К середине 1968 года Волжский автозавод объявил всенародный конкурс — выбор имени для массового автомобиля. К выпуску готовилась будущая «копейка» — фиатоподобная, наполовину итальянская, долгожданная. А имени «Жигули» еще и не было — его как раз должны были изобрести. В «Советской России» и журнале «За рулем» были напечатаны конкурсные условия; пришло по общему счету восемьдесят пять тысяч писем.
Хлынула добродетельная, конформистская волна предложений. Многие названия апеллировали к грядущему светлому празднику — столетию со дня рождения В. И. Ленина. «Столетка», «Ленинавт», «Ленинская звездочка», «ТАЗВИЛ» (Тольяттинский автозавод Владимир Ильич Ленин). При этом — что обыкновенно для официального советского масскульта — перед нами продукт предельной невинности. Ни тени ухмылки в этих названиях.
Следом шла заграничная, романтическая линия — «Россита», «Дружба», «Софи», «Итарос», «Совиталь», «Десина» (Детище советского и итальянского народов), «Чиполлино», «Гарибальди».
Дальше — космическая, гражданственно-романтическая тема: «Валентина», «Спутник», «Лунник», «Комета». И в конце поспешали «добрые» названия — «Жаворонок», «Ласточка», «Мечта», «Друг», «Песня», «Фиалка», «Гвоздика».
Да, были и божественные предложения — «Аврора» и «Венера». Если только Аврора — это о заре.
Пятерка финалистов оказалась такова — «Волжанка», «Дружба», «Мечта», «Жигули» и «Лада». Вполне себе ладная словесная компания, нестройное, но бодрое сообщение о мечте и способах ее обрести. Впереди блистала хорошая, чистая выдуманная жизнь. Полдень двадцать первого века. В невыдуманной — предстояло стоять в очереди за «Жигулями», страстно желать товара, ждать перемен.
Прошло ровно пятьдесят лет. И россиян призвали еще к одному общему делу — придумать названия для трех дивных видов нового вооружения: крылатой ракеты неограниченной дальности с ядерным двигателем, боевого лазерного комплекса и беспилотного подводного аппарата.
Можно ли сравнивать эти два конкурса? Автомобиль, казалось бы, воплощенная приватность, образ частного благополучия, личного мира. Свое — отдельное и отделяющее.
А наши три оружейных комплекса — совместное символическое владение, работающее на производство коллективного страха в промышленных масштабах и разных видах (устрашение для врага, утешение для «своих»).
Но общее есть: советский народный автомобиль рос, безусловно, как общинное достижение. Он был «намечтан» страной. То был типичный Ситроен «Богиня» Ролана Барта: «На мой взгляд, автомобиль в наши дни является весьма точным эквивалентом великих готических соборов: это грандиозное эпохальное творение, созданное вдохновенными и неизвестными художниками и потребляемое (в воображении, пусть и не на практике) всем народом; в нем видят предмет сугубо магический».
Собственно, главный автомобиль отечества в индустриальном обществе (давно ли оно кончилось?) и был как раз частью символического капитала страны. Важной деталью в построении национального каркаса гордости. Своего рода эмблемой самой государственности.
Что там потом случилось с «Жигулями», какой символикой они обросли и как представляли собой государственный движитель — это дело следующее. Сначала они были магическим предметом.
И вот новые магические предметы нашего времени — свежее оружие. Как тут идет работа именования? Как изменилась народная личность? Есть ли совпадения в предложенных названиях?
Совпадения, как ни странно, есть. Две штуки. Беспилотный подводный автомат предлагали назвать «Авророй». Сдается мне, что и в случае с «Жигулями», и в случае с морской ракетой, в памяти всплыла не розовоперстая Эос, а крейсер «Аврора», совершивший известный свой выстрел.
А второе совпадение потребовало маленького расследования и принесло симпатичные результаты. «Жигули» могли назвать «Пальмиро», это именование почти вошло в финальную пятерку.
Газета «За коммунизм» от 30 августа 1964 года
Фото: chronograph.livejournal.com
И «Пальмирой» — в честь погибших в Сирии воинов — предложил назвать крылатую ракету г-н Кадыров. Этот вариант долгое время лидировал, и, когда итоговое название все же оказалось другим, разразился даже небольшой скандал. Не сбросили ли на сайте Минобороны (где и проходил конкурс) голоса?
Но в шестьдесят восьмом году какая Пальмира? Какая сирийская грусть? Пальмиро Никола Микеле — так звали Тольятти, генерального секретаря итальянской компартии, который в августе 1964 года умер в Крыму, где лечился, и в честь которого и назван город — жигулиная колыбель. Пальмира — город пальм, а имя Пальмиро означает «несущий пальмовую ветвь» и традиционно дается мальчикам, родившимся в вербное воскресенье. Я поглядела день рождения Тольятти — 26 марта. Родился в Генуе, в праздник, в солнечный день, когда итальянские храмы похожи на оранжереи, на приморские променады.
В этой мелкой, никому уж не важной детали и чувствуется жизнь, которая полнее, светлее, причудливее, путанней, осмысленней всего того, о чем мы с вами говорим. Трех наших ракет. Которая — движение, усмешка и повторение, а не остановка и страх.
Кстати, об усмешке. Вот главная разница в «народной личности» конкурсантов 1968-го и 2018-го.
В 1968-ом она, личность, гордится, умиляется, романтически волнуется. Что свидетельствует, разумеется, не о полном отсутствии протестных желаний или чувства смешного у среднего шестидесятника, а о строгом отборе предложений и строго определенной (и крепко воспитанной) норме публичного высказывания. Тон высказываний — светлое ханжество.
Но и по ханжеству можно соскучиться, поскольку она часть порядка. Нынче конкурсант ни в чем себе не отказывает. Можно предположить, что народ, называющий ракеты, удивительно смешлив. Названия предлагаются такие — «Чебурашка», «Осиновый кол», «Солнечный зайчик», «Умиротворение», «Офтальмолог», «Нежданчик», «Гиперболоид», «Мухобойка», «Учитель», «Ватник», «Скунс», «Любовь» («из России с любовью»), «Гарант» («как гарантия мира на земле»), «Вовочка», «Санкция», «Пупсик», «За пацанов», «Вишенка», «Капитошка», «Наташа», «Американская мечта» и «Песец».
Глумление над врагом — древняя забава. Но нынешний конкурсант, как кажется, представляет себе войну как род рэп-баттла. Выстроены войска, и на чистое пространство между противоборствующими выходят не поединщики, а юнцы с выставленными вперед дланями, и принимаются за дело осмеяния вражины. У кого питчи лучше, тот и победит.
Я даже не могу сообразить, что за традиция стоит за этим новым героем. Не Левша («наша сметка на вашу нет-ка»), не щедринский мужик, не Теркин, относящийся к войне с усмешливым стойким смирением. В комментариях постоянно оговаривается особенный русский характер, имеющий ценность подлинности в насквозь формализованном, фальшивом мире. Русский не признает чужих правил. Не принимает устоявшихся иерархий. Он смеется над страшным.
В этой характеристике слишком много детского, чтобы считать этот характер реальным. Это описание чрезмерно молодого героя, не верящего на самом деле в существование беды и гибели, но мы живем в немолодой и усталой стране.
«Только мы способны называть оружие цветочными именами!»; «Только у русских может быть огнеметная система „Буратино”»!» — так говорят конкурсанты о традициях причудливых названий для оружия, которые, действительно, имеются. Оружие в России называют с огоньком. Артиллерийские комплексы и вправду сплошь «Акации» и «Тюльпаны». Воистину страшные — при этом — только названия спецсредств, которые находятся в распоряжении внутренних войск. Наручники вправду имеют товарное наименование «Нежность». Шокер — «Ласка». Вот это реальный шутник называл. Настоящий. Взрослый. А что до «Буратино», с чего мы взяли, что это истинно русская особенность — управлять страхом или опасностью с помощью «сниженного» названия?
Первые американские бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, звались «Толстяк» и «Малыш». Это общечеловеческая история — смеяться над тем, что пугает, это попытка приручить зло, создать иллюзию управления стихией, которая больше, сложнее и темнее осознаваемого.
А знаете ли вы, как назывались три самые первые советские бомбы? О, самая первая долго звалась «изделием 501»: интересно, что секретность в деле нейминга совпала с санитарной стыдливостью — если вспомнить известные «изделия номер два».
Но затем бомбы получили имена. Их звали «Мария», «Татьяна» и «Наташа».
В грубом приближении случайно получилась значимая триада: сакральное, культурное и народное. Потому как Татьяна всегда Ларина, а вот Наташа не Ростова; Наташа — она общинная, массовая, народная.
Точно таков и итог нынешнего конкурса. Контролировали ли на сайте Министерства обороны ситуацию, чтобы победили наиболее серьезные, «взрослые» варианты, или само так сложилось — это не важно.
Но получилось вполне явное послание. Имена ракет как рассказ о том, кто мы такие. Что мы несем. Как письмо инопланетянам, запущенное на орбиту.
Собственно, начать уже можно с того, что три вида оружия, предложенные для названия, сами по себе являют ядерную триаду. Это подводный снаряд, крылатая ракета и наземная пушка. Земля, вода, воздух. Второй и третий дни творения.
Названы они «Посейдон», «Пересвет» и «Буревестник». Бог, герой и символ. Античность, Средние века. Новое время.
Посейдон — колебатель суши, верховный бог моря в древнегреческой мифологии: «О черновласый держатель земли Посейдон, внемли мне, Конник, держащий в руках трезубец, из меди отлитый, Ты, обитатель глубин сокровенных широкого моря, Понтовладыка, что тяжкими мощно грохочет валами! О колебатель земли, что, вздымая могучие волны, Гонишь четверку коней в колеснице, о ты, дивноокий, С плеском взрываешь соленую гладь в бесчисленных брызгах».
Пересвет — воин-инок, сошедшийся перед Куликовской битвой с сильнейшим поединщиком Челубеем и победивший его ценой собственной жизни.
Буревестник — символ революции и революционных потрясений, которые принимаются как радость и восторг. «Песня о Буревестнике» была написана Максимом Горьким в 1901 году в ответ на разгон студенческой демонстрации у Казанского собора в Петербурге. Имела чрезвычайную популярность, разошлась тысячами списков. Декламировалась на сходках и журфиксах передовой молодежи. Девушки плакали, читая.
Но для нас и, думаю, для тех конкурсантов, что предлагали это именование, Буревестник не столько часть революционной романтики и мифологии, сколько образ советского. Актовый зал, напряжены плечи учительницы музыки, следует мощное крещендо; на сцене школьник-декламатор, державший паузу, приготавливается вскричать: «Буря! Скоро грянет буря!..». В зале — жеребячий подростковый смех. Но текст-то незабываемый. Думаю, если б был объявлен конкурс на прозвище для американских ПРО, они бы тотчас получили название «Робкий пИнгвин».
Комбинация складывается так: преемственность мировой культуре, героизация Святой Руси, советскость. Мир. Русь. СССР.
Вот из этого мы сложены — и прекрасно. Кто бы протестовал. Послание не хуже других. Одна мелочь мешает порадоваться разумной триаде: она на ракетах написана.
