Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Максим Шевченко, журналист, политик, правозащитник, телеведущий
«Русский журнал» неразрывно связан с именем Глеба Павловского.
Сам же Глеб Олегович пришел к РЖ из странствий по «миру миров» Михаила Гефтера.
Он забрел в них однажды в поисках смыслов жизни, истории и человека как такового.
Пришел в эти миры Павловский из трагикомических декораций советской Одессы, гуманистических фантазий и надежд франкфуртской школы (в доступных советским людям формах).
Есть еще одна важная составляющая РЖ — диссидентская полемика Сахарова и Солженицына о пост-СССР.
Павловский, как человек ищущий и страстный, не мог не попасть в жернова этой беспощадной дискуссии (непосредственно на поле боя сражения разворачивались уже между Ковалевым с Боннэр и Шафаревичем с Прохановым под ласковым, но твердым дирижерским управлением генерала Бобкова).
Глеб Олегович вышел из этих жерновов изрядно помятым, но с ощущением, что тема неизмеримо важна и ее надо продолжить.
Осмысление пути России как движения от катастрофы к катастрофе, перемежающегося с интеллектуальными и оргдеятельностными попытками выйти из этого (кажущегося неотвратимым) круга, — вот главная идея РЖ.
Попытаться предложить на основе этого осмысления рецепты для государства — вот его задача.
Собственно, само понятие «мир» было ключевым в метафизике истории Михаила Гефтера.
Термин «русский мир» пустил в жизнь именно он. Интересный, конечно, путь проделал этот термин — от Гефтера до наших дней.
Но это тема другого исследования, других воспоминаний.
«Русский журнал» как главный журнал «русского мира», как его мозговой центр и лаборатория, как его сокровищница и идеальная барахолка — вот суть этого важного для истории русской мысли проекта.
Отсюда — Пушкин (наше все) как основатель мифологического «ключа» (вступление к «Руслану и Людмиле») «русского мира» и как конструктор языка «русского мира» («Евгений Онегин» с его «высокой болтовней»).
Смыслы «русского мира» многообразны и каждый из них таит в себе катастрофу.
Свобода, справедливость, раскол, «царь ненастоящий», «я не ворон — я вороненок, а ворон еще летает», Китеж, город-сад через четыре года, империя, смерть, власть, государство, ГУЛАГ, «владыкой мира станет труд», «перестройка, ускорение, гласность», «спаси и сохрани», «славься, славься», «мы вам покажем настоящую декоммунизацию» и т. д.
РЖ — попытка остановить этот ужасающий поток, остановить время, отдышаться, провести инвентаризацию и селекцию.
Но за счет чего?
«Русского мира» (как и России, на мой взгляд) нет вне русской культуры.
Русской культуры — вне бесконечной рефлексии («достоин ли я жертвы Христа?», например).
Русской рефлексии — вне русской литературы.
Русской литературы — вне тоски и ощущения одиночества, того, что «заблудился я в небе, что делать?», желания стать частью большего.
Апофеоз беспочвенности — да, но, увы, это не «банальность зла» (в понимании Арендт).
Русская история — это как раз притягательность зла и банальность добра, за которыми наблюдает Клим Самгин с умом Бердяева и беспощадностью Горького, все понимающий и ничего не могущий, вечно готовый идти по мукам и отдать свою волю чаемому Сталину, чтобы потом этого Сталина истошно отрицать и ненавидеть.
Россия существует как рефлексия интеллигенции, для которой единственной опорой, соблазном надежности, спасения от самой себя мнилось государство (вехи — смена вех — из под глыб и т. д.).
За рамками этой надежды — тьма «Груза 200», куда заглядывать страшно до колик.
И поэтому «русский мир» и «Русский журнал» (вслед за Павловским), как придуманные и созданные интеллигенцией (в высшем смысле этого понятия), прилепились к государству в тщетной надежде если и не превратить его в нечто менее жуткое, чем оно выступает в русской истории, то по крайней мере опутать его собой, своими страхами и пожеланиями, своей выдуманной русской способностью к публичной рефлексии и прожектированию.
Смягчить и облагородить его.
Государство зевнуло, посмотрело ледяным глазам двуглавого хищника и съело «русский мир» и «Русский журнал» вместе со всеми его надеждами, упованиями и прожектами.
А потом отрыгнуло методологической целесообразностью управления, Иваном Ильиным вкупе с разбираемыми по слогам «Нашими задачами», проспектом Сахарова и Фондом Солженицына.
Но Павловский (который нес в ладонях души лампадку мечты спасения от ужаса истории как катастрофы, зажженную Гефтером) остался и побрел дальше сквозь тьму эпохи: мимо развалин родной Одессы, на которую падают ракеты «русского мира»; мимо развалин эффективной политики, на которую падают «Лидеры России»; мимо развалин истории, на которую падают неумолимые слова Карла Шмитта о власти и чрезвычайном положении.
И единственное, что осталось у него и прекрасной его сподвижницы Елены Пенской, у всех, кто имел к этому отношение, — это то, что пеплом уносится сквозняком времени в просторы «мира миров»: «Русский журнал».
Мне выпала удача работать некоторое время в РЖ. Наш творческий союз не мог быть продолжительным. Мой учитель — Джемаль, а не Гефтер, мне интересна бездна, а не способы устроить жизнь, падая в нее.
Но это умствование, а так — я безмерно благодарен Глебу Павловскому, Елене Пенской и всем, с кем меня свела недолгая работа с РЖ.
Это замечательные люди с прекрасными и важными идеями.
Россия выдумана и написана русской литературой.
«Рукописи не горят!» — сказано этой выдумщицей устами обаятельного, культурного и все понимающего Сатаны (вот, похоже, русская мечта, кстати!).
И мы не можем не верить этим словам.
А что нам еще остается?
Елена Пенская, филолог, театровед, редактор
«Русский журнал» — это такой самоорганизованный «подвижный лексикон» живой актуальной мысли второй половины 1990–2000-х годов. Языка описания того, что происходило в эти годы, не было, и он создавался на ходу в походных условиях — рецензиях, интервью, авторских колонках — в том немыслимом сплаве авторских и редакторских голосов, который и представлял собой журнал. Самое главное — отсутствие каких-либо ограничений: институциональных, национальных и дисциплинарных.
Выросший из журнала «Пушкин» в 1997 году, сам РЖ пустил множество отростков, дичков, сорняков, культурных и некультурных побегов. Кто теперь разберется во всем этом запутанном хозяйстве? Лабиринт? Квартал? Норы, обжитые разными людьми, притащившими свой скарб? Это все РЖ.
Имена, без которых все рухнуло бы в одночасье. Вот они. Илья Овчинников, позднее (с 2006-го) музыкальный критик газеты «Газета», — тонкий стилист и бессменный выпускающий редактор РЖ с десятилетним стажем, помнил и безошибочно ориентировался в сложном устройстве архива, растущего не по дням, а по часам, сохраняя классическую культуру и обучая нас специфике сетевых публикаций. Ежедневное обновление РЖ долгое время лежало на нем; Илья в любых революционных и кризисных обстоятельствах отвечал за то, чтобы пульс РЖ бился ровно. Тогда, на рубеже 1997—1998 годов, появилась Галя Скрябина. Деятельный и инициативный ответсек, наводивший порядок в безалаберной журнальной жизни, она создавала атмосферу легкого здорового флирта, столь животворную для редакции. А еще Татьяна Можаева, Юля Фролова, Марина Фрейдкина, Аня Лебедева — редакторы, корректоры, приводившие в какой-то читаемый образ бесконечный поток текстов.
