Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Заглянув после длительного перерыва в букинист «Арбат, 20», в этот раз я решил изучить завал с дореволюционной и раннесоветской литературой — там часто попадаются не самые очевидные издания, стоящие дешевле, чем книжные новинки. Названия некоторых книг можно прочесть на корешках, другие лишены опознавательных знаков и требуют индивидуальной проверки. Открыв синий томик уменьшенного формата в ручном переплете, я увидел на титуле заглавие «В Нарымский край» — нижняя часть этой страницы была аккуратно оторвана. Автором значился неизвестный мне М. Д. Тимошенко, орфография дореволюционная. Подумалось, что передо мной очередные мемуары о каторге и ссылке — тема, к которой я испытываю давний и последовательный интерес. Первая глава, «Начало страшной войны», начиналась так:
«„Данное время никогда не повторится. Человечеству свойственен инстинкт самосохранения. Цифры, которые война после себя оставит, будут до того громадны, многоразличные последствия ее будут чувствоваться всеми и везде до того трудно, потребуют такого изнуряющего, мучительного и страдательного напряжения всех творческих, созидательных сил, способностей и средств человечества, что слово „война” само собой, автоматически вывалится из всех словарей цивилизованных народов. Сомнений нет. Другой такой войны никогда не будет!”
Так говорил современный мыслитель, взирая на то разрушение и ужас, которые волнами нового потопа залили мир, начиная в памятный день 20 июля 1914 года.
Да и правда: давно ли было то, что было?»
И прочитанное, и старая орфография, ассоциирующаяся скорее с XIX веком, меня удивили, поэтому я задумался, когда же была издана книга. Если она вышла за рубежом, то есть после революции, то почему в ней нет воспоминаний о более поздних событиях? Но если ее издали в России, то, видимо, не позднее 1917 года. Я продолжил читать:
«Человечество было ослеплено блеском цивилизации, подавлено количеством и качеством изобретений, открытий, усовершенствований и улучшений всякого рода. Оно считало времена варварства навсегда и невозвратно канувшими в Лету. Нравы казались мягкими и проникнутыми светлым гуманизмом. Международное право стояло на страже справедливости и благосостояния. Казалось, миром должна была заполниться вся земля. Давно ли было все это и куда исчезло оно?»
На этом я прервался и понес книгу на кассу. «Пожалуй, стоит прочитать ее в первую очередь, отложив прочее», — решил я. За этим решением последовало изучение информации об авторе. Впрочем, я ограничился чтением статьи на википедии, вот цитата оттуда:
«Михаил Данилович Тимошенко (1885 — ок. 1938) — пресвитер, сопредседатель Союза русских баптистов, христианский писатель и журналист, редактор журнала „Слово Истины”. Михаил Тимошенко родился в 1885 году в Киеве, в семье верующих. Его отец, слесарь Киевского паровозного депо Даниил Мартынович Тимошенко, стал первым пресвитером Киевской общины Евангельских христиан-баптистов. По воспоминаниям М. Д. Тимошенко, в 1880–1890-х годах община подвергалась жестоким гонениям».
Жил с семьей в Брянске, Харькове и Орле, с 1910 года — в Одессе. Из статьи следовало, что по взглядам Тимошенко принадлежал к христианам-«модернистам», а его книжная библиография насчитывала всего три наименования (видимо, основное печаталось в журнале); также там присутствовал фотоснимок, на котором Михаил Дмитриевич запечатлен в компании Скалдина. Все это, начиная с определения «христианский писатель», подстегивало интерес к случайно найденной книге (позже я понял, что на фотокарточке рядом с ним — некий В. В. Скалдин, а не известный писатель-протообэриут Александр Дмитриевич). Некоторые детали одесской жизни Тимошенко:
«Михаил Данилович Тимошенко писал стихи и рассказы для детей. С сентября 1913 года он издавал в Одессе баптистский журнал „Слово Истины”. Летом 1914 года (вскоре после начала Первой мировой войны) М. Д. Тимошенко был привлечен к ответственности за перепечатку статьи „Еще о покушении на Распутина” (на номер журнала с этой статьей был наложен арест). Вскоре издание „Слова Истины” было прекращено, а в декабре 1914 М. Д. Тимошенко сослали в село Алатаево Нарымского края».
