Готическая проза ассоциируется прежде всего с английской литературой, но ее образцы можно найти и в России. Интерес к литературе ужаса возник на рубеже XVIII — начале XIX века, а в 1793 году Николай Карамзин опубликовал повесть «Остров Борнгольм», считающуюся первым образцом русской готики. В 1810-е годы готическое было вытеснено в низовую литературу, но многие писатели-романтики обращались к страшной фантастике и в 1820–1830-х написали немало интересного.
Николай Карамзин, «Остров Борнгольм», 1793
Рассказчик предлагает своим собеседникам сесть «вокруг алого огня» и поделиться друг с другом «сказками, и повестями, и всякими былями». Он вспоминает, как посетил остров Борнгольм, о котором узнал из песни неизвестного юноши: «О Борнгольм, милый Борнгольм! / К тебе душа моя / Стремится беспрестанно; / Но тщетно слезы лью». С этим местом связана какая-то роковая любовная тайна. При случае рассказчик высадился на острове и направился к таинственному замку, которого местные жители явно побаивались, и остался там ночевать. Главному герою не спалось, он вышел в сад и набрел на пещеру, где, к его немалому удивлению, была заточена девушка: «Если бы живописец хотел изобразить томную, бесконечную, всегдашнюю скорбь, осыпанную маковыми цветами Морфея, то сия женщина могла бы служить прекрасным образцом для кисти его». Она не хотела рассказывать, почему ее заперли, и отказалась от помощи, уверяя, что заслужила наказание. Утром хозяин замка поведал страшную историю узницы, «историю, которой вы теперь не услышите, друзья мои; она остается до другого времени. На сей раз скажу вам одно то, что я узнал тайну гревзендского незнакомца — тайну страшную!».
«Остров Борнгольм» — один из первых образцов готической литературы в России. В момент создания повести Карамзин переживал мировоззренческий кризис после Французской революции и находился в своеобразном поиске. В художественном отношении повесть соотносится с популярными в Европе готическими романами: на эту взаимосвязь впервые указал Григорий Гуковский, а Вадим Вацуро исследовал вопрос подробно. «В каком-то отношении Карамзин даже предвосхищал традицию классической „готической” литературы, или, в всяком случае, шел ей параллельно», — пишет исследователь. В «Острове Борнгольм» можно найти все характерные элементы готики: мрачный пейзаж, загадочные персонажи, завеса тайны. Автор не сообщает, в чем заключалась страшная тайна героев, поэтому финал не приносит долгожданной разрядки (ничего подобного русского литература прежде не знала). Повесть имела успех, хотя и краткосрочный.
Орест Сомов, «Кикимора», 1829
В доме зажиточного крестьянина Панкрата Пантелеева завелась кикимора. Никакого вреда от нее не было, наоборот — она приглядывала за внучкой Варенькой, пряла по ночам, — но хозяевам это все равно не нравилось, и они решили ее извести. Сначала они обратились к управителю, который сделал только хуже (кикимора поняла, что от нее хотят избавиться, и стала проказничать). Старушка-странница посоветовала верное средство: «подвезите дровни вплоть к сеням; расстелите на дровнях шубу шерстью вверх. Возьмите старую метлу, метите ею в избе, в светлице, в сенях, на потолке под крышей и приговаривайте до трех раз: „Честен дом, святые углы! отметайтеся вы от летающего, от плавающего, от ходящего, от ползущего, от всякого врага, во дни и в ночи, во всякий час, во всякое время, на бесконечные лета, отныне и до века. Вон, окаянный!” Да трижды перебросьте горсть земли чрез плечо из сеней к дровням, да трижды сплюньте; после того свезите дровни этою ж самою упряжью в лес и оставьте там и дровни, и шубу: увидите, что с этой поры вашего врага и в помине больше не будет». Пока муж с женой всем этим занимались, кикимора окончательно рассвирепела, заманила девочку Варю на крышу и сбросила ее оттуда. Кикимору таки вывезли в лес, а странница помогла вылечить девочку.