Светлая память — Вячеслав Глазычев (1940—2012), с начала 1998 года первый исполнительный редактор. Он связал контент бумажного «Пушкина» и сетевого russ.ru, придумал и курировал рубрику РЖ «История современности», где собирался всевозможный жанровый неформат — документы, очерки, мемуары, эпистолярии и пространные рассуждения. Идеальным воплощением этой рубрики служили энгельгардтовские «Записки из деревни» — одна из любимых книг Вячеслава Леонидовича. Да и весь РЖ — такой грандиозный неформат, многие гуманитарные тенденции и породивший.
В каком-то смысле открытием РЖ стал перевод и выпуск бестселлера с непечатным названием — On Bullshit by Harry G.Frankfurt (Princeton University Press, 2005), или «О брехне» Гарри Франкфурта (М., Европа, 2008). Книга, что называется, «попала». Задела какой-то наш главный нерв. Что такое «***» по Франкфурту? «***» — чуть ли не ключевая проблема современности, ее основа, ее базовая субстанция. Кругом «***» слишком много, все об этом знают, все ее порождают и принимают как данность: опасный вирус, действие которого мы испытываем на себе и влипаем в соблазн «***» постоянно. Непреднамеренность, отсутствие задачи, спонтанность... Инфицированный этой заразой вдохновенно блокирует реальность. Эффективность философских инструментов Франкфурта как раз в том, что он показывает, где и как происходит заражение. «***» — изощренная провокация и одновременно интеллектуальный путеводитель, описание многообразных способов производства тотальной ХХХ.
«Русский журнал» — веселая затея — всегда был про «пятый акт». Про финал. Словно бы держал его в уме. Делал заготовки. Проходил по краешку, по кромочке, по обрывчику. Всегда на грани краха. Да и сам он про крах. Создавал такую энциклопедию краха, описывал разные способы и рецепты. Наверное, потому, что так устроен по своей природе его главный отец-основатель Глеб Павловский. «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!» Оно и случилось.
Дмитрий Быков, писатель
Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Быковым Дмитрием Львовичем либо касается деятельности иностранного агента Быкова Дмитрия Львовича.
«Русский журнал» — памятник тому прелестному времени, когда казались осмысленными общественные дискуссии. Более того, в это время особый шик прогрессивности был в том, чтобы вступать в дискуссии с политическими противниками, людьми противоположных взглядов. Тогда казалось, что такие дискуссии возможны; будущее показало, что их природу лучше всего описывает известная присказка: «У нас с ними разногласия по земельному вопросу. Мы хотим, чтобы они лежали в земле, а они хотят, чтобы в ней лежали мы».
Глеб Павловский создал «Русский журнал», как мне представляется, с благородной и привлекательной целью: найти такой язык для обсуждения политической реальности, чтобы он не был собственностью ни одного из политических лагерей, чтобы он не вызывал априорной враждебности ни у кого из участников спора. Это было не постмодернистским снятием бинарных оппозиций, но скорее выработкой языка, который позволил бы общаться поверх барьеров, не размахивать готовыми паттернами, а искать по возможности нейтральный (или взаимоприемлемый) словарь для описания новой реальности. Сам Павловский вслед за своим учителем Гефтером весьма преуспел в поиске таких слов, и долгое время российская политическая элита более или менее успешно пыталась ему подражать. Но в конце нулевых выяснилось, что целью этой элиты был не диалог, и не описание реальности, и тем более не поиски путей для выхода, а шельмование инакомыслящих, захват ближайших территорий и построение неофашистского государства, что и было осуществлено, к счастью, уже без участия Павловского. Путинский проект нуждался не в описании и тем более не в интерпретации, а исключительно в одобрении, причем в предельно понятной форме.
О временах сотрудничества с «Русским журналом» — совершенно бесплатного и принципиально добровольного, без всяких приглашений с чьей-либо стороны — я вспоминаю с тем же «тяжелым умиленьем», с каким Пушкин думал о весне. Я опубликовал там несколько текстов, которых не стыжусь, и получил несколько сотен ободряющих комментариев, мне было приятно сотрудничать с Еленой Пенской, с которой у меня не было шанса поработать в других изданиях, и меня более чем устраивала та многообразная и внимательная аудитория, которая меня читала на Russ.ru. Все, что я там делал, было совершенно бесполезно, но это, согласно формулировке Уайльда, как раз и доказывает, что я был занят настоящим искусством. Имеет смысл делать то, что доставляет удовольствие и при этом не портит репутации, а потому мой выбор — сочинять Быков-quickly — был для тех времен оптимален. Сейчас оптимален другой — искать новые средства художественной выразительности. Этим я и занят, и опять совершенно бесплатно.
С годами я стал догадываться, что слово «русский» — не прилагательное, а отрицательная частица. Русский бизнес — не совсем бизнес, а часто и вовсе не бизнес; русский пионер — вовсе не пионер, русский мир — не мир ни в каком смысле и т. д. Единственный случай, когда это определение было именно прилагательным и ничем более, — «Русский журнал». Это был журнал в идеальном и высшем смысле, и я был в нем нормальным русским журналистом. Все остальное время я был пятой спицей в русской колеснице, что доставляет отдельное тихое наслаждение.
Роман Лейбов, филолог, писатель
РЖ возник из «Пушкина» в последефолтное время, то есть во время заката ельцинизма и роста путинского режима, который, мы знаем, к чему привел.
Я помню, что думал тогда. Я примерно помню даже свои предварительные беседы с людьми, которые делали РЖ (это было еще время «Пушкина»); к сожалению, весь архив писем того времени сгорел с каким-то жестким диском. В этих беседах речь шла о том, чтобы повенчать рефлексию над политической реальностью и культурную повестку и сделать качественный информационный продукт по образцу западной журналистики — английской и американской в первую очередь. Это все излагал Глеб Павловский. Наша с ним предварительная встреча, на которую меня привел Митя Иванов, была очень странно обставлена: это был маленький особнячок во дворе на задах Тверской, и почему-то мы пришли туда в сумерки, всюду спотыкались о книжки, которые уже выходили тогда в рамках рождающихся проектов.
Излет 1990-х — это был большой-большой драйв, особенно в культуре, огромное количество книг переводилось. Тогда страшно много читали... много пили, конечно, тоже и некоторые страшно злоупотребляли разными веществами, но читали на самом деле много. И особый драйв был связан с интернетом — сейчас смешно и странно об этом вспоминать, но тогда казалось, что это какое-то отдельное пространство, не связанное с нашей жизнью. Интернета в кармане не было ни у кого вообще, интернет дома был у меньшинства, интернет в офисах тоже нечасто встречался. Поэтому были бесконечные проекты журналов про интернет — например, «Журнал.ру» выходил на бумаге и одновременно как сетевой проект. Это та схема, которая потом перешла к РЖ. Сначала на бумаге регулярно выходил «Пушкин», потом «Пушкин» переехал параллельно в РЖ, потом РЖ все на себя перетянул, и начали выходить его нерегулярные печатные сборники. Итак, было очень много энергии, люди что-то все время придумывали. Я тоже был не старец в то время, а вокруг уж совсем молодняк тусовался, который советской власти толком не видал. И этот гормонально-эмоциональный фон, конечно, не способствовал рациональному осмыслению того, что происходило.
Еще восемь лет назад я бы говорил об этом более спокойно. После начала боевых действий в Украине я говорю об этом в рамках мысленного эксперимента с путешествиями во времени: вот если бы мне удалось отправиться в те годы и дать себе тогдашнему совет, сейчас я бы, наверное, радикально советовал не ходить туда — не в РЖ, а в русский медиамир вообще.