С этого и начинается повествование. Книга оказалась жанрово необычной: в основе сюжета лежит путешествие из Одессы в Сибирь по железной дороге с длительными остановками в отдельных городах; к этому добавляется тематика каторги и ссылки — вагоны каторжные, а в узловых городах Тимошенко с товарищами бытуют в тюрьмах; временные же особенности превращают книгу в тыловой военный репортаж; наконец, мировоззрение автора задает религиозный тон и местами вносит в книгу элементы христианской проповеди.
О перепечатке статьи, ставшей причиной высылки, Тимошенко не упоминает — по его версии, с началом войны начался поиск внутренних врагов, в числе которых оказались все христианские иноверцы:
«„В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри” — гласил манифест царя.
Мы хотели верить, что всевозможные „охранители” и „ревнители” тоже прекратят охоту на русских сектантов, которым и без того жилось несладко, хоть и была провозглашена „свобода совести”. Грубая клевета и злобная ложь неустанно преследовали их, судебные процессы по 73 и 90 ст. „за богохульство и совращение” — не прекращались, а собрания закрывались и многие из гонимых попадали за решетку. <...>
Но „распря” с сектантами оказалась вовсе не забытою и вылилась в совершенно неожиданную и своеобразную форму, возможную только в эти дни новорожденного чада XX века — всемирной войны».
Здесь описана логика конфликта, согласно которой он и развивался. В качестве конкретного примера Тимошенко приводит речь обвинителя из числа «ревнителей православия», ворвавшегося на собрание баптистов вместе с патриотической манифестацией:
«Братья и сестры, православные христиане, — старался он перекричать шумливую толпу, наполовину состоявшую из женщин и детей и прибежавших на шум евреев, — вы знаете, что мы ведем войну с антихристом Вильгельмом германским! А мы должны сказать, что все баптисты, евангельские христиане, адвентисты и прочие отступники от веры истинной православной, которые собираются вот в этой зале, все они враги наши, ибо они немецкой веры! Они изменники!.. Потому что они собирают деньги для своего Вильгельма, молятся за него. А почему мы это знаем? А потому, что они попирают нашу истинную, православную, кафолическую церковь, потому что...
Далее на головы баптистов и прочих „изменников“ сыпались старые обвинения».
Вскоре за этой речью последовал ночной визит жандарма, арест и отправка в Томскую губернию вместе с другими одесскими проповедниками-иноверцами, всего их было девять человек. Прошение о выезде за свой счет не было удовлетворено, и после прощальных свиданий с близкими герои оказались на перроне, а затем в этапном вагоне. Интересы религиозных узников значительно отличались от уголовных, и если на последних автор смотрит глазами внешнего наблюдателя, то внутри его группы мы видим трогательное единение:
«Тяжесть общего времени соединила в одно представителей двух обособленных союзов: баптистов и евангельских христиан. И даже немного строптивые адвентисты приняли участие в общей трапезе и вели себя скромнее, хотя единения в понимании и веровании так и не было достигнуто. Живя в одном городе, питаясь от одного Источника и сражаясь против одного врага — греха, мы в сущности мало знали друг друга. И только здесь пристальнее взглянули в поверхностно знакомые лица. В городе все было некогда, куда-то спешили, а может быть и искусственно отгораживались от более близкого знакомства; не лежало сердце к общению. Созревших же вопросов, требовавших разрешения, набрался целый короб, и мы по-братски принялись срывать плоды накопившихся недоразумений и преткновений и пробовать их вкус. Поморщились не раз!.. Чем дальше мчался поезд, тем больше чувствовалось, что мы дети Одного Отца, призваны исповедовать и защищать одно упование и стремиться к одной цели. Разница наименования и организации, подобно выжатому лимону, потеряла свою ценность, остроту и значение. Следующее поколение верующих будет удивляться нашей отсталости, наши дети только покачают головой над нашим детством... И что бы в жизни ни встретилось, куда бы нас ни забросила судьба, — это чувство братского единения и любви, освященное общими страданиями и углубленное исканием в сокровищнице Вечной Истины, навсегда останется в сердцах наших!.. Уже прежде бросалось в глаза, что верующие различных наименований, обычно замкнутые в свои ячейки, при общей скорби или погребении кого-нибудь из работников Божиих сходились вместе, и мелочность плотского недомыслия, косности и страстей, что в увлечении иногда принималось за действие Духа, — отпадала сама собой и воцарялось сознание, что у нас один Господь, одна вера и одно крещение, и любовью Божия будила в душе лучшие устремления».
