошадям, приходится прибегать к разным хитростям. Тогда или подкладывают несколько кольев, вместо моста, или отыскивают кусок льдины, чтобы втиснуть его там, где трещина поуже, сделать из него мост, переезжают на льдине, как на пароме, причем все зависит от воли ветра, и приходится иногда ждать, пока соседние трещины не закроются, что бывает часто с переменой направления ветра. Но затем, около начала мая, всякое сообщение становится уже невозможным и приходится ездить кругом моря».

Из письма П. А. Кропоткина, 1864

«Вулканическое происхождение Байкала достаточно констатировано — это огромная расщелина или провал, наполненный водою. До последнего времени периодические землетрясения колеблят почву и иногда образуются значительные обвалы и расщелины. Со дна озера иногда появляется горная смола, подобие нефти. Недосягаемая глубина озера, его мрачный, скалистый характер придают ему особую внушительность, таинственность и наполняют ум суеверным страхом. На его скалах, мысах и островах суеверные шаманисты поселили божества и приносят жертвы.

Инородцы и русские называют это огромное озеро морем (Лам или Далай у тунгусов, у бурятов Далай-нор, Байяхал у якутов, Пе-хай, северное море, у китайцев). Русские считают его святым морем. Англичанин Болль, Бранд и Гмелин убедились, какое благоговение питают местные жители, переправляясь чрез него. Действительно, это море-озеро громадно: оно тянется на 600 в. в длину и имеет ширину в 80 верст. Площадь его равняется 28314 кв. верст., а береговая линия более 1748 верст. При чрезвычайной прозрачности, глубина его замечательна; прежде терялись, отыскивая дно его, ныне определена глубина на 4563 ф. или на 643 сажени. Риттер говорит, чтобы сделать верное сравнение колоссальной величины озера, нужно представить себе, что в европейской альпийской системе соединяются все озера, начиная с Женевского, Баденского, Люцернского и друг. в 5° широты и 7° долготы. Протяжение его равняется линии от Генуэзского залива чрез Ломбардию, Тироль, Каринтию за Вену или полной длине Адриатического моря.

Мы наблюдали это озеро в летнюю погоду. Оно представлялось с зелеными оттенками морских волн, необыкновенно прозрачной воды, окруженное крутыми отвесными берегами и скалами, с сверкающею гладью и далекими туманными абрисами синеющих вдали гор на противоположной стороне. Прозрачность вод так замечательна, что дно видно на 5 и 6 саж. глубины. Каменистое дно, покрытое водорослями, в этом таинственном озере кажется иногда жителям лесами, погруженными в бездны озера. Отличие этого сибирского озера от других альпийских озер то, что оно подавляет своим величием, своею ширью, массивностью скал, грозною пустынностью и суровостью берегов.

Человек проникается здесь скорее чувством робости, ощущая всевластие чего-то уничтожающего и стихийного. Весною и осенью на озере свирепствуют страшныя бури, которыя часто кончаются крушением судов. Пловцы страшатся Байкала и русские люди бросают в него хлеб и деньги в виде жертвы.

Озеро окружено причудливыми утесами и скалами, а также мысами, как Шаманский мыс. Между множеством его скал возвышаются три, подобно отвесным столбам около 30 саж. над поверхностью озера. Одна из них похожа на колоссальную человеческую голову с саженным носом и глубокими впадинами, похожими на глаза, в разселине, представляющей рот, гнездятся целыя стаи морских ворон и бакланов. Тунгусы считают этот столб за морского бога Дианду, а другие столбы за низшия божества. Здесь тунгусы совершают моления, прося у божества пощады и чтобы бог не велел волнам поглощать тунгусов.

Остров Ольхан, возвышающийся среди Байкала площадью в 549.6 кв. верст, считается также священным. Здесь пребывает, по мнению бурятов, адское божество Бегдази, господствующее над душами злых и грешников. Таким образом, не одна фантазия Густава Дорэ избрала горныя расщелины, скалы и долины, чтобы населить их существами Дантова ада, но дикия скалы Байкала заставили воображение инородцев также заселить их фантастическими и грозными существами, располагающими судьбою грешных душ».

