1. Вчера на «Горьком» уже вышел материал к юбилею Михаила Айзенберга. Но автор этих строк глубоко убежден, что Айзенберга много не бывает. На «Кольте» поэта поздравляют друзья и читатели: «День рождения — удобный повод сказать любимому человеку, что ты его любишь, и поблагодарить его, меняющего, а в каком-то смысле определяющего для тебя окружающую действительность. Айзенберг — такой человек для многих», — пишет составитель подборки Филипп Дзядко. Среди авторов — Василий Бородин, Максим Семеляк, Евгения Лавут: «Я очень люблю стихи Михаила Айзенберга, потому что они совпадают с моим представлением о задаче поэзии, нескромной и очень трудной: говорить о главном и только главном, избегая высокопарности и высокомерия — и в то же время не допуская упрощения и опрощения; не лукавить, прикидываясь, будто главное — это что-то другое или будто что-то кроме главного ее вообще интересует». А вот, например, Игорь Гулин: «Каждое стихотворение Айзенберга я воспринимаю именно так — как летательный аппарат, отправленный в близлежащую тьму — разведать ее, принести тревожные или спасительные вести, проклятия и обещания. Сила этих хрупких созданий невелика. Их ноша часто едва заметна. Оттого они отправляются вновь и вновь. Человек, ставший айзенберговским читателем, начинает ощущать их встречу как свое дело». Здесь есть тонкие разборы текстов (Алексей Медведев о недавнем «Пересыпано песком захолустье…») и подробности их создания, ранее известные лишь ближнему кругу поэта (разговор Ивана Ахметьева и Татьяны Нешумовой).
2. «Прочтение» запустило еще один длительный спецпроект — «География», — в котором будет рассказывать о литературе разных стран, переведенной на русский. В первом выпуске — поэзия, проза, драматургия и нон-фикшн Литвы. О прозе рассказывают Ирина Кравцова (в «Издательстве Ивана Лимбаха» в последнее время вышло несколько литовских новинок) и переводчица Габриэле Галюте; здесь же даны отрывки из недавних рецензий на литовские произведения — больше всех собрал «Взгляд змия» Саулюса Томаса Кондротаса. Анна Герасимова, выпустившая сборник переводов Томаса Венцловы, говорит о нем («Тот редкий случай, когда человеку, который этого заслуживает, невероятно повезло: обстоятельства сложились так, что его человеческие качества и творческие способности не заглохли, а, наоборот, получили широкую огласку и высокую оценку. <…> Идешь с ним по Вильнюсу, люди на улицах узнают, почтительно здороваются. Один таксист прямо поверить не мог, что везет самого Венцлову, и был совершенно счастлив получить книгу с автографом...») и Гинтарасе Патацкасе. Еще нескольких поэтов, в том числе Марцелиюса Мартинайтиса, создателя своего рода авторского аналога народного эпоса для Литвы, и Эдуардаса Межелайтиса («Сейчас принято думать, что Межелайтис был такой столп советского режима. На самом деле он очень долго был под ударом»), представляет переводчик Георгий Ефремов.
Переводчица Мария Чепайтите говорит о драматургии Марюса Ивашкявичюса и о его гражданской позиции: «Приятно, когда самый знаменитый из литовских драматургов — нравственный и граждански ответственный человек, что в теперешнее время помешанности на успехе, тусовок, понтов и снобства — полный нонсенс». Она же в разделе о нон-фикшне рассказывает о подготовке литовского номера «Иностранной литературы», где было напечатано несколько дневников — литовского партизана Дзукаса, поэта Альфонсаса Ника-Нилюнаса, литературоведа Витаутаса Кубилюса. В ноябре выйдет новый литовский номер «Иностранки» — к столетию независимости страны; он будет состоять из текстов молодых авторов.
3. «Сигма» вместе с дейтинговым приложением Pure открыли спецпроект «Разговоры о сексе», каковых разговоров (осмысленных) нам всем ощутимо не хватает. Первый выпуск посвящен рождению фантазии; из литературных материалов — эссе Ивана Мина о границах эротических фантазий и том опыте, которым обогащает человечество сочетание секса с современными технологиями («Если представить себе фантазию в виде реки, то необходимо найти ее истоки, русло, устье, протоки и дельту. Но в случае секса, чувств, да и сознания вообще, поиски до сих пор ведутся в мутной воде»), фрагменты из рассказа французского писателя Эрве Гибера о любовной коммуникации и начало эротического рассказа Инги Шепелевой: «Не помню, как я так исхитрился, но можно сказать, что она одним широким взмахом ноги шагнула со своего пьедестала мне прямо на грудь» — продолжение следует.