В Киеве их ждала ночевка на нарах и пересадка. Увиденное за окном отбывающего поезда вызвало у Тимошенко любопытные воспоминания:
«Проезжая через станцию Киев II, я познакомил моих спутников с расположением Демиевки и Слободки, так близко напомнившими мне беззаботное и невозвратное детство. Вдоль полотна железной дороги бежал ручей, всегда полный городских отбросов, а иногда окрашенный кровью животных из скотобоен. И мы, дети, с удовольствием часами когда-то плескались в этой грязи, ныряя в глубоких местах. А вон виднеется дом, где я жил и где еще до „свободы” тайно собирались верующие для молитвы. Раз, осенним вечером, нагрянула полиция, но поспешила раньше назначенного времени и захватила всего душ десять. Проскользнув между ног зазевавшегося в дверях городового, я выскочил за ворота и предупредил остальных... А вот здесь, на горе стояли солдатские лагери, куда мы бегали за кашей и сухарями. Вкусные были сухари!..»
В вагоне произошел спор с революционно настроенным надзирателем-«хохлом» о существовании Бога: периодически в книге приводятся разговоры такого рода с тюремщиками или заключенными. По приезде в Курск братья столкнулись с нехваткой вагонов в отходящем поезде, а «следующий этап шел только через неделю». Соответствующая глава книги называется «Курский ледник»: им предстояло провести неделю в сырой холодной тюрьме. По истечении ее выяснилось, что из-за перевозки войск этапы на Сибирь отменены, и ожидание поезда растянулось на месяц. Вот так Тимошенко попрощался с Курской тюрьмой:
«Прощай, Курская тюрьма! Подарили мы твоим стенам четыре недели драгоценной жизни и будем помнить о тебе всегда!.. Когда же ты, в числе других, превратишься в памятник древности, в музей былых страданий, мы покажем твои стены нашим детям, где плоть подвергалась испытанию и мерзла, где дух затем томился в „позолоте” клетки и проходил в огненное горнило к совершенству и славе! В стенах твоих еще раз подтвердилась верность слов: „Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах”!.. Да, были слезы, было и ликование, было уныние, была и радость!.. Прощай, гнойник человеческого естества, детище падшего порабощенного духа!..»
Промелькнувшие за окном Орел, Тула, Пенза наводят Тимошенко на размышления о России:
«Наша родина — еще не объединенная огромная часть вселенной, требующая тьмы тем работников по всем отраслям духа и тела. Ей предстоит великое будущее, когда свет Божий пронижет толщу ее предрассудков, суеверий, лености и нерадения, когда Евангелие станет основой жизни ее лучших сынов, стремящихся к правде. Пока же что, эта огромная земля плохо связана дорогами между городами, селами и деревнями, еще хуже — общими интересами и целями. Единственно прочные узы издревле сплетают ее в одно целое: пьянство, разврат, неурожай, голод, эпидемия, война, насилие. Но не вечно же этим калекам бродить по великой российской равнине, придет и им конец, и он не за горами!..
Вот по этой равнине и мчался наш поезд, мимо лесных чащ, полей, селений и редких городов. Чем дальше, тем выше подымались снеговые сугробы и крепчал мороз».
