Н. А. Полевого (1796–1846) можно смело заносить в топ рейтинга самых невезучих русских писателей. Его помнят главным образом как журналиста, издателя «Московского телеграфа» и участника литературных дискуссий, к тому же с полукомической репутацией. Как писатель и переводчик он прочно забыт, и лишь специалистам известно, что ему, среди прочего, принадлежит первый полный перевод «Гамлета», представленный на русской сцене. С собственным творчеством Полевого литературный канон обошелся не менее безжалостно — что поделать, конкурировать с Гоголем было непросто. Стиль прозы Полевого уже для его современников был устаревшим; среди его наследия преобладают исторические повести, ныне совершенно неудобочитаемые. Однако у писателей-неудачников порой попадаются истинные жемчужины, заслуживающие того, чтобы их вспомнить. В случае Полевого это повесть «Дурочка» (1839).
Читателю потребуется немного терпения, чтобы продраться через старомодный карамзинистский слог и оценить, насколько это странный и новаторский текст для русской литературы 1830-х гг. Повесть начинается как стандартная любовная история в духе сентиментализма, на русской почве утратившего всякую ироничность и испускающего ахи и вздохи со звериной серьезностью. Поначалу вся история воспринимается как плоская вариация на тему гетевского Вертера, но затем ее повороты становятся все более неожиданными и все больше напоминают постмодернистский роман в духе «Любовницы французского лейтенанта» Джона Фаулза.
Фабулу несложно пересказать в двух словах: бедный чиновник Антонин безнадежно влюблен в подругу детства, чьи родители ищут более выгодной партии; получив отказ, он с горя увлекается девушкой более низкого социального статуса — простодушной немкой по прозвищу Дурочка; затем он все же воссоединяется с прежней невестой, а Дурочка, которую он успел влюбить в себя, кончает жизнь самоубийством. Набор штампов? Не стоит спешить с выводами. Первые пять глав повести написаны от лица Антонина, и уже со второй главы чувствуется, что в этой истории что-то не так.
Антонин, который только что получил от дяди наследство и теперь достаточно состоятелен, чтобы просить руки своей возлюбленной Паулины, почему-то скрывает это и от нее, и от ее родни. На первый же вопрос, как поживает дядя, Антонин отвечает: «Вы знаете, что я получаю от него одно письмо в год», — умалчивая, что дядя умер. Последующее поведение Антонина еще более загадочно: он ревнует Паулину к новому жениху-офицеру, ссорится с ее семьей и удаляется в провинцию страдать от несчастной любви, так и не признавшись, что он стал богатым наследником. На этом фоне и завязывается его роман с Дурочкой, чье настоящее имя — Людмила. В вывернутом наизнанку мире Полевого русские персонажи носят имена Антонин и Паулина, а немка оказывается Людмилой. Впрочем, современники Полевого ясно осознавали, что одноименная баллада Жуковского — перевод «Леноры» Бюргера, и для совсем уж непонятливых Полевой введет бюргеровскую аллюзию (легенду, рассказанную самой Дурочкой).
Образ Людмилы-Дурочки представляет колоссальный интерес — перед нами, похоже, одно из первых литературных описаний клинической картины высокофункционального аутизма, сделанное за столетие до того, как симптомы расстройств аутического спектра были описаны научно. Репутацию «дурочки» героиня получает не за интеллект (который у нее явно выше среднего), а за непреодолимые трудности с социализацией. Мнение окружающих выражает емкая и парадоксальная формулировка безымянного соседа: «предобрая, преумная, много училась, но дурочка». Общение с людьми вызывает у нее панические реакции:
Но странность какая-то являлась у нее беспрестанно и во всем. Едва начинал говорить с нею кавалер, она как будто пугалась, вспыхивала, потупляла глаза; кроме того, беспрестанно мешалась она в кадрили и краснела еще больше; казалось, она робеет чего-то, боится, рука ее дрожит. И только тогда, как ее оставляли в покое, никто не подходил к ней, никто не говорил с нею, лицо ее делалось милым, задумчивым, привлекательным.
Детали поведения аутиста переданы столь точно, что текст Полевого можно включать в современные медицинские учебники. Как и положено этому типу личности, Людмила наивно верит чужим словам и понимает все буквально — чем Антонин ожидаемо воспользуется.