При том что РЖ совсем не был неприятным местом. Надо заметить, что мое положение внутри него было совершенно особым. Я не жил в Москве, я был как гость, который не стесняет хозяев, сидит все время онлайн и в этом смысле удобен, потому что не пьянствует на работе, а если и пьянствует, то не дышит на собеседника. Я общался по почте с великолепной Галей Скрябиной, общим организационным мотором, и наши отношения складывались абсолютно идиллически. Поэтому мои впечатления от того, как это было, очень сглажены не только нынешней временной дистанцией, но и тогдашней пространственной. Неприятных людей внутри журнала я почти не видел, личных конфликтов у меня ни с кем не было (со мною у кого-то бывали, но опять же на расстоянии). К редакторам раздела «Политика» у меня довольно быстро сложилось отстраненное отношение, я старался туда не влезать. Что касается остальных — это были блестящие люди, которые делали замечательный продукт. И тем не менее, если бы после 24 февраля этого года мне бы удалось дать себе совет, — совет был бы именно такой, как сказано выше.
При этом высокий потенциал РЖ был совершенно очевиден. В моем разделе это было не так заметно, так как эта ветвь все-таки оказалась тупиковой. Я говорю про то, что мне досталось в наследство от Евгения Алексеевича Горного, который придумал раздел NET-культура. Потом выяснилось, что не бывает NET-культуры, — культура теперь вся НЕТ, можно специального раздела не делать. А вот если говорить о книжном сегменте, то он был совершенно прекрасен, причем отдельно был прекрасен Борис Кузьминский, который сделал этот раздел литературной институцией, придал ему важный импульс. И я бы даже не сказал, что там были значимые открытия — те тексты, о которых Борис восторженно писал, на меня не слишком сильное впечатление производили. Но сам уровень полемики, колонки на грани интеллектуального хулиганства — это все было очень здорово и заслуженно высоко тогда оценивалось. Потом, когда пути Бориса Кузьминского и РЖ на время разошлись, тоже были прекрасные времена: при Олеге Проскурине, когда среди постоянных авторов появился Андрей Немзер, и колонки Агеева были замечательные, и обозрения Инны Булкиной, и рубрики Ивана Давыдова. Долгое время это было едва ли не самое живое в литературно-критическом обозрении место. Отчасти это заслуга и филологов из МГУ, которые плотно работали в РЖ, — это, например, Елена Пенская, которая там была с самого начала. РЖ был очень сильным гуманитарным проектом, и, по-моему, в этом главная его сила. Но то, что это сложным образом гибридизировалось с политикой, не придавало РЖ позитивного шарма.
Еще одна значимая вещь, которая долгое время существовала благодаря РЖ, — это «Журнальный зал», в переезде которого с предыдущей платформы на платформу РЖ мне посчастливилось косвенно принять участие. И позже, когда они уже переехали в «Горький», я тоже посильно участвовал, но уже не организационно. И поскольку «Журнальный зал», хотя это был независимый проект, стал частью РЖ, последний превратился в афишу толстых литературных журналов, текущей литературы. Это было очень важно!
Эмоционально я запомнил, конечно, только смешные, приятные и милые моменты. Да, временами неприятные люди встречались, но крайне редко, и мне их издалека показывали, говорили: «Вот наш новый редактор раздела „Политика“... пойдем выпьем?». И по-человечески среда «молодой редакции» РЖ для меня была очень важна. Ребята вокруг были совсем молодые, тогда они были еще только-только выпускники или даже еще студенты: Митя Иванов, Иван Давыдов, Илья Овчинников, Галя Скрябина. Наши связи потом, увы, ослабели. Хотя вот с Иваном Федоровичем мы дружим до сих пор.
Вадим Лурье, религиозный деятель, патролог, византинист
— При создании РЖ меня рядом не было, я появился там в 2001 году. Было понятно, что в РЖ интересно: там было примерно все новое, что тогда появлялось. РЖ воспринимался как журнал обо всем. Правда, все начиналось с филологии. Я бы сказал, что интенция у журнала была в том, чтобы в современных и вспоминаемых старых реалиях сформулировать новое русское мировоззрение. То есть то, каким может быть — и желательно, чтобы был, — новый российский обыватель. Поэтому все, что было интересным и актуальным, превращалось в потенциальную тему для РЖ.
Сейчас это кажется естественным, а тогда было очень инновационным — делать чисто сетевой журнал. Заметим, что «Пушкин», из которого эволюционировал РЖ, издавался на бумаге. А тут решили вообще обойтись без нее — как это так? Захочет ли кто-то печататься в журнале, у которого нет бумажной версии? Для гуманитарной сферы это выглядело революционным. Не у всех в 1997 году была электронная почта. Не было привычки пользоваться интернетом для чтения чего-то, и сам этот интернет был маленьким. Русскоязычный интернет был еще меньше: главным сайтом был «Народ.Ру» — это то, с чем позже стал конкурировать Живой Журнал.
Предполагалось, что статьи РЖ — для гуманитариев, в отношении того, что гуманитарий не может понять, существовал непроходимый барьер. Тогда еще не было такой поляризации внутри русскоязычной культуры, которая стала очень заметна сейчас, после 2014 года. В 1997-м или пусть даже в 2001 году русскоязычная культура была очень единой. При этом доминирование метрополии — Москвы — в ней никем не оспаривалось. РЖ, как мне кажется ретроспективно, был культурным авангардом так называемого русского проекта (я бы сказал — «московского проекта»). Это была идея единой русской цивилизации с центром в Москве. Поэтому русскоязычные авторы, жившие в Эстонии, например, главным местом своей публикации видели Москву. Было ощущение, что московская культура выходит из нокаута, полученного при переходе от Советского Союза к чему-то другому. Появилось много денег и надежд — начиналась нормальная жизнь. На этом фоне заявка на создание такой культуры, которую пытались сформировать РЖ и другие, была очень убедительной.
Филология РЖ интересовала постольку, поскольку она могла быть интересной и нефилологам. Общим знаменателем являлась не конкретная научная дисциплина, а цельное мировоззрение. Я бы сказал, что такая рабочая интуиция-гипотеза, в рамках которой эта деятельность развернулась, была на небольшой срок хорошей и работоспособной. Но сейчас мы видим, что она была — если давать самую осторожную негативную оценку — чересчур оптимистична, возможно, даже ошибочна. Но ошибочные идеи тоже помогают развитию науки и культуры. Это была утопия, но она помогла сделать много полезного.
Симон Кордонский, философ, общественный деятель
У Глеба Павловского есть удивительное качество: он точно чувствует время. Когда в 1987 году создавался «Век XX и мир», то он стал точкой консолидации нестандартно мыслящих людей. А РЖ, с моей точки зрения, фиксировал изменения общественной атмосферы: трансформацию негативистского перестроечного сознания во что-то конструктивное. Он был попыткой перейти из диссиденства в публичное поле, к каким-то позитивным реалиям.
Журнал был элементом тусовки, существовавшей вокруг Глеба. Фонд эффективной политики формировал тогда особое пространство, и РЖ был одним из элементов этого пространства — ментального и в какой-то степени деятельностного. Я тогда тоже был частью этой компании. РЖ — это с Глебом поговорить, с Маратом Гельманом поговорить... Просили что-то написать — я писал. А иногда и не просили — что-то все равно писал. Во всяком случае два текста, по-моему, были антиглебовскими. Глеб с Чернышовым что-то про русское начали говорить, а у меня был текст, негативно интерпретирующий это.
Словом, это было пространство людей, между которыми есть пересечение по смыслам. И для обмена смыслами был создан РЖ. И тексты о смыслах в нем действительно были. Другое дело — что смыслы были гнилыми, как показало нам время.