Поезд прибыл в Самару. Глава, посвященная ей, получила название «Две недели в угаре»: особенностями самарской тюрьмы оказались дурной прокуренный воздух («для нас табак был — яд змеиный, отравлявший легкие всю дорогу») и обилие заключенных. Пребывание среди уголовных преступников иногда приводило к конфликтам, отдельной проблемой было уследить за своим имуществом. Порой иноверцы сталкивались и с несовершеннолетними заключенными, рассказы о которых сегодня мало ассоциируются с дореволюционной Россией:
«„Дети — цветы земли”, — так часто звучит трогательное сравнение. Но как часто во множестве гибнут эти „цветы“, замораживаемые суровой действительностью. Безжалостный бог войны тяжелой поступью давит всех обывателей земли, на кого только наступит, — и бедных, и богатых, и счастливых, и обездоленных, — давит и нежные всходы, и „цветы земли”. Дети — точное отражение больших. При заболевании организма больших эпидемичной болезней „войною” быстро и неуклонно растет и детская преступность, принимающая все новые формы. Развращенность детской души достигает своего предела в заразной атмосфере „мертвого дома”, откуда малыши выходят с „профессорскими” познаниями по части многогранного порока, изощренной преступности и с богатым арсеналом отборных „словечек” и примеров. Обреченные на долгое заточение, многие из преступников обращают свое похотливое внимание на юное детское тельце, и в этой области мерзостям нет конца. Для достижений своих целей безумцы пользуются ласками, угощением, подарками, а то даже угрозами и насилием.
Три мальчика-добровольца, отбившие несколько таких „атак”, сидели вблизи нас и читали Евангелие. Некоторые братья, вспоминая своих детишек, много беседовали с ними.
Большая камера освещалась двумя электрическими лампочками, висевшими на потолке. И при этом скудном свете, напрягая зрение и голос, кто-либо из служителей Божиих читал Евангелие. Заинтересованные слушатели окружали чтеца. Ставились вопросы, высказывались мнения, завязывалась беседа, и незаметная работа „расчистки поля” двигалась вперед.
— Сколько я листов этого самого Евангелия прокурил в тюрьмах, и не счесть! А вот этаких вещей там и не находил, — говорил пожилой узник».
Военная тема поднимается в повествовании не слишком часто, но с неизбежностью. Вот, например, как она вводится, когда заходит речь о политическом заключенном из простонародья:
«Приятное воспоминание о себе оставил румяный с седыми кудрями и черной бородой старичок-малоросс киевской губернии, веселый и добродушный. <...>
— За что тебя, диду, выслали?
— А Бог его святый знает, говорят, што за полытыку, — смеется старик.
— За какую же политику?
— Да на сходке, я, дурень, сказав: и на што нам эта война, только парубков бьют, вот и все, а меня и выслали. „Ты, говорят мне, полытыку нам не разводы”.
— Ты, диду, знаешь, что такое политика?
— Полытытка? А Бог его святый знае! — и, подумав, старик добавляет: — Мабуть полытыка та, што не треба воеваты...
Безобидный старик „за полытыку” должен был пропутешествовать куда-то в Иркутск. Он всем старался услужить, и за это получал подарки из съедобного».
Две недели в угаре закончились, и арестантский вагон пересек Урал. Задержка в Челябинске была вызвана новой причиной — нехваткой конвоя, а местная тюрьма отличалась повышенным вниманием к правилам и формальностям. Отдельной неожиданностью оказалась инфекционная угроза от соседей по камере:
«Больных становилось все больше и больше. Некоторые бредили в тифозной горячке. Во время одной проверки помощник остановился над больным меннонитом, послушал его бессвязную жалобу, качнул головой и молча вышел.
— Все можем заболеть так, — заметили ему вослед, и как-то жутко стало на душе.