Николай Рерих. Лесовик. Кикимора. Чудо лесное. 1894 год
Фото: public domain
Мы уже не раз писали об Оресте Сомове, писателе, который обратился к малороссийскому фольклору раньше Гоголя. В данном случае он опирается на русские поверья, поскольку в украинском фольклоре кикимора популярностью не пользовалась (у украинцев есть нiчка, схожая с кикиморой). Повесть написана в форме былички, автор отстранен от повествования, и всю историю мы узнаем от крестьянина, который рассказывает ее своему спутнику. Сомов воспроизводит один из распространенных методов борьбы с кикиморой. Среди прочих народные поверья также предлагают омыть вещи настоем из папоротника, ударить проказницу мужскими штанами или использовать в качестве оберега камень «куриный бог».
Михаил Погодин, «Васильев вечер», 1831
Настенька Захарьева осталась дома одна в Васильев вечер (канун Нового года по старому стилю). Она решила погадать, но вместо суженого в зеркальном туннеле она увидела «высокого толстого мужика в нагольном полушубке с топором в одной руке и потаенным фонарем в другой». Это был разбойник, который приказал вести его к сундуку, в котором хранились ценные вещи. Настенька оказалась не робкого десятка и, пока грабитель возился с замком, ударила его топором. Так же она поступила и со вторым товарищем, а третьему отрубила руку. Вскоре история забылась, а через полгода к ним приехал погостить сын старинного друга ее отца. Молодые люди понравились друг другу, и вскоре была сыграна свадьба. Настенька уехала с мужем, но в пути заметила в нем перемену — супруг оказался атаманом разбойничьей шайки, решившей отомстить за товарищей. Завезли девушку в лес и долго решали, как поступить с «бесовой дочерью»:
« — Головою об угол?
— Мало.
— Колесовать?
— Мало!
— Повесить за ногу на суку!
— Разорвать по кускам?
— Мало, мало!
— Так что же?
— Сжечь на малом огне! — закричал смеющийся изверг. — Ха! ха! ха! Жечь, жечь ее! Скорее дров, огня, костер!»
К счастью Настеньки, разбойники всей ватагой отправились грабить очередной обоз, и в это время она уговорила хромого Тимофея помочь ей сбежать. После скитаний по лесу ее спасли крестьяне, спрятав в сене, и спустя время она смогла вернуться домой к отцу.
На первый взгляд в повести нет ничего фантастического: в качестве злых сил выступают не ведьмы и упыри, а вполне реальные разбойники. Однако мотив «не того» жениха позаимствован Погодиным из баллад. Настенька выходит замуж, отправляется с суженым в путь и обнаруживает, что ее возлюбленный — разбойник (в балладе был бы мертвецом), то есть как бы мертв для нормальной жизни. Фольклорный сюжет о мертвом женихе использовал Готфрид Бюргер в знаменитой балладе «Ленора», а затем и другие романтики, в том числе Жуковский («Светлана», «Людмила»), Катенин («Ольга»). Однако обилие несчастий, выпавших на долю Настеньки, отчасти сближает эту повесть с авантюрным романом. Сам автор стремится как бы дистанцироваться от своего творения: «новый журналист заказывал мне написать ему на зубок сказку для первых книжек пострашнее — ибо-де это любит наша любопытная публика».