Николай Ядринцев, «Сибирь как колония», 1882

«Прогулка по Байкалу вышла чудная, во веки веков не забуду. Только вот что было нехорошо: ехали мы в III классе, а вся палуба была занята обозными лошадями, которые неистовствовали, как бешеные. Эти лошади придавали поездке моей особый колорит: казалось, что я еду на разбойничьем пароходе. В Клюеве сторож взялся довезти наш багаж до станции; он ехал, а мы шли позади телеги пешком по живописнейшему берегу. Скотина Левитан, что не поехал со мной. Дорога лесная: направо лес, идущий на гору, налево лес, спускающийся вниз к Байкалу. Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала нежный, теплый...

Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух; цвет у нее нежно-бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами; кругом дичь непроглядная, беспросветная. Изобилие медведей, соболей, диких коз и всякой дикой всячины, которая занимается тем, что живет в тайге и закусывает друг другом...

Нахожусь под впечатлением Забайкалья, которое я проехал: превосходный край. Вообще говоря, от Байкала начинается сибирская поэзия, до Байкала же была проза».

Из писем А. П. Чехова, 1890

«Байкал, казалось бы, должен подавлять человека своим величием и размерами — в нем все крупно, все широко, привольно и загадочно — он же, напротив, возвышает его. Редкое чувство приподнятости и одухотворенности испытываешь на Байкале, словно в виду вечности и совершенства и тебя коснулась тайная печать этих волшебных понятий, и тебя обдало близким дыханием всесильного присутствия, и в тебя вошла доля магического секрета всего сущего. Ты уже тем, кажется, отмечен и выделен, что стоишь на этом берегу, дышишь этим воздухом и пьешь эту воду. Нигде больше не будет у тебя ощущения столь полной и столь желанной слитности с природой и проникновения в нее: тебя одурманит этим воздухом, закружит и унесет над этой водой так скоро, что ты не успеешь и опомниться; ты побываешь в таких заповедных угодьях, которые и не снились нам; и вернешься ты с удесятеренной надеждой: там, впереди, обетованная жизнь...

А очищающее, а вдохновляющее, а взбадривающее и душу нашу, и помыслы действие Байкала!.. Ни учесть, ни пометить его нельзя, его опять-таки можно только почувствовать в себе, но с нас достаточно и того, что оно существует.

Вернувшись однажды с прогулки, Л. Н. Толстой записал:

«Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в человеке чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой — этим непосредственным выражением красоты и добра».

Старое, извечное несоответствие наше той земле, на которой мы живем, и ее благодати, старая наша беда.

Природа сама по себе всегда нравственна, безнравственной ее может сделать лишь человек. И как знать, не она, не природа ли, и удерживает в немалой степени нас в тех более или менее разумных пока еще рамках, которыми определяется наше моральное состояние, не ею ли и крепится наше благоразумие и благодеяние?! Это она с мольбой, надеждой и предостережением денно и нощно глядит в наши глаза душами умерших и неродившихся, тех, кто был до нас и будет после нас. И разве все мы не слышим этот зов? Когда-то эвенк на берегу Байкала, перед тем как срубить для надобности березку, долго каялся и просил прощения у березки за то, что вынужден ее погубить. Теперь мы стали иными. И все-таки не оттого ли и в состоянии мы удержать занесенную уже не под березкой, как двести и триста лет назад, а над самим батюшкой Байкалом равнодушную руку, что возвращаем ему сторицей вложенное в нас природой, в том числе и им?! За добро добром, за милость милостью — по извечному кругу нравственного бытия...

Байкал создан, как венец и тайна природы, не для производственных потребностей, а для того, чтобы мы могли пить из него вволю воду, главное и бесценное его богатство, любоваться его державной красотой и дышать его заповедным воздухом. Он никогда не отказывался помогать человеку, но только в той мере, чтобы вода оставалась чистой, красота непогубленной, воздух незасоренным, а жизнь в нем и вокруг него — неиспорченной».

Валентин Распутин, «Байкал, Байкал...», 1981