Приходил фельдшер, записывал больных, измерял температуру и уходил. Только раз принес хинин, касторку, а ревматику намазал йодом опухшие ноги. Тифозных отделили в небольшую камеру, где они лежали без помощи. При образцовой тюрьме не оказалось больнички. На место уведенных больных появились новые занемогшие, и каждый ждал своей очереди. Как-то в послеобеденную пору вдруг вошел свет-начальник тюрьмы, а за ним врач, который, дохнув камерного яда, только развел руками. Больные обступили его; некоторые показали гнойные нарывы на груди и спине. Доктор только махнул рукой на эти украшения заразного сифилиса. Начальник отечески утешил всех и обещал следующим этапом обязательно отправить дальше. Ну, что же, подождем еще, нам не привыкать!..»
Покинув тюрьму, герои благодарили Бога за уцелевшее здоровье. Среди иноверцев один оказался поэтом, поэтому челябинский эпизод описан в длинном стихе, который приводит Тимошенко. Он начинается со строчек: «Средь этапной канители / Две недели просидели / Мы в челябинской тюрьме». Самым выдающимся из приведенных сочинений поэта следует признать портрет вора Иванова, постоянного попутчика иноверцев на этапе, ставшего фактически десятым героем повествования — к большому расстройству остальных девяти.
«Усвоив воровской жаргон, непонятный для непосвященных, Филипович составил стихотворение о „знаменитом” Иванове и преподнес ему, торжественно прочитав во всеуслышание:
С виду — блондинчик приятный, бравый;
Прическа вправо, сам худощавый;
Усики рыжие, — часто их крутит;
Шуткой, улыбкой разум всех мутит.
За бок держась, по камере бродит,
Фельдшера встретит, — быстро подходит.
„Живот болит, ах!” — скорчившись скажет.
Дадут касторки — сапоги смажет...
Как на поверке, так в час прогулки,
Всякому строит „карикатурки”.
Видна по телу татуировка.
Зубы гнилые... Танцует ловко.
На всякий случай „перышко” носит:
Всякого „сидора” тайно тормошит.
Кто в каком деле с ним не сойдется,
Без оплеухи не обойдется.
Шармач-марвиха, хапесник, койфщик,
Скокарь, хламидник, налетчик, мойщик,
Голубятник, жулик, фармазонщик,
Котлетчик, супник и бугайщик,
Стрелочник тоже, — всяк его знает.
„Москвичом Ванькой» провозглашает...
Это произведение нового „поэта” изумило всех „своих” [т. е. воров. — И. С.], которые долго повторяли:
— Ай да Филипович! Ловко отделал москвича. „Зубы гнилые”... „Танцует ловко!” Верно, прямо не в бровь, а в глаз попал... И откуда все наши названия знает?..
Значение указанных слов таково: перышко — перочинный нож, сидор — мешок с вещами, шармач-марвиха — карманный вор, кассист — взломщик касс, собачник — пользующийся для грабежа сонным порошком, шопен-фелыгер — магазинный вор, скокарь — квартирный вор, хапесник — вор, обирающий мужчин, в комнатах с падшими женщинами, койфщик — грабитель-убийца, котлетчик-фармазонщик — ловко подсовывающий при продаже вместо купленной хорошей вещи плохую, напр., вместо шелкового платка — простой и т. д., голубятник — чердачный вор, мойщик — вагонный и трамвайный вор, хламидник — мелкий базарный воришка, налетчик — врывающийся с оружием в руках под видом анархиста, жулик — обсчитывающий при дележе своих товарищей, бугайщик — подкидчик кошельков, стрелочник — обменивающий на улице при продаже золотые вещи на медные, ступник — охранитель проститутки и т. д.»
Сибирь. Политические ссыльные едут на поселение в Сибирь в тюремном вагоне.