Владимир Одоевский, «Деревянный гость, или сказка об очнувшейся кукле и господине Кивакеле», 1833
Кукла лежала на земле — по-видимому, там ее оставил предыдущий владелец. Проходивший мимо «благородный мудрец» пожалел прекрасную куклу и вдохнул в нее жизнь, ведь на самом деле она была околдованной красавицей. Маг сделал ее душу возвышенной: «овеял гармоническими звуками Бетховена… благословил красавицу поэзией Байрона, Державина и Пушкина; вдохнул ей искусство страдать и мыслить». Однако злодеи придумали новый способ погубить красавицу. Они создали урода Кивакеля с «деревянной душой» и беспрестанно кивающей головой: красавица сперва испытывала к нему отвращение, а потом вспомнила, в каком состоянии сама находилась не так давно. Она решила очеловечить деревянный чурбан, но единственные удовольствия, доступные чудовищу, — это курение табака и лошади. Чем дальше, тем больше Кивакель забирал власть над бедной девушкой и смотрел на нее как на собственность: «ревниво следил каждый невинный порыв ее сердца, каждую мысль ее, каждое чувство; всякое слово, непохожее на слова, им произносимые, он называл нарушением законов Божеских и человеческих; и иногда — в свободное от своих занятий время, между трубкою и лошадью — он читал красавице увещевания, в которых восхвалял свое смиренномудрие и осуждал то, что он
называл развращением ума ее…». Девушка не вынесла мучений и умерла, а бывший хозяин выкинул ее в окно — как ненужную вещь.
Оживление неживой материи, куклы — один из характерных романтических сюжетов, достаточно вспомнить Олимпию из «Песочного человека» Гофмана или «Франкенштейна» Мэри Шелли. Часто оно ведет к трагическим последствиям, поскольку кукла — воплощение злой воли. Однако у Одоевского ситуация перевернута: кукла на самом деле живая девушка, а деревянный чурбан ее тиранит.
Михаил Загоскин, «Концерт бесов», 1834
Молодой человек по фамилии Зорин без памяти влюблен в примадонну Неаполитанского оперного театра, с которой познакомился во время путешествия в Италию. После возвращения на родину Зорин только и твердил о ней, так что его приятели уговорили доктора прописать ему «бутылки по две шампанского в день да приемов пять или шесть в неделю балов, театров и маскарадов», чтобы он наконец-то смог развеяться. Однажды рассказчик повстречал его в маскараде и не смог узнать: «Это он, точно он!.. Когда будет лежать на столе, когда станут отпевать его… Но теперь… Нет, нет!.. Живой человек не может иметь такого лица!» Зорин поведал, что его обожаемая Лауретта покинула родную Италию ради него и готовится дать единственный концерт в один из дней на Страстной неделе, что очень удивило рассказчика. Ему также показалось странным то, что влюбленные встречались только в полночь. Спустя некоторое время рассказчик прочитал в газете, что «примадонна Неаполитанского театра, Лауретта Бальдуси, к прискорбию всех любителей музыки, умерла в последних числах февраля месяца в собственной своей вилле близ Портичи» — именно тогда, когда она объявилась в Москве. Через несколько дней повествователь узнал, что Зорин находится при смерти. Он разыскал молодого человека, и тот рассказал об удивительной репетиции концерта Лауретты, который посетили мертвые к тому времени композиторы: Моцарт, Чимароза, Гендель и Глюк. Вместо недостающих музыкальных инструментов там использовали человеческие тела, а певица, сняв маску, оказалась мертвецом…
Музыка была очень важна для романтической литературы и культуры. Новалис писал: «Наша речь — в начале она была намного музыкальнее… Она должна снова стать пением». «Музыкальную» тему в художественной прозе популяризовал Эрнст Теодор Амадей Гофман, также сочинявший и музыкальные произведения. Его «Кавалер Глюк» и «Дон Жуан» оказали существенное влияние на последующую литературу, их следы можно найти и в текстах русских писателей («Последний квартет Бетховена», «Труды кавалера Джамбаттисты Пиранези» Одоевского), в том числе у Михаила Загоскина. Концерт бесов описан иронично, только единственный живой среди мертвецов видит происходящее в истинном свете: «Надобно сказать правду: были местами нескладные и дикие выходки, а особливо кларнетист, который надувал свой инструмент носом, часто фальшивил, но, несмотря на это, увертюра была сыграна недурно».