Борис Межуев, философ, политолог, журналист
РЖ был явно создан для того, чтобы опробовать возможности интернета и интернет-медиа. В то время возникло несколько интернет-изданий, и РЖ, в отличие от того же «Полит.ру», которое возникло примерно в то же время, одновременно выходил и на бумаге, в виде журнала «Пушкин», и в сети. Он попытался стать главным сетевым хабом всех креативных интеллектуальных сил русского общества того времени. Было ощущение, что вся заслуживающая внимания интеллектуальная жизнь так или иначе запечатлена на пространстве РЖ. Потом примерно из этой задачи родилась идея креативного класса, то есть по существу весь интеллектуальный креативный класс должен был так или иначе иметь отношение к этому изданию. Недолгое время так и было, но довольно быстро возникла конкуренция с другими претендентами на ту же роль, и к моему приходу в 2008 году уже было невозможно говорить об уникальности РЖ именно в этом качестве. Но все равно он до конца оставался одним из пяти-шести изданий подобного уровня. РЖ был в первую очередь попыткой быстро и эффективно освоить новое техническое средство, использовать возможности интернета для расширения связности, для создания «симфонического эффекта» — объединения в одном публичном пространстве, одним сюжетным и тематическим лейтмотивом разных общественных сфер, до этого между собой не связанных. Эта задача больше всего меня и поразила в самом начале деятельности издания, когда я к нему не имел еще никакого отношения. В РЖ я видел некоторый новый вид продуктивной синтетической деятельности, мне очень близкий, можно сказать, философски.
Конечно, этот лейтмотив выстраивался не без сложностей. Действовало сразу несколько повесток: повестка, условно говоря, кремлевская; личная повестка Глеба Павловского, которую надо было обязательно учитывать; с третьей стороны — столь же обязательная личная, можно сказать, экзистенциальная повестка шеф-редактора, без которой тоже ничего не склеивалось воедино. Без симфонического соединения этих трех компонентов работа не шла, а удержать это единство было довольно сложно: симфонический эффект возникал, только если появлялась объединяющая идея. И мне кажется, такого эффекта на РЖ удалось достичь дважды. Первый раз — в самом начале, когда вырабатывалась идея новой власти, нового режима. Первым редакторам, Елене Пенской, Андрею Мадисону, удалось на рубеже тысячелетий привнести в издание ощущение нового если не прекрасного, то содержательного будущего. Во второй раз это удалось в 2002-003 годах, когда отдел политики возглавил Кирилл Якимец. Каким-то образом там оказался в качестве второго номера Михаил Ремизов. И вдруг либеральное в целом издание обрело консервативный отдел политики, что, как ни странно, на тот момент выглядело вполне органично, потому что тогдашний режим и был таким, как РЖ, — либерально-консервативным. Он проводил либеральные реформы в экономике, но при этом вел военную операцию в Чечне и подавлял губернаторскую вольницу. Нужен был пласт консервативных авторов, при этом самостоятельных и в хорошем смысле отвязных, кто мог бы поддержать консервативный тренд тогдашней власти. И тогда удалось создать новое поколение таких авторов, способных претендовать на позицию властителей умов нового поколения. Это было второе дыхание «Русского журнала», на котором он, в общем, потом и держался.
Я довольно быстро перешел из сетевого издания РЖ в бумажное издание, каким был РЖ-ньюслеттер, который мы готовили большой командой. Было решено обсуждать текущую повестку с привлечением западных ученых из разных областей знания, но в том числе и всяких публичных интеллектуалов и даже политиков. У нас работала фантастическая сотрудница Юлия Нетесова, которая могла легко взять интервью у кого угодно — у Бжезинского, у Джона Болтона, у покойных Питера Бергера или же Эриха Нольте. Мы находили в западной общественной повестке интересную идею, которую вписывали в российский контекст, в контекст политики тогдашнего, медведевского, президентства. Под этот замысел я придумал идею интеллектуального расследования, смысл которого заключался в том, что выявить лежащую в основе всех дебатов продуктивную идею, попытаться раскопать и описать. Тогда этим еще мало кто занимался, и мы претендовали на то, что показываем происхождение тех или иных идей, которыми пользуемся, но генезиса которых не знаем. Вот мы говорим, что «демократии между собой не воюют», а кто это сказал первым и кто с ним спорил, никто не знает. Или еще тогда все говорили о «модернизации», и мы задали вопрос разным экономистам «а как вы конкретно к китайской модернизации относитесь» и выяснили, что слово это разные эксперты понимают прямо в противоположном смысле и отношение к китайской модели — здесь главный оселок расхождения. Номер, посвященный теме Китая, имел большой успех, я его потом даже презентовал на Красноярском экономическом форуме.
Я работал в РЖ два года во время так называемого тандема. Это был по-своему очень интересный и интеллектуально насыщенный период. Но при этом все конфликтные линии, все реальные дебаты были скрыты за глянцем технократического официоза. Говорилось, что в стране все идет хорошо и гладко и все будет еще более замечательно и демократично, если чиновники станут использовать айфоны и планшеты. Но именно эта максимальная непубличность реальной политики в конце концов привела к расколу авторской аудитории РЖ, да и всего ранее единого либерально-консервативного лагеря — на лоялистский и «белоленточный» сегменты. Причем мотивы выбора каждым автором своего сегмента не всегда были прозрачны — еще вчера убежденный лоялист вдруг обнаруживал себя в кругу поклонников Навального, а записной оппозиционер мог столь же легко оказаться искренним путинистом.
Когда началась вся эта движуха, приведшая к выступлениям на Сахарова и Болотной площади, мне, как извечному стороннику политического компромисса, самой рациональной показалась формула примирения — парламентская республика во главе с премьером Путиным при втором сроке президентства Медведева. И волки сыты, и овцы целы. И я с маниакальным упорством стал эту идею продвигать, не встречая сочувствия и понимания ни у сторонников Путина, ни у тогдашних его оппонентов, кто делал ставку на второй срок Медведева. Каждая сторона хотела тотальной победы. При этом я всегда с восторгом относился к Глебу Павловскому как к человеку совершенно уникальному в плане креативности, с одной стороны, и наделенному способностью чувствовать будущее, с другой. Все, что он делал, так или иначе было отмечено талантом и прозорливостью, даже когда я не соглашался с его линией поведения. Так вот он и сейчас остается единственным человеком в публичном поле, который выбивается и из либеральной, и из консервативно-патриотической среды, то есть занимает как раз ту позицию, которая равно не нравится как либералам, так и патриотам.
Чтобы это не звучало совсем сахарно, я отмечу и то, что меня тогда резануло. Мне кажется, Павловский в тот момент был очень уязвлен отчужденностью от либеральной среды, от прежних друзей, не принявших его сотрудничества с властью. Чувствовалось, что это отчуждение было для него проблемой. И когда РЖ с уходом нашей команды стал просто либеральным изданием, этот сайт сразу как-то просел на фоне других, гораздо более боевых оппозиционных медиа. Симфонический эффект, я убежден, тогда мог быть достигнут, если бы РЖ сохранял какую-то отстраненность от всех тогдашних тусовок. Собственно, я тянул Павловского в эту сторону, как я сейчас понимаю, но не преуспел. Сейчас я думаю, что в чем-то он был более прав, чем я тогда думал, поскольку сознавал определенные положительные качества либеральной среды, которые тогда не сознавал я, — прежде всего ее известную идейную стойкость перед лицом власти, ее солидарность, ее уважение к интеллекту и образованности.
У РЖ была яркая мысль сделать книги центром культурной повестки. Был прекрасный отдел «Книжный зал». Мы даже хотели подготовить в издательстве «Европа» серию маленьких монографий о каких-то ярких политических феноменах эпохи. Кирилл Бенедиктов тогда написал книгу об истории Союза правых сил, а я выпустил небольшую биографию Вадима Цымбурского вместе со сборником его статей «Конъюнктуры земли и времени». Из важных лично для меня текстов той эпохи могу вспомнить свою рецензию на книгу Дмитрия Фурмана, замечательного политолога, которая называлась «Движение по спирали». Потом я успел сделать с ним интервью незадолго до его кончины. Кстати, двумя последними моими текстам в РЖ были два некролога — Дмитрию Фурману и историку античности и философу Георгию Кнабе, который был постоянным автором РЖ с момента его возникновения. У нас в ньюслеттере публиковались и Валерий Подорога, и Георгий Кнабе, коих уже нет с нами, и покинувший наше отечество Владимир Пастухов, и трудящийся нынче в Йеле Борис Капустин, и социолог Александр Филиппов — в общем, практически весь цвет нашей мысли. Можно ли что-то подобное повторить? Я считаю, можно, но начинать надо опять с издания, не боящегося не вписаться в мейнстрим. И тем самым творящего этот мейнстрим в противодействии негативным тенденциям современной эпохи.
Леонид Ионин, социолог, политолог, философ
РЖ был важен, но мне был особенно интересен «Пушкин», поскольку я видел в нем особенность, не свойственную ни одному из существовавших тогда — да и ныне, по-моему, не существующих — журналов. Журналы происходят от французского «жур», что означает «день», и поэтому злоба дня в них преобладает. Другая их важная характеристика — желание поверить злободневное вечным или всеобщим. То есть причина появления журнальной статьи или вообще журнального материала должна лежать ВНЕ самого этого журнального материала, она должна лежать в истории либо в системности мира — ценностной, материальной, геополитической или любой другой.
Поясню. Скажем, нечто случилось: умер писатель, открылась выставка, взлетел новый самолет или новая ракета, взорвался вулкан, вышла книга. Журнальная статья о каждом из этих фактов обязательно должна осветить смысл этого факта в целостности истории или в целостности системы мира, которая в чем-то этим фактом меняется. Отсюда и оценки, и выводы статьи, без чего смысл самой этой публикации оказывается непонятен. Он понятен, когда о художнике говорят, что с ним закончилась эпоха, выставка прояснила подлинную роль этой группы или этого мастера в нашем искусстве, новый самолет изменил наши представления о пространстве и т. д. и т. п.
Фактически журнал ничего не публикует просто так, любая статья неявно организуется по координатам новое — старое, хорошее — плохое, доброе — злое, правильное — неправильное и т. д.
Это касается вообще всех публикаций. Редактор спрашивает автора: А зачем ты все это написал? Как ты свое сообщение располагаешь в пространстве истории, ценностей, желаемого, миропорядка вообще? А если ты все это не показал, то непонятно, зачем ты это в наш журнальчик принес. У нас это не пойдет! А если автор возразит, что это им описанное интересно само по себе без соотнесения с добром, злом и другими ценностями мира, редактор в лучшем случае пожмет плечами.
В журналистике это такой неявный, но всегда предполагаемый принцип. Если в науке — то там это прямо предписывается: в научной статье надо в начале прописать, почему важна твоя проблема, кто и что раньше по ней писал, что нового сообщаешь в ней ты, а в конце — какую пользу твоя статья принесет в деле усовершенствования мира или его конкретной области.
Так вот, если вернуться назад к «Пушкину», о котором наш разговор: в «Пушкине» мне виделся этакий альтернативный журнал — в нем, конечно же, преобладали материалы, прочно сидевшие в «гнездах» исторических, моральных и прочих категорий, но в нем также приветствовались материалы, интересные сами по себе в силу специфики стиля, сугубо индивидуальной оптики автора, даже, может быть, его идиосинкразий. То есть смысл статьи или, можно сказать, ее причина НЕ ВНЕ статьи, а В НЕЙ САМОЙ. Такие статьи казались мне самыми интересными.
Нет, я не буду называть авторов и приводить заголовки, да я их сейчас и не помню. Лучше я поясню, что значит интересная статья в этом смысле. Набоков в романе «Дар» пишет о Чернышевском: «Любовь к общему (к энциклопедии), презрительная ненависть к особому (к монографии) и заставляли его упрекать Дарвина в недельности, Уоллеса в нелепости («...все эти ученые специальности от изучения крылышек бабочек до изучения наречий кафрского языка»)... «Общий интерес» он понимал, однако, по-своему: исходил из мысли, что больше всего читателя интересует «производительность». Разбирая в 55 году какой-то журнал, он хвалит в нем статьи «Термометрическое состояние земли» и «Русские каменноугольные бассейны», решительно бракуя, как слишком специальную, ту единственную, которую хотелось бы прочесть: «Географическое распространение верблюда».
Так вот, «Пушкин» мог печатать о верблюдах (я сам писал о крокодилах), об Африке, и это хотелось прочесть. Конечно, далеко не все статьи были такими — такого рода эссеистика очень тонкое и редкое искусство, — и не все хотелось прочесть. Но это появлялось в «Пушкине».
Нет, сейчас такого журнала, как мне кажется, нет. Впрочем, существует вульгарная версия такого журнала. Это сетевое издание «Яндекс.Дзен». «Пушкин», если бы жил дольше, мог бы стать «Яндекс.Дзен для интеллектуалов».
Борис Куприянов, публицист, соучредитель книжного магазина «Фаланстер», издатель сайта «Горький»
РЖ сам по себе был эпохой, он ее формулировал, поэтому говорить о периоде конца 1990-х — начала 2000-х без РЖ невозможно. Это была одна из многих попыток рефлексии над современной ситуацией в России и в мире.
Я не принимал участия в создании РЖ, но сотрудничал как автор с журналом «Пушкин» — изданием, с которого, в свою очередь, когда-то начал свое существование «Русский журнал». Чуть раньше такой проект был бы невозможен, чуть позже — тоже невозможен, потому что на момент его реализации под одной обложкой часто можно было увидеть идеологически совершенно противоположных авторов. Это было удивительное время, когда интеллектуалы совсем разных взглядов спокойно могли говорить на одной площадке. Такой площадкой и был РЖ. И мне было интересно его читать, несмотря на то, что с некоторыми текстами я был не согласен.
При этом «Пушкин» был журналом о книгах, необыкновенным журналом. Необыкновенность его заключается в том, что в нем были статьи на серьезные книги, такие книги, на которые не печатались обычные обзоры. «Пушкин» задавал определенный стиль и качество работы. Это был достаточно научный, но не сугубо научно-рецензионный журнал, он был рассчитан на широкий круг читателей. Статьи, рецензируемые в «Пушкине», часто не попадали в обычные журналы, за исключением НЛО, думаю.
За период существования РЖ книг, ставших значимыми для меня, накопилось очень много. Неизгладимое впечатление на меня произвела книга «Советский век» М. Левина, выпущенная в издательстве «Европа». Это близкая РЖ история. Еще «Атлас этнополитической истории Кавказа» А. А. Цуциева — пример очень хорошей исторической социологии и этнографии, которая была положена на карту и детально проанализирована. Знаменитая книга Х. Арендт «Банальность зла» также была выпущена в издательстве «Европа» в 2008 году. Важнейшая книга для России. К несчастью, ее сейчас почти не найти, но мне кажется, что это книга необходима для современного русского читателя, для понимания процессов, происходящих в России и в мире.