Рисунок Б.В. Смирнова, 1904
Следующий огромный кусок пути — от Челябинска до Томска — пролетел на удивление быстро и без приключений. Тимошенко арестовали в Одессе 6 декабря 1914 года, а в Томск он прибыл 24 февраля 1915-го. Далее выяснилось, что ссыльных отправят кого куда, всем были назначены разные села (одному из девяти героев даже наказали возвращаться обратно в Одессу для участия в судебном заседании), а Тимошенко предстояло проделать еще 500 верст на санях до Алатаева. Проезжал он и через село Колпашево — где спустя полвека родился лидер «Передвижных Хиросим» Вячеслав Шатов. Эту часть пути автор считал уже более вольной, поэтому согласно его подсчетам в роли заключенного он пробыл 80 дней. Впрочем, читателя описание этой части может удивить:
«Ехали на простых „розвальнях”, по три человека на каждых, и только через день приспособились садиться так, чтобы не вываливаться и чтобы не болела спина. Каждый не любил вылетать в сугроб, но всегда смеялся, когда такое несчастье случалось с другими. В партии было несколько неудачников, которые постоянно вываливались, а потом бежали с версту, пока не нагоняли рысака, и долго пыхтели, отдувались и вытирали вспотевшие лица. К счастью, все падения обходились благополучно; головы, руки и ноги остались целыми. А приходилось иногда на полудиком одре буквально слетать с крутизны; уцепишься в передок, зажмуришь глаза и мчишься в пропасть. Выноси, конь добрый! Глянешь потом назад и только головой покачаешь: поистине Ангел-хранитель сопровождает нас! Как-то одной из лошадей наскучило наше общество, она повернулась назад и умчала домой троих „рястантов”. Стражнику пришлось ехать за ними...»
Добравшись наконец до места назначения, Тимошенко описывает почти идиллическую атмосферу села Алатаево. Несмотря на расселение, Тимошенко и тут оказался не один:
«Тут же в Алатаеве мы познакомились с высланным из Туапсе братом П. С. Ковалевым, попавшим в сии места за слова: „Лучше бы было бы, если бы не было войны”. По тюрьмам он протащился полгода и в Алатаево прибыл в 50° мороза».
Узнав о морозах, Тимошенко поблагодарил Бога за задержки в пути — достаточно теплой одежды он не имел, а к началу марта стало значительно теплее. Деревенская жизнь по сравнению с пересылкой была для Тимошенко вольной и приятной, а через несколько месяцев к нему приехали жена с сыном. Иноверцев продолжили ущемлять административным образом и тут (с той же аргументацией — сбор денег для «антихриста» Вильгельма II), но не обошлось и без конфликта с местным населением:
«Но адвентисты, Горелик и Жак, подверглись ссылке в ссылке. Дело возникло по жалобе местного попа, отца Якова Сырачова, который попросил убрать их из Алатаева за совращение одного молодого крестьянина. Сын домохозяина адвентистов, Александр, попросил Евангелие, начал усердно читать, перестал кланяться иконам и в постные дни есть скоромное. Родные всполошились и заявили об еретичестве батюшке, который и пожаловал с надзирателем к совратителям, которым стал грозить всякими карами; но они вежливо предложили „увещевателям” оставить их в покое. Тогда с амвона последовала новая грозовая проповедь, которая совсем сбила мужиков с толку, и были розданы противосектантские брошюры Восторговской работы. „Совращенного” Александра под арестом отправили в Нарым к приставу, а тот перепроводил его к тому же священнику. Возвратился Александр домой еще более храбрым, чем был до ареста, и еще усерднее стал читать Евангелие. Угрозы иерея оправдались: Горелика и Жака перевели за полтораста верст дальше, в глухую деревушку Колгуяк. Мы проводили узников в новую ссылку и продолжили работу над „совращенным” Александром, ставшим знаменитым на все село... О, бедная, бедная моя родина, пасомая такими служителями алтаря, которые вместо слова увещевания, терпимости и христианской любви, прибегают к полицейской плетке и запрету! Оттого, что ты уживаешься с таким владычеством произвола и насилия над душою, ты и прозябаешь духовно как последний нищий, в ужасе бежишь от света Вечного Слова!..»
