Егор Фетисов. Ковчег. М.: Время, 2018
Чудной выпускник художественной академии, который на беду своего основательного тестя совершено не приспособлен к хозяйственным делам, странно шутит и невпопад цитирует стихи Гумилева и Мандельштама, каким-то образом попадает в кабаре «Бродячая собака», где перед самой Первой мировой собираются на ночные представления главные деятели Серебряного века. Героя как ни в чем не бывало привечает основатель «Собаки» Борис Пронин вместе с поэтами Бенедиктом Лившицом и Владимиром Нарбутом — ведь он, по сути, тоже из «своих», из касты художников.
Да, здесь многое подозрительно похоже на завязку «Полночи в Париже» — о чем, впрочем, не стесняясь, сообщают сами издатели. Но если в фильме Аллена перемещения — главная сюжетная линия, в романе Фетисова приключения выходца из наших дней в Петербурге начала прошлого века — только одна из многих дорожек, которые путано ведут к финалу. Герой, уже в наше время, умудряется оказаться в центре эпидемии неизвестной болезни, познакомиться с гэбистами и пропустить момент, когда жена поехала рожать (это на двухстах страницах). И хотя он отказывается в одной из сцен прыгать в окно, потому что «так делают только в боевиках», все происходящее и вправду смахивает на остросюжетный боевик, разворачивающийся в неподходящих для этого жанра условиях.
Однако кажется, что увлекательная форма лишь дань законам современного читательского рынка (или того, что под этим понимает автор), дающая возможность еще раз поговорить на вечную тему великой силы искусства. Для Ламехова (такова фамилия главного героя) оно, искусство, «реальнее, чем жизнь»; единственное, чем он хочет и может заниматься; нечто гораздо более важное, чем «котировки валют» и «политическая ситуация». В кафе с живыми акмеистами ему, конечно, интереснее, чем здесь, в ремонтируемом цирке, куда приходится устроиться на работу, потому что его картины не продаются.
А художник, как правило, не может не быть одиночкой. В большом количестве цитат и отсылок, где, помимо ожидаемой классики, вдруг выплывают «Меланхолия» Триера или «Похороните меня за плинтусом» Санаева, можно узнать и песню группы «Зимовье зверей» «Только парами». Слова из которой автор наверняка и крутит все время в голове: «Одиночек не берут на этот ковчег». Ламехов и вправду классический одиночка, меряющий действительность стихами Серебряного века. У него есть жена, но она, скорее всего, носит не его ребенка. Ему даже некому рассказать о своих сновидениях — быть может, он и с Мандельштамом разговаривает лишь во сне.
По всем правилам прописанный (и оттого, возможно, несколько занудный) художественный роман должен, видимо, взять на себя задачу мотивационной литературы: не стоит предавать свою артистическую сущность ради материального мира — нужно с этим миром покончить и переместиться на ковчег искусства. Но у художника вряд ли возникнет мысль искать вдохновение в русской современной прозе — логичнее обращаться напрямую к завсегдатаям «Бродячей собаки».
Купить на Лабиринт.ру
Мо Янь. Красный гаолян. М.: Текст, 2018. Перевод с китайского Натальи Власовой
«Красный гаолян» перевели на русский совсем не в первую очередь, хотя это довольно известный на Западе роман — отчасти благодаря одноименной экранизации, которая еще в 1988 году взяла «Золотого льва» на Берлинском кинофестивале. С прозой Яня, конечно, никакой фильм не сравнится: писатель в своем тексте гораздо меньше церемонится что со своими героями, что с читателем. И потом, невозможно же показать, как «капли мочи стучали о стенки ведра, словно жемчужины о яшмовое блюдо».