4. В новом номере «Лиterraтуры» поэт Сергей Соловьев рассказывает о своих путешествиях по Индии — «по самым нетуристическим местам, в глубинке ее, где жизнь аутентична и чудесна, а чужеземцев видят крайне редко, если вообще видят». Жизни, бытию в Индии в значительной степени посвящена и недавняя поэтическая книга Соловьева «Ее имена», а недавно он стал снимать там видео и сделал два фильма: один — о древнейшем ритуале тейяме, до сих пор проводимом в окрестностях города Каннур (текст Соловьева о тейяме публиковала «Кольта», мы тогда запамятовали дать ссылку); второй — скорее сериал из 33 двадцатиминутных эпизодов, моментов Индии. Соловьев дает синопсис нескольких выпусков, там есть, например такое: «Рыбный рынок, в гавани деревушки Харни, прямо у кромки океана, на песке. Сонмы людей, лодок, белых быков с повозками, разгружающих рыбу с лодок прямо в воде, сонмы тысяч рыб и диковинных пучинных жителей, лежащих на земле — кучками, рядами и порознь. Гомон, аукцион, пылающие наряды женщин. Пиршество красок, рядом с которыми средневековые картины фламандцев меркнут». Ссылка на видео — в конце текста; рыбный рынок и в самом деле производит большое впечатление, как и следующие кадры, где Соловьев чистит купленную рыбу, рассказывая «байки обо всем на свете».
5. Вышел первый в этом году номер немецкого русскоязычного журнала «Берлин. Берега»; главный его материал — ранее не публиковавшаяся повесть Фридриха Горенштейна «Астрахань — черная икра». Сама повесть в Сети недоступна, но выложены две статьи о ней — Юрия Векслера (видимо, самого авторитетного исследователя Горенштейна) и Дмитрия Вачедина. Векслер предполагает, что «Астрахань» находится в прямой связи с последним и до сих пор не опубликованным романом Горенштейна «Веревочная книга»; Вачедин характеризует повесть: «Читается всё местами не просто современно, но ультрасовременно, словно смотришь фильм Навального про икорную коррупцию на Волге. Однако Фридрих Горенштейн не обвиняет власть, вернее власть виновата не более чем каждый из нас — человек изначально испорчен, он как зараженный спорами „чужих” астронавт носит в себе желудок, половой инстинкт, стремление к бессмысленной жестокости». Кроме того, из материалов номера доступны рассказ Даниила Бендицкого и стихи Бориса Херсонского: «За каждым героем сокрыт прототип, / который, как мальчик к окошку, прилип / к холодным, размеренным строкам. / Смеется, скрывается, прячет лицо, / но в авторский вымысел вставит словцо, / которое выпадет боком».
6. Сайт InLiberty переформатировался — теперь это тематический сетевой журнал. Первый номер в таком качестве посвящен тому, как сегодня воспринимается свобода, больше ее или меньше. Здесь есть, в частности, эссе Юрия Сапрыкина «Птичьи права». Сапрыкин пишет о Карамзине, который ездит по Европе в дни, предшествующие взятию Бастилии и началу революции во Франции. «Свобода, длинной песчаной змейкой проскользнувшая в отчет о европейском путешествии, для Карамзина не бремя и не тягота: она прежде всего легка. Даже понимаемая всего лишь как возможность быстро и по своей воле перемещаться в пространстве — приуныл в одном городе, перебрался в другой, — свобода ощущается как нечто сладостное, несущее счастье», и эта свобода парадоксальным образом достигается через согласие с добровольными ограничениями социальных институтов; свобода французов — совсем иного рода, и в XX веке она обернется «скрежетом и стоном». Фигура, изображенная Карамзиным на песке, больше согласуется с русскими реалиями: «естественный жизненный уклад для змеи — ускользание, уклонение, увиливание; именно таковы традиционные фигуры свободы в России, если брать ее не в метафизическом, а в социальном, житейском плане»; «свобода — это лукавое право откосить и улизнуть». Птичка и змейка — хорошая оппозиция, не хуже берлиновских ежа и лисы.
7. На сайте магазина «Лабиринт» — интервью Афанасия Мамедова с израильским прозаиком Меиром Шалевом: писатель в этом году был почетным гостем фестиваля «Красная площадь», а в «Тексте» вышла его новая книга «Мой дикий сад», действительно книга о саде, который Шалев сам посадил и теперь оберегает. «Мой сад отличается от борхесовского, — говорит писатель. — Мой сад — дикий и сухой. И не такой густой, как тот императорский сад в знаменитой новелле Борхеса. Мой сад — средиземноморский, и хоть я по нему не плутаю, конечно же, слышу, и как гуляет ветер в прибрежном заповеднике, и жужжание пчел, и многоголосье птиц… Выходя из дома, я по их пению — по тону, по чистоте — могу сверять часы. И редко когда ошибаюсь». Началась работа над книгой с необычно высокого экземпляра морского лука — Шалев измерил его и спросил у читателей газеты «Едиот ахронот», встречали ли они садовые растения выше; на газету обрушился поток писем, и Шалев почувствовал азарт садоводческого письма. В книге также упомянут куст марихуаны. Сестра писателя сделала к книге тонкие иллюстрации — которых русский читатель не увидит. Среди прочих тем, которые Мамедов обсужает с Шалевом, — проза Маркеса и Агнона, отношение к критике, участие писателя в Шестидневной войне: «Когда я был серьезно ранен и лежал на земле, у меня было такое чувство, что я близок к смерти, — но я знал, что не умру».
8. Мы как-то раз уже писали о первых советских переводах Толкина, а теперь вот на «Батеньке» появилась статья Сергея Виноградова о первой советской экранизации «Хоббита» — телеспектакле середины 1980-х, который прославился в YouTube (иностранные фанаты «поздравляют Советский Союз с избиением Питера Джексона»). «Постановка собрала пару десятков звезд советского театра, некоторые их них, впрочем, утонули в своих бородах, и узнать их на экране непросто. Но другие узнаются вполне. За рассказчика — Зиновий Гердт, в роли Бильбо — круглолицый и вкрадчивый Михаил Данилов, посох Гэндальфа носил Иван Краско, а в Голлума переодевался Игорь Дмитриев», — пишет Виноградов. С Голлумом, кстати, намучались: «Дабы превратить народного артиста РСФСР Игоря Дмитриева, который доселе играл сплошь русских дворян и испанских грантов, в „скользкую тварь”, потребовалось вымазать ему лицо зеленкой и одеть в обтягивающий спортивный костюм с рыболовной сетью вместо шали». Вообще, смешной текст, почитайте; саму экранизацию можно увидеть здесь.
9. На Rara Avis Валерия Пустовая пытается подвести итог скандальным спорам вокруг книги Анны Старобинец «Посмотри на него»: напомним, попадание этой книги в шорт-лист «Нацбеста» сопровождалось жуткими, в человеческом смысле, высказываниями (запустила эту волну член жюри премии Аглая Топорова). Эхо этого скандала разнеслось далеко — например, до страниц «Космополитена». Пустовая замечает, что эстетических суждений в полемике раздавалось немного, и суммирует их выражением Авдотьи Смирновой (которая призналась в презрении к книге): «Швы наружу». «„Метод” же темой дискуссии так и не стал: несмотря на то, что историю его можно провести от „Исповеди” Аврелия Августина до современного документального театра, для рецензентов книга в жанре doc оказалась нова и дика», — констатирует Пустовая. Доброжелательные рецензенты не смогли перейти к критике текста, опасаясь затронуть личную боль; злонамеренные — обрушились на эту боль как на нечто постыдное. В разговорах подчеркивается публицистический характер книги, написанной и изданной «ради борьбы»; клеймо нон-фикшна, по Пустовой, снимает с книги всякую презумпцию многомерности и неоднозначности. Между тем то, что ставят книге на вид — «бесчеловечность» (а на самом деле «пристрастность» и «нетерпимость»), эгоцентризм, — неотъемлемые черты документальной прозы; Пустовая, принципиально называющая «Посмотри на него» романом, на примерах объясняет, что дело не в том, сволочь или не сволочь конкретный доктор, а в том, как конкретный человек ощущает боль, страх и растерянность; «героизм» книги — «в профессионально записанном не героическом, не достойном — обыкновенном опыте проживания горя». Мне все же представляется, что дело не только в методе, который якобы заставляет критиков оступаться на ровном месте: менее болезненная тема не вызвала бы всех этих нареканий. Так или иначе скандал вокруг книги Старобинец показывает, что мы — в полном соответствии с тем, что в ее книге написано — действительно не умеем обсуждать травму; научиться делать это сложнее, чем научиться правильно понимать особенности документального жанра.
10. The New Republic рассказывает историю о том, как Артур Конан Дойл, подобно Шерлоку Холмсу, спас невиновного человека от тюрьмы. Статья Сары Вайнман посвящена выходу книги Маргалит Фокс «Адвокат Конан Дойл». В центре событий здесь — дело Оскара Слейтера, обвиненного в ограблении и убийстве в Шотландии; его признали виновным и приговорили к пожизненному заключению. Известный криминальный журналист Уильям Рокхид сильно сомневался, что вердикт справедлив, и привлек к защите Конана Дойла. Книга Фокс, пишет Вайнман, неизбежно напоминает детективный роман, правда, важно в нем, не кто убил престарелую богатую даму, а кто подставил Слейтера. Фокс сравнивает эту историю с делом Дрейфуса: Слейтера обвинили по антисемитским мотивам (к характеристике привлекли лженаучные криминологические теории Ломброзо и Бертильона). Конан Дойл, написавший статью «В защиту Оскара Слейтера», в этой параллели приравнивается к Эмилю Золя. «Молоток Слейтера был слишком мал для орудия убийства. Он менял имена, чтобы скрыться от жены, а не от полиции. Его не было даже рядом с местом преступления, что бы ни утверждала полиция. А вердикта присяжных — девять „виновен”, пять „вина не доказана” и два „невиновен” — было бы недостаточно для приговора в Англии, где решение должно быть единогласным».
В 1909 году это ни к чему не привело: Слейтер сел в тюрьму. В 1925-м он вновь обратился к Конану Дойлу, сумев передать записку на волю. Писатель спонсировал выход книги о деле Слейтера; после этого его наконец оправдали.
Но самое интересное в этой истории — то, что после этого Слейтер и Конан Дойл поссорились. Шотландское правительство выплатило Слейтеру компенсацию за годы тюрьмы — шесть тысяч фунтов. Конан Дойл полагал, что Слейтер должен с ним поделиться: ведь он потратил на него время и средства. Но Слейтеру нужны были деньги: никто не хотел брать на работу бывшего заключенного. Конан Дойл писал бывшему подзащитному злые письма; за несколько месяцев до смерти писателя Слейтер выплатил ему 250 фунтов. «А вознаграждения мне никакого не нужно, так как моя работа и служит мне вознаграждением», — кажется, эти слова Шерлока Холмса не относились к его создателю.
11. В Zyzzyva Ингрид Вега горячо хвалит роман норвежской писательницы Гуннхильд Ёйхауг «Подожди, моргни» — психологический портрет человека, попытку разобраться в том, что он думает наедине с собой (героиня, например, идентифицирует себя с моргающим курсором на компьютерном экране). «Точность языка этой прозы противостоит устройству сюжета со множеством переменных. Здесь прослеживаются биографии нескольких людей, почти ничем не связанных друг с другом… их внутренние отношения показаны через призму таких фильмов, как „Убить Билла” и „Трудности перевода”, а также таких литературных произведений, как „Ад” Данте».
12. Главный тренд года в оформлении книжных обложек: огромные, как правило, белые буквы, верхний регистр без засечек. Тенденцию подметили в Lithub: если 2017-й был годом розовых обложек, то теперь вот это. Понятно, почему это так модно: «во-первых, как джинсы „скинни”, это отлично выглядит на ком угодно» (по поводу скинни — протестую). «Во-вторых, этот стиль кричит о литературности, важности и крутизне одновременно. Большие буквы говорят: это важная книга. А пестрый, яркий фон говорит: это сейчас самая тема!»
Meg Wolitzer, The Female Persuasion, Riverhead Books, April 3, 2018; design by Ben Denzer