Стоит упомянуть и о «Журнальном зале» — уникальном проекте, который РЖ много лет поддерживал. Это величайшая энциклопедия русской интеллектуальной жизни 1990–2000-х годов, потрясающий архив, который имеет свою собственную ценность. Поэтому, когда РЖ не мог больше финансировать ЖЗ, сайту «Горький Медиа» пришлось взять на себя заботу о нем, так как мы понимали его значение для русской культуры, которое переоценить просто невозможно. Это хранилище всех текстов, опубликованных в разных журналах за последние 20–30 лет, которое нужно будет всегда. Любой человек находит статьи в ЖЗ и дает на него ссылку: дело библиотеки, дело архива здесь очень важно.
Сергей Костырко, писатель, критик, куратор сайта «Журнальный зал»
Я наблюдал появление РЖ со стороны. В это время я работал с проектом «Журнальный зал», который мы создали благодаря фирме «Агама» в 1996-м (за год до появления РЖ). Наш сайт представлял и до сих пор представляет содержание толстых литературных журналов — «Арион», «Волга», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» и некоторых других. Мы работали в таком формате в конце 90-х годов. Это было особое время в сети: тогда она была местом общения прежде всего образованных слоев населения, в отличие от дня сегодняшнего, когда интернет стал бытом миллионов. И в тогдашнем интернете сразу же установился особый стиль коммуникации с достаточно высоким культурным уровнем.
ЖЗ был открыт и какое-то время поддерживался сайтом фирмы «Агама», затем он перешел к одному из главных информационных интернет-ресурсов того времени «ИнфоАрт», после чего наш проект перекупила компания Golden Telecom для сайта «Россия-онлайн». Проработали мы там меньше года, после чего руководство «России-онлайн» решило, что ЖЗ для них чересчур «высоколобый», и нас закрыли. У ЖЗ был тогда выбор мест для продолжения работы, но самым интересным нам показалось предложение о сотрудничестве, поступившее от РЖ. Это происходило в 2000 году — буквально за три года РЖ, основанный в 1997 году, стал фактически главным ресурсом для той аудитории, на которую ориентировались мы, как один из самых высококультурных, многопрофильных сетевых проектов с огромным количеством разных рубрик: периодика, политическая мысль, литература, история, образование, кино, театр, музыка, сетевые технологии. Кроме того, одним из необыкновенно важных достоинств «Русского журнала» была работа его форумов, тексты которых сейчас, к сожалению, недоступны. Однако в то время это было всероссийское интеллектуальное «толковище» с огромным количеством участников, и уровень разговора был, как правило, исключительно высоким. Для ЖЗ это было идеальным местом.
Были короткие и деловые переговоры с Еленой Пенской, и в том же 2000 году мы возобновили свою работу на сайте РЖ, где нам сделали замечательный и по навигации, и по оформлению раздел. Работали мы в статусе спецпроекта РЖ. Руководство РЖ в содержание нашей работы никогда не вмешивалось. Совместно с РЖ мы проработали 18 лет — для сети в наше переломное время это, можно сказать, неправдоподобно много. И мы очень благодарны РЖ за эти годы.
РЖ возник как ответ на требования времени: у интеллектуалов новых поколений, выходящих в тот момент из состояния «ожидания своего времени», был колоссальный голод «по трибуне», по месту, где можно было писать, обсуждать, как-то реализовываться. Все это было предоставлено РЖ. Подавляющее большинство публиковавшихся там текстов вызывало оживленную дискуссию в форумах. Нам было немного легче. ЖЗ — сетевое содружество толстых литературных журналов. Составителями контента ЖЗ была элита литературных экспертов страны — редакторы толстых литературных журналов. Мы имели дело с содержанием журнальных номеров, уже обработанных в редакциях. И кстати, многие наши читатели контент ЖЗ воспринимают как контент некоего мегажурнала — нам иногда присылают рукописи с просьбой опубликовать их «в вашем журнале».
Как ни удивительно, но аудитория ЖЗ за эту четверть столетия почти не изменилась, даже процент читающей нас молодежи остался прежним. Своего пика посещаемости (более миллиона пользователей в год) мы достигли в середине 2000-х, такой эта цифра и остается, если верить «Яндекс-метрике». За статистикой посещаемости РЖ я не следил, но я видел, как журнал реагирует на расширение аудитории. Могу отметить, что были отдельные проекты: журнал «Пушкин», выходивший в какое-то время для литературно ориентированных читателей; проект «Гефтер», посвященный развитию политической мысли, начал свой работу в РЖ как раз в тот момент, когда особо актуальным стал поиск новых политических идей. И руководство РЖ журнала это чувствовало.
В РЖ был рецензионный отдел, и он был одним из немногих, которые существовали в нашей культуре в то время. У рецензионного раздела РЖ была своя специфика, которую я бы определил так: рецензенты журнала оценивали текущую литературу, пользуясь критериями, мироощущением людей нового поколения. Это была проверка новых книг на эстетическую и интеллектуальную актуальность, на их соответствие наступившим временам. Критика была менее фундаментальная, академичная (в хорошем смысле этого слова), но остросовременная, сегодняшняя.
Сейчас достаточно страшное, напряженное время. Оно заставляет нас заново сформулировать, что сегодня должно быть главным в нашей работе — в качестве такового мы считаем задачу сохранения русской культуры, духа ее вопреки всему. И здесь поколение литераторов, мыслителей, людей искусства, в становлении которых большую роль сыграло сотрудничество с РЖ, — это надежда на наше нормальное будущее.
Никита Покровский, социолог, философ
Я был читателем и автором этого журнала. Если не ошибаюсь, сначала существовал журнал «Пушкин», потом он трансформировался в РЖ. Какая-то группа людей, связанных, может быть, с Фондом эффективной политики, решила создавать такой журнал для интеллигенции, для выражения взглядов на культуру, на общество, на политику и т. д. Я знаю, что существует его архив, где есть несколько моих публикаций, которые время от времени всплывают. Кстати, «Русский журнал» с самого начала поддержал мою довольно критическую и скептическую позицию, касающуюся настоящего и будущего российской социологии. Я видел, что социология постепенно уходит из поля активной деятельности, превращается в довольно поверхностные опросы общественного мнения, то есть теряет актуализацию. И вообще общество все меньше и меньше профессионально интересуется самоанализом. Я писал в другом месте: «Больной отказался от госпитализации». Это емкая формула, и она очень применима к социологии. Общество со своими болезнями перешло на самолечение, в отличие от научной медицины, а в данном случае — социологии. Так, на мой взгляд, было и так продолжается. А сейчас больной вообще вне врачебного анализа.
Со временем РЖ тоже потерял драйв, к сожалению. Мне кажется, на одном из предыдущих этапов большую роль в нем играла Елена Пенская. Она была инициатором моих публикаций, замечательным редактором. Она, мне кажется, отошла от РЖ, и с ней ушло что-то очень важное. Впрочем, сегодня РЖ в любом случае не пользовался бы никакой популярностью. Ушла историческая эпоха, ушла дистанция, на которой он существовал. Это была эпоха заката перестройки, последних ее серьезных всполохов — именно тех лиц, кто был ее идеологом, носителем перестроечных ценностей. И эта трибуна, платформа в лице РЖ ушла не потому, что произошли какие-то оппозиционные или организационные изменения, а потому, что изменилось общество. Оно потеряло интерес ко всему этому, и, соответственно, упали рейтинги РЖ. Сейчас он не нужен никому — ни авторам, ни читателям, ни власть держащим.
Иван Давыдов, поэт, журналист
Мне кажется, что РЖ — это попытка застолбить площадку. Глеб Павловский почувствовал перспективы, связанные с интернетом и с возможностями организации в интернете дискуссий. Сетевые проекты в то время были не особо популярны. В России не очень хорошо понимали, что это такое. Павловский понял, и чуть позже он стал лидером по созданию разнообразных политических интернет-проектов. РЖ стал одной из первых ласточек.
В тот период я был совсем молодым человеком. До этого я учился в университете и попутно работал электриком или репетитором. И вдруг ко мне стали относиться всерьез, стали прислушиваться к моим мыслям. Я получил возможность высказываться на какую-то аудиторию, это было важно и удивительно. Для меня это главное, что я вспоминаю о РЖ. Это первое место, где меня восприняли всерьез, место, где я мог разговаривать с людьми о вещах, которые меня тогда интересовали.
В РЖ я начинал именно как рецензент выходящих книг. Журнал «Пушкин» был целиком посвящен книгам. РЖ позволял себе с самого начала более широкую оптику. Тут надо понимать специфику эпохи. Сейчас мы привыкли к тому, что книги не являются дефицитом, что все доступно. Мы можем следить за любыми новинками, в том числе и западными. Они находятся от нас в одном клике. Книжные магазины полны самых разных книг. Конец 90-х — это уже последние волны книжного цунами, которое накрыло страну где-то с конца 80-х. Тогда нас накрыло это книжное цунами, книжное море, огромная волна — казалось, что важно освоить все, от чего советские люди были отрезаны в течение десятилетий, важно сейчас прочесть все книги, которые выходят, и мы поймем, как правильно жить и строить Россию. Оказалось, что это не совсем так, но тем не менее в конце 90-х этот порыв еще был. Это был переходный момент, когда нужно было искать какой-то каркас для честной дискуссии.
Если подумать, то книги даже внешне похожи на кирпичи. Из них хочется что-то строить. Я в детстве строил из них разные крепости для своих пластмассовых солдатиков, за что регулярно получал по башке от родителей. Мне кажется, что у РЖ и журнала «Пушкин» был тот же порыв построить что-то вроде крепости из книг. Предполагалось, что книги станут основой для какого-то дальнейшего важного разговора о будущем. Наверное, это оказалось иллюзией, но это было очень интересно. Каждая новинка казалась мне важной. Все нужно было прочесть, это было хорошим тоном. Мне кажется, что сейчас все это исчезло, важнее обсуждать не то, что ты прочел, а то, что услышал в интервью у блогеров.
Тогда РЖ был живым и развивающимся, а сейчас, насколько я понимаю, нет. Тогда — это была жизнь, а сейчас — археология. Последняя публикация в РЖ была сделана в 2015 году. Чем археологический памятник отличается от живой, веселой и немного скандальной деревни? По-моему, ответ очевиден. Я не знаю, почему так получилось, но вполне допускаю, что РЖ еще может вернуться. Сам формат и многое из того, что было придумано в конце девяностых и в начале нулевых, может оказаться востребованным и сейчас. Почему мне кажется, что это возможно? Не вдаваясь в политические подробности, мы можем констатировать, что оказались в абсолютно новой исторической эпохе. Эта новая историческая эпоха толкает нас к интеллектуальному опрощению. Площадка между пропагандой и пропагандой остается пустой. В критической ситуации удобнее и проще видеть мир черно-белым. При этом неважно, что ты считаешь черным, а что белым. Важно, что тут все очень легко и просто разбить на примитивные категории. Реальная ситуация на самом деле сложнее. Мир двуцветным не сделался, пространство для более сложных дискуссий не занято. Знаете, я даже от людей, которые задействованы в современной государственной пропаганде, слышал печальные речи о том, что им негде делиться своими настоящими мыслями. Это происходит не только потому, что они по разным причинам боятся, но и потому, что нет или мало площадок для этого. Традиция полифонии, возможности высказывать самые разные точки зрения сейчас нет. Если отвлечься от мрачных мыслей и не представлять, что нас загонят в загон, где мычать будет вовсе нельзя, такая площадка может оказаться востребованной. РЖ, наверное, мог бы ей стать. Будем надеяться на лучшее будущее.
Андрей Левкин, писатель, журналист, редактор
Окрестности миллениума были двойные. Рунет как среда возник минимум при двух одновременных переменах, государственной и технологической. Не так чтобы они изменили сам тип журнальных людей, но журналы должны были измениться. Все это началось не с нуля — уж рунет-то старался заполучить преемственность: культурную, смысловую, авторскую. Но новое медиа = новые форматы, новые семантики, люди.
Имхо, смысл РЖ был в этом. Он не делал продукты типа новенькое в вечных рубриках. Он делал новые форматы — пусть даже и локальные, не предполагавшие вечного существования. Эссе, рецензия, исследование? Как-то и так, и не так. То так, то этак. Не панцирь, а гибко. Все вокруг меняется, надо ж разбираться. Я там делал и проект «Новые описания», в него писали многие, и у них были не только авторские инстинкты (я ведь редактор, эмпатия прилагается), но — как же не разбираться с тем, что теперь вокруг?
Кроме «Новых описаний», занимался разным. Вел раздел «Политика» — что-то под названием «Политика». Занимался медийной аналитикой, тем же рунетом — ну, интернетом, который тогда исследовался по-всякому. Технологически, содержательно — тогда же в мире обнаружилось очень много чего сразу. Еще эссе, рецензии и все это примерно одним языком, вот что. Обычно ж тут я журналист, там — типа литкритик, здесь — что-то неопределенно культурное, а вон там — проза. А в этом случае — да, проза отдельно, но остальное одним языком. Рубрики ведь обмякли.
Литература в РЖ — это очень хорошо. Рунету в те (вокруг миллениума) годы сопутствовала не массово-анонимная публика, и для его аудитории журнал был весьма важным литнавигатором. Тогда ж и книгоиздательства расширились: и извлекаемые старые тексты, и новые — даже и не художественные, но которые не могли появиться раньше. Новые издательства, новые авторы... РЖ все это фиксировал, да. Что, в общем, делало карту для тех, кто находился в области его влияния.
Для художественной литературы тогда было промежуточное время, если говорить об иерархиях, нормах и прочем этаком. Не мейнстримное, между мейнстримами. Это проза от 80-х через 90-е и немного в начале нулевых. Литература междуцарствия. Логично, что она не укоренилась: объявился новый мейнстрим, ну и все. Она, конечно, никуда не делась, но стоит в стороне от него, и славно. Это логично, ведь укореняются же в чем-то, а тогда институции были слабые или вовсе никакие. Институциональность институциализирует, организации организуют, а нет их — так и все как-то само по себе. Но при этом все соответствуют друг другу, и в этом тайна. Еще и адресат тогда был расплывчат до абстрактности, но совершенно осязаем для пишущих.
Может показаться, что тот кусок времени теперь — инстинктивно или намеренно — вычеркивается. Хотя бы потому, что он совсем уже не соответствует тому, что было до и стало после. И все схлопнулось. Зато РЖ тогда сводил все это воедино, как в ленту новостей. Кажется, лучшая карта тех литературных лет была именно в РЖ. Даже не фактов, а ее — литературы — тогдашней субстанции.
Там еще были и длинные проекты. С разной периодичностью, с разными участниками. Совсем неформатные, конкретно авторские. Это были не блоги. Да, еще чуть-чуть и должны были начаться блоги, они и начались — тогда междуцарствие и закончилось. Потому что главным стал вопрос: что я ощущаю-чувствую-думаю по такому-то поводу? А до этого был другой: что все это тут такое вокруг? Да, первый маячит и во втором, но там он инструмент, а не смысл высказывания. Тогда выяснялось, а не предъявлялось: аудитория там не объекты, подлежащие просвещению, но те же, такие же авторы. Типа B2B. Какая ж тогда определенность, чтобы производить массовые продукты. Да те люди не очень-то и были склонны к этому. Редкое время, невозможные возможности. РЖ собрал это, единственное тут лет за... никогда, время.
Елена Калашникова, филолог, журналист
Могу сказать, чем в начале 2000-х РЖ был для меня: я занималась в нем «делом жизни» (тогда мне это так виделось), тем, что мне было очень интересно и подобного чему в русской культуре тогда не было — серией интервью с русскими переводчиками зарубежной литературы. Я очень благодарна РЖ за возможность воплощения моей мечты.
В 2000-м я окончила Литературный институт (первое мое образование). За несколько лет до этого у меня появился компьютер, а в 2000-м был уже, кажется, и свой интернет. Курсе на третьем мне захотелось поговорить с переводчиками художественной литературы, но, как это начать, кому это может быть интересно, кроме меня, я не представляла. В октябре 2000-го состоялось первое интервью с классиком советского перевода и очень милым и обаятельным человеком — Соломоном Аптом (он переводил немецкоязычную литературу XIX-XX веков, а до этого — древнегреческую и латинскую). Первые мои разговоры с переводчиками — Аптом, Борисом Дубиным — публиковались в разделе «Литература» интернет-магазина «Аркадия». В марте 2001-го я пришла к Борису Кузьминскому поговорить про переводы (в то время он был заведующим отдела «Культура» в РЖ). На последнем курсе Литинститута я прочитала роман «Волхв» Фаулза в его переводе (а до этого «Башню из черного дерева», Фаулз был важным для меня автором). И во время разговора оказалось, что Борис Кузьминский читал мои беседы с переводчиками. Он спросил, чья это была идея. «Моя». И он сказал: «А давайте сделаем такую рубрику в „Русском журнале”». Это был щедрый подарок мироздания: «РЖ» стал для меня новым этапом, как будто я сразу перепрыгнула через несколько ступенек... Результат нашего интервью Кузьминскому не понравился, и оно не было напечатано (к большому моему огорчению), зато благодаря этой встрече сложилась большая серия интервью с русскими переводчиками художественной литературы. Этот еженедельный цикл публиковался в РЖ несколько лет и оказался важен не только для меня, но и для многих-многих. В основном это были живые встречи, письменных ответов мы опубликовали совсем немного — это был скорее вынужденный вариант. Я расшифровывала получившийся материал, проверяла написание имен, даты, минимально редактировала текст, старалась не сокращать (некоторые беседы получались большими, например с Владимиром Микушевичем — около 25 компьютерных страниц), отправляла своему собеседнику посмотреть текст, и после его или ее одобрения разговор публиковался. Мне хотелось, чтобы читатели увидели и лица «невидимок», поэтому я фотографировала переводчиков, а если им не нравились мои снимки, они давали для публикации свои.
Когда в самом начале мы говорили с Борисом Кузьминским про возможные кандидатуры для интервью, он предложил начать с Инны Бернштейн, и она стала первой моей собеседницей для РЖ. Если бы Инна Максимовна не одобрила результат нашей беседы, то, возможно, дальше с РЖ и не пошло бы, но ей все понравилось, и второе интервью было с Наталией Трауберг... Потом Кузьминский ушел из РЖ, его сменили другие редакторы, с ними мы уже не обговаривали кандидатов для переводческих интервью. Как я выбирала с кем из переводчиков говорить? Советовалась со своими знакомыми из литературного мира. Виктор Ашкенази, переводчик и редактор журнала «Иностранная литература», рекомендовал мне многих своих коллег и щедро делился контактами; своих собеседников я тоже об этом, конечно же, спрашивала. Так что список моих собеседников формировался в несколько этапов.
В РЖ публиковались и мои разговоры с художниками — Леонидом Тишковым, Виктором Гоппе, Эриком Булатовым, а вот Константин Звездочетов, увы, не одобрил результат интервью, и оно не было опубликовано. Иногда редакторы рубрики «Культура» РЖ предлагали мне поговорить с кем-то. С писателями Юрием Мамлеевым, Андреем Дмитриевым... Я очень благодарна Елене Пенской за идею интервью с поэтом Всеволодом Некрасовым — к его юбилею. Это были письменные ответы, так захотел сам Всеволод Николаевич. В 2021-м Елена Наумовна напомнила об этом интервью — она собирала книгу, посвященную памяти Некрасова, и предложила включить туда наш разговор, мне это было очень приятно.
Евгений Горный, исследователь, писатель, руководитель интернет-проектов
Я попал в РЖ по приглашению Павловского и заведовал там разделом Net-культура. В РЖ в этой теме никто не разбирался, поэтому никто меня не контролировал и я делал, что хотел. В «пушкине» (название журнала почему-то писалось с маленькой буквы) Net-культура печаталась вкладкой на 4 полосы на бумаге другого цвета, то есть была, по сути, журналом в журнале. Контроля не было настолько, что материалы Net-культуры не подвергались ни редакторской правке (помимо моей), ни даже корректуре. Последнее было немного чересчур, поскольку способствовало опечаткам.
Пригласил меня Глеб, насколько я понимаю, чтобы расширить аудиторию журнала/сайта за счет нового класса условно молодых людей, которые в ту пору назывались «интернетовцами». Как это сочеталось с рецензиями на книги, было не вполне очевидно, но предположительно добавляло технологической и культурной прогрессивности проекту в целом.
Я проработал в РЖ два года (1998–2000) и ушел, потому что все рутинизировалось и стало скучно. Причем, насколько я могу судить, с обеих сторон. Интересную зарплату я получал несколько первых месяцев, затем случились дефолт и кризис, и деньги урезали на три четверти, если не больше. Когда я собрался поехать от журнала на РИФ (Российский интернет-форум), оплачивать участие мне отказались, как бы указав на незначительность того, чем я занимался. Я подготовил увесистый сборник статей «Интернет и киберкультура в России» — издание сорвалось, опять «не нашлось финансирования». Очевидно, ситуация изменилась и объективно (в плане финансов), и субъективно (в плане интереса к теме). Да и само понятие «неткультура» начало стремительно превращаться в архаизм.
В целом РЖ был важным культурно-рефлективно-проективным проектом. Это было хорошее место, собравшее массу умных и креативных людей. В РЖ, как мне кажется, удавалось сохранять атмосферу интеллектуальной и нравственной чистоты — особенно по контрасту с Фондом эффективной политики, сиамским близнецом которого он являлся и на чьи деньги существовал.
Сергей Волков, учитель
Когда-то давно, когда я был очень молодым учителем, меня пригласили делиться на страницах РЖ своими заметками по поводу образования. А я и не знал, что такое РЖ. Открыл, стал читать — а там куча всего разного, от книжек до политики. Ладно, думаю, напишу, все равно не напечатают. Напечатали. Потом еще. И еще. Интересно было смотреть, как РЖ растет. Как дерево. Наметившаяся образовательная ветка крепла и ветвилась в свою очередь. С течением времени мы придумали и реализовали серию интервью с директорами разных интересных школ страны — «Директорский клуб». Интервью получились резонансными, проект даже был отмечен премией Министерства образования. Нас стали приглашать на разные встречи, мы общались с управленцами всех уровней, вплоть до министра, депутатами, участвовали в дискуссиях и в конечном итоге не просто рассказывали, а и сами формировали образовательную политику. Для меня РЖ стал местом силы, местом встреч, споров, движения и развития. Энергетическая точка на карте России начала XX века.
В подготовке материала помогали студентки-филологи Мариам Квелиашвили, Станислава Кокеткина, Алина Литвинова, Полина Мякина, Полина Трофимова, Полина Фатичева, Кира Харисова, Соня Хартманн, Элина Чинкина.