Предки рассказчика — его молодые бабушка с дедом, и совсем юный отец — оказываются в гуще китайского сопротивления в Японо-китайской войне, начавшейся в 1937-м и продлившейся до окончания Второй мировой. Японцы смерчем проходят по городам и деревням, забирают в плен людей и скот, отбирают съестные припасы; тем, кто не подчиняется, устраивают мучительные казни. Китайцы же, которые по большей части состоят не в государственной организованной армии, а в самостоятельных стихийных отрядах, сколоченных главарями местных хозяйств или просто разбойниками, отчаянно не дают себя в обиду и расправляются со всеми попавшими к ним в руки японцами с не меньшей жестокостью. Все это переплетается с историей о семье, стесненной вековыми традициями, в которой, в свою очередь, есть собственная внутренняя история, — смелой бабушки, которой удалось построить семейное счастье, как раз закрыв глаза на эти самые традиции.
Здесь почти нет галлюциногенных видений и других трюков с измененным сознанием, Мо Янь узнаваем по другим свойственным ему чертам: патологическому вниманию к низменной телесности (причем тело мертвое ему интересно не меньше живого) и обилию излишне абсурдных (как комических, так и пугающих) сцен, в реальность которых настолько трудно поверить, что это обстоятельство делает их похожими чуть ли не на легенды. Устрашающая реалистичность происходящего постоянно как бы нивелируется опереточностью бытовой жизни отдельно взятой деревни. Друг друга сменяют главы, в одной из которых под ногами хрустят человеческие кости и земля хлюпает, напитавшись горячей и соленой кровью, а в другой — глава уезда, словно мудрец в восточной сказке, лично разрешает спор о краже курицы на рынке и наказывает сообщников тем, что одному из них намазывают медом задницу, а второго заставляют ее вылизать.
И все же чувствуется, что «Красный гаолян» не только первый большой роман Мо Яня, но еще и исторический, национальный эпос. Ответственность давит на автора, стесняет его. Если вы, кстати, еще не читали «Страну вина» — пока и не читайте, начните с «Гаоляна».
Купить на Лабиринт.ру
Брайан Рирдон. Найти Джейка. СПб.: Аркадия, 2018. Перевод с английского Елены Акинцевой
В школе, где учится 16-летний подросток Джейк, происходит перестрелка. Больше 10 детей оказываются убитыми, включая стрелявшего, а Джейк пропадает без вести. Полиция считает, что он в бегах, потому что сам замешан в преступлении; его отец, конечно, в это не верит и ищет сына отдельно от полиции, перебирая подсказки в своих воспоминаниях. Стоит ли говорить, что именно он находит мальчика первым?
«Найти Джейка» — первый роман психолога Брайана Рирдона, который покинул офис, стал работать дома и самостоятельно воспитывать своих детей. Отсюда, видимо, и герой, который после рождения детей тоже переходит на удаленную работу, из-за чего дети растут буквально у него на глазах. История, приключившаяся в итоге с Джейком, тоже не придумана. Массовое убийство в школе «Колумбайн», унесшее жизни 13 детей, до сих пор остается одним из самых громких и обсуждаемых дел о стрельбе в учебных заведениях США. У Рирдона, правда, сюжет хоть и похож на реальность, но имеет совсем другую развязку.
Сама тема нападений в школах не так актуальна в России, как в США (хотя только за последние два года таких случаев было больше десяти), но Рирдон пишет не о явлении, а о человеческой на него реакции. Он, ни слова не говоря о безопасности в школах или пресловутой возможности свободно покупать оружие, целиком сосредотачивается на родительской рефлексии произошедшего. Отец Джейка, в отчаянии готовый поверить в то, что его сын может быть убийцей, разбирается с тем, как он мог этого не заметить, — ведь именно он воспитывал детей, пока супруга работала адвокатом. Мать Дилана Клиболда, устроившего то самое побоище в школе «Колумбайн», до сих пор задается тем же вопросом и рассказывает об этом в интервью и на конференциях. Главный вывод, который приходится сделать, — иногда мы совсем не знаем тех, кого, на наш взгляд, знаем очень хорошо.
«Найти Джейка» — хороший образец жанровой литературы, этакий психологический лайт-хоррор на детективной основе. В котором от детектива практически ничего и нет — это точно не история про успешное раскрытие преступления. Все действие романа происходит и заканчивается в течение лишь нескольких дней после загадочного происшествия, но за это время герою приходится чуть ли не полностью пересмотреть свое мнение о собственных детях и даже провести ревизию супружеских отношений — и в этом заключается главный нерв текста. Скорее, это история о том, как человек впадает в тяжелое состояние стресса, утяжеленного грузом неизвестности, и о том, что из него не всегда можно выйти.
Несмотря на то, что по ходу книги встречается множество расхожих сцен, которые могли уже давно набить вам оскомину в американском кино (фургоны с репортерами дежурят у дома героя, а репортаж о трагедии бесперебойно крутят по всем каналам), — узнать концовку все равно любопытно.
Купить на Лабиринт.ру
Григорий Померанц. Записки гадкого утенка. СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017
Культуролог и религиозный философ Григорий Померанц начал собирать свои «Записки» еще в конце 80-х годов прошлого века. Тогда он, разменивающий седьмой десяток и оглядывающийся на сложный проделанный путь, предавал бумаге бесчисленное количество воспоминаний, пытаясь на примерах судеб знакомых ему людей разобраться в отношениях человека с верой и религией. После этого философ прожил еще четверть века, так свои поиски и не закончив — видимо, слишком хорошо понимая, что однозначных ответов тут и не может быть.
«Записки» уже издавались несколько раз — и сейчас переиздаются в честь столетия со дня рождения Померанца (он умер в 2013 году). Это самая «объемная» редакция, сюда добавлены четыре новые главы — не новые в принципе, но по разным причинам не входившие в подборку раньше. Вся книга, с одной стороны, имеет заметный хронологический вектор, предполагающий, что биографические подробности предшествуют научным и мировоззренческим теориям и взглядам, которые разделял или обосновывал герой. С другой — все главы, как бы подтверждая слова автора «писал, не видя книги, второпях», представляют собой сложные, изворотливые, неструктурированные потоки мыслей, которые от конкретных персоналий и событий резко, но органично переходят к фундаментальным явлениям и вопросам. Это не только мемуарная проза, и автор не просто проливает свет на дела минувших дней: он анализирует их и следит, как меняется его точка зрения на одни и те же вещи; главное — он готов ее менять.
Григорий Померанц
О чем он пишет? О самом разном: о номенклатурном страхе и бесстрашии на войне; о любви как «вглядываньи»; о Достоевском, про которого он написал первую диссертацию, и Бахе; об индийской теории чакр; об истине, которая «для каждого своя».
Его интересы будто ничем не ограничены. На самом же деле это и есть пример универсального подхода к пониманию мироздания и поиску бога. Расходясь с церковью, он считает, что путь к богу может быть разным, и призывает к разговору с другими конфессиями. Ему противна «идея своей безусловной правоты в вере», и он иронично приводит множество аналогий, как вера — не религиозная, а марксистская — делала людей слепыми фанатиками.
И все же, как любая мемуарная проза, это еще и калейдоскоп портретов, по которым можно изучать эпоху. Здешние герои в большинстве своем предсказуемо делятся на два типа: тех, кто в молодости был живым воплощением «закаленной стали», а потом восседал в секретариатах, и тех, кто непоколебимо отстаивал правду и свободу. Одна из самых интересных глав — про Ольгу Шатуновскую, «легенду бакинского подполья», вступившую в партию в 15 лет и потратившую все силы на работу в так называемой комиссии Шверника, где уже во времена Хрущева вновь разбирали убийство Кирова. Упрямая Шатуновская довела дело до конца и доказала причастность Сталина к этому убийству — но так и не разуверилась в партии. Кажется, этот неподвластный логике дуализм и привлекает Померанца больше всего. Как и все, что не подчиняется однозначному определению.
Купить на Лабиринт.ру