Впрочем, он не заурядный соблазнитель и, кажется, вообще не любитель случайного секса. Людмила поначалу интересует его как экзотическое явление, не вписывающееся в его представления о мире. Он пытается как-то классифицировать ее, подогнать под расхожие стереотипы (его первая гипотеза — что она лишилась рассудка из-за несчастной любви), терпит неудачу и затевает целый эксперимент, чтобы понять, кто она такая. Он прикидывается невежественным буржуа и забавляется, когда Людмила всерьез предлагает ему почитать «Детскую энциклопедию». Эксперимент выходит из-под контроля: Антонин начинает задумываться, не влюбился ли он в девушку, пугается своих чувств и спешно уезжает. В поездке он, по законам романтической случайности, встречает тетку Паулины, которая раскаивается, прочувствованно рассуждает о необходимости жениться по любви и дает согласие на брак племянницы.
Николай Полевой
Так история выглядит со слов Антонина. В шестой главе его рассказ неожиданно прерывается, и на сцену выходят два новых повествователя — офицер, за которого прочили Паулину, и сама тетка. Все, что читатель знал о событиях ранее, переворачивается с ног на голову: «случайная» встреча с теткой оказывается искусной инсценировкой, тетка и не думала раскаиваться, а согласие дала лишь потому, что прознала о наследстве Антонина. Возникает вопрос, насколько мы вправе доверять словам самого Антонина и был ли он во всем искренен. В конце концов, мы уже неоднократно ловили его на том, что он темнит, притворяется и скрывает свое истинное положение. Похоже, в этой истории лгут все — кроме Людмилы, которой будет предоставлено слово ближе к концу. Но аутичная героиня способна рассказать только собственную историю, и ее рассказ не проливает света на то, что же произошло между Антонином и семьей Паулины.
Последняя, седьмая глава написана в третьем лице, и все герои предстают перед нами как бы со стороны. Экзальтированная сентиментальность повествовательной манеры Антонина уступает место сухой, точной и удивительно современной психологической зарисовке:
Из кареты выпорхнула прелестная, богато одетая дама, за нею вышел мужчина. Можно было биться об заклад, что то были муж и жена. Сидя в карете, он угрюмо прижался в угол с левой стороны; она глядела рассеянно в правое окно кареты; он спокойно смотрел потом, как лакей помогал даме выходить, тихо вылез, что-то проворчал на лакея и медленно поплелся по широкой лестнице, не думая догонять дамы, которая летела вперед перелетным ветерком.
Столь бесстрастная, почти врачебная картина взаимного отчуждения могла бы вызвать зависть писателя «натуральной школы», враждебной Полевому. По-настоящему виртуозно решена сцена встречи всех участников любовного треугольника в доме княгини, где по воле случая (теперь уже и вправду случая) Людмила устроилась гувернанткой. Характерно, что повествователь на протяжении всего эпизода избегает называть персонажей по имени — названа одна Паулина, да и то в единичной реплике хозяйки. Читателям предоставлено самим догадаться о том, кто перед ним и как сложились их отношения.
Этот объективный тон повествования понадобился для того, чтобы наконец дать слово самой Людмиле: ее письмо Антонину вклинивается в рассказ от третьего лица, разделяя его на две почти симметричные части. Из письма мы узнаем, что Людмила влюблена в Антонина; что его внезапный отъезд был превратно понят обществом, и Людмила снискала репутацию «падшей женщины», так что ей пришлось сменить место жительства; что после случайной встречи в гостях Антонин, которому наскучила жена, попытался возобновить флирт с Людмилой. Но хуже всего то, что героиня обнаружила ложь Антонина — его спектакль, разыгранный с целью втереться к ней в доверие, она справедливо расценивает как жестокость. Потрясенная тем, что у Антонина хватает наглости рассчитывать на продолжение отношений, она заявляет о своем решении больше не видеться с ним.
По-настоящему большой писатель, вероятно, на этом бы и завершил повествование. Полевой, увы, всего лишь средний писатель, которому нечаянно удалось написать шедевр, и ему требуется расставить все точки над i в пространном эпилоге, где рассказывается об обстоятельствах смерти Дурочки и о реакции Антонина на эту весть. Там автор не нашел ничего лучше, кроме как предложить почти буквальный перепев «Бедной Лизы». Знаток истории литературы может углядеть в финале легкую иронию: сто рублей, которые Антонин дает старушке, сообщившей ему печальные сведения, — штамп водевиля XVIII в. (почему-то драматурги питали пристрастие именно к этой сумме, на которую барин должен был осчастливить бедняка). Но преднамеренна ли эта ирония, трудно сказать.
«Дурочка» так и не вошла в хрестоматии по любимой у нас «теме маленького человека», которая почему-то рассматривалась исключительно на примерах мужчин; героиня «неправильного» этнического и социального происхождения не вошла в канонический ряд женских образов русской литературы. Тем интереснее повесть читается из XXI века, когда читатель вооружен всем опытом переосмысления века XIX.