Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Первый, вводный том издания Заттлера вышел в 1975 году во франкфуртском издательстве под говорящим названием «Красная звезда» (Roter Stern Verlag). Владелец издательства Карл Дитрих — или просто «Ка Дэ» — Вольф был одним из активнейших участников студенческого движения шестидесятых (а в 1967—1968 годах — председателем Социалистического Союза Немецких Студентов). В число его сотрудников поначалу входило несколько франкфуртских левых радикалов, которые, впрочем, уже к середине семидесятых покинут издательство и переключатся на вооруженный террор. Так, к примеру, в начале десятилетия в «Красной звезде» работали члены «революционных ячеек» Бригитта Кульман и Вильфрид Бёзе, в 1976 году застреленные израильскими спецназовцами при освобождении угнанного ими в Уганду самолета; или Магдалена Копп, в 1982 году арестованная за попытку взрыва в парижском посольстве Кувейта. Неудивительно, что в прессе вокруг издательства существовал устойчивый ореол пособников банды Баадера — Майнхоф, и полиция надоедала им с обысками. Когда в начале восьмидесятых «Красная звезда» в целях безопасности открыла дополнительное швейцарское отделение, для него было выбрано более аккуратное название: «Штрёмфельд» (по загадочной поздней заметке Гёльдерлина Tende Strömfeld Simonetta) — и с тех пор издательство еще некоторое время работало под общим лейблом Stroemfeld/Roter Stern. Соседство гёльдерлиновской строчки с красной звездой может выглядеть неожиданным, однако в действительности за ним стоял не только случай, сведший Дитриха Заттлера с КД Вольфом, но и вполне определенная политическая логика.
***
В начале семидесятых годов тридцатилетний Дитрих Заттлер, в юности бросивший школу ради получения технического типографического образования, работал рекламным графиком и маркетинговым агентом. Его личной страстью было изучение поздних текстов Гёльдерлина. Началось все, по-видимому, с того, как еще в конце пятидесятых Заттлер на каникулах приобрел второй том Штутгартского издания Гёльдерлина. Он углубился в чтение и с тех пор периодически пробовал себя в интерпретации текстов. Уже в 1972 году, решив проверить одну из своих интерпретационных догадок по гёльдерлиновским черновикам, Заттлер впервые посетил архив Вюртембергской библиотеки. Там он обнаружил, что не может разобрать почерк Гёльдерлина, поэтому, раздобыв фотокопии манускриптов, он начал учиться их читать, сличая оригиналы со Штутгартским изданием. Вскоре Заттлер пришел к убеждению, что существующая традиция чтения Гёльдерлина коррумпирована принципиально неверным («избирательным») подходом к изданию рукописей, реализованном прежде всего в том самом Штутгартском издании, по которому он учился. По мнению стихийного филолога, стихи Гёльдерлина (в первую очередь поздние) следует печатать не в виде обработанного текста, а «историко-критически», то есть в виде последовательного набора разных вариантов, воспроизведенных со всей возможной точностью. Этот подход не был для издательской практики новинкой, однако крупномасштабные проекты такого рода ставили перед публикаторами большие технические и материальные трудности и в шестидесятые — семидесятые годы все еще были относительной редкостью. Однако для Заттлера дотошное издание всех вариантов выглядело необходимой предпосылкой любых возможных интерпретаций текстов Гёльдерлина. «Новое критическое издание должно показать черновики, — писал Заттлер в 1972 году в статье, отклоненной «Гёльдерлиновским ежегодником». — Для филологии, которая заслуживает своего имени, а не ненавидит втайне речь, печатные тексты могут служить лишь вспомогательным средством для более скорого пользования текстами. Печатание вариантов и описок в отдельных томах не только нарушает взаимосвязь, но и непозволительно урезает помысленное слово». Надо полагать, что в устах дилетанта такие заявления могли казаться безответственными фантазиями, а учитывая, что Заттлер настаивал не просто на аккуратной расшифровке черновиков, но и на последовательном воспроизведении факсимильных копий, его проект должен был выглядеть еще и в техническом плане почти невыполнимым.
Со своим будущим издателем Заттлер познакомился случайно: осенью 1974 года КД Вольф, приехав в Кассель, увидел афишу, приглашавшую на курс лекций о Гёльдерлине, который Заттлер читал в местной народной высшей школе (институте дополнительного образования). Между ними завязалась переписка. «Быть может, Вас заинтересует, — писал Заттлер Вольфу, — что мои исследования я начал на свой страх и риск. У меня нет ни школьных, ни тем более академических аттестатов. Зато я могу доказать, что прославленное Штутгартское издание Гёльдерлина, в особенности второй его том, дает ошибочные, неверно скомпилированные и неполные тексты». Вольф с энтузиазмом воспринял идеи Заттлера: «Удивит ли Вас, если я скажу, что мы заинтересованы в атаке на официальные прочтения Гёльдерлина?»
Трафаретный принт Дитриха Заттлера «ушедшая любовь наука»
Удивляться было чему. В первой половине 1970-х годов «Красная звезда» печатала Клару Цеткин и Ким Ир Сена, выпускала работы по антиавторитарной педагогике и по истории пролетарского движения в Рурской области. Каким образом в эту программу должно было вписаться издание поэта-классика, доводившее до немыслимой высоты филологическую акрибию? «Сомневаюсь немного, — писал Заттлер Вольфу в ответ, — впишется ли такое издание в Вашу издательскую программу, преимущественно политико-историческую...»
Однако в глазах Вольфа противоречия здесь не было. В идеологическом плане речь шла о попытке переоткрыть (или переприсвоить) наследие Гёльдерлина. Уже сам профиль издательства предполагал, что