Вскоре официальная политика начала смягчаться, и заключенным предложили переехать в Уфимскую губернию. Добившись разрешения ехать за свой счет, а не этапом, Тимошенко с семьей в сентябре 1915 года покинул Нарымский край. Прибыв в Уфу с компанией иноверцев, братья рассчитывали там и остаться, но обнаружили, что их вновь рассылают по окрестным городам и деревням: «Вот так улучшение, с Сибирского ига да прямо в татарское! И это делалось ведь с мудрой целью: изолировать нас от русского населения, чтобы не совращали никого!..» В последних абзацах книги Тимошенко припоминает пословицу: «Деньги потерял — ничего не потерял, друзей потерял — много потерял, бодрость потерял — все потерял!» и благодарит Бога за все: «Чувством благодарности Отцу было повито и наше ободренное сердце...» — так заканчивается повествование.
Неясно, когда и где была написана эта книга, но вышла она в 1917 году — по всей видимости, сначала в первом номере возобновленного журнала «Слово Истины», а потом и отдельным изданием. Первая глава, «В начале страшной войны», о которой уже шла речь выше, заканчивается словами:
«Наряду с призывом запасных, ожило и общество, появились общественные организации помощи жертвам войны, раненым, семьям запасных и т. д. и т. д. И — как это ни странно, но уже через месяц после призыва волнение улеглось, острота притупилась, новизна повыдохлась, и защитного цвета мундиры стали обычным достоянием улицы. Солдатские песни — удалые и печальные — навевали грустные думы, но, смотря на движущиеся ряды войск, шедшие к погрузному пункту, думалось:
— А может быть, это все и должно быть так!..
...И теперь, переходя к личным переживаниям того времени, о чем речь будет ниже, так бы хотелось верить глубоко и основательно, что братоубийственной войны действительно больше никогда, никогда не будет...»
Выходит, эти строки были напечатаны как раз тогда, когда разгоралась Гражданская война, которая продлится пять лет. Пожеланиям Тимошенко, надеявшегося на мирную жизнь без насилия, не суждено было сбыться — напротив, в последующие десятилетия противоположные тенденции лишь усиливались. Впрочем, автор книги, согласно википедии, не опускал рук:
«М. Д. Тимошенко придерживался позиций христианского пацифизма. Именно по его предложению была принята пацифистская резолюция Всероссийского объединенного съезда евангельских христиан и баптистов (1920 г.):
„Считая ... участие евангельских христиан баптистов в пролитии человеческой крови при всяком государственном строе преступлением против совести и точного учения и духа Св. Писания, равно признавая для евангельских христиан баптистов невозможным как брать оружие в руки, изготовлять такое для военных целей во всех его видах, так и обучаться военному делу, что будет равносильно прямому участию в кровопролитии, — Всероссийский съезд единогласно постановляет: руководствуясь своим внутренним убеждением и опытом на основании учения Евангелия всякий евангельский христианин баптист должен считать своей Священной обязанностью открыто отказываться от военной службы во всех ее видах, стремясь всем сердцем быть верным последователем Того, Кто учит всепрощению и любви“.
На следующем за ним Всероссийском съезде 1923 года Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б) — ВКП(б) пыталась добиться принятия прямо противоположной резолюции, обязывающей верующих не уклоняться от исполнения воинской повинности, в том числе нести службу с оружием в руках. Тимошенко в числе 11 других делегатов, наиболее твердо отстаивающих пацифистские взгляды, был арестован до окончания работы съезда. Он был приговорен к высылке, где пробыл полтора года».
Хотя из этой ссылки он вернулся и продолжил заниматься различными баптистскими инициативами, догадаться о дальнейшей судьбе автора несложно:
«В третий раз он был арестован ночью 31 марта 1933 года. Одновременно с ним арестовали Павлова П. В. и Довгалюк И. Г. В апреле они были осуждены Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ во внесудебном порядке на 5-летний срок северных лагерей каждый. В книгах „Счастье потерянной жизни“ Н. П. Храпова и „В Иродовой бездне” Ю. С. Грачева есть упоминания о встречах с М. Д. Тимошенко в ГУЛАГе. Из заключения он не вернулся. Достоверных сведений о месте и времени его кончины не сохранилось. Считается, что он был расстрелян в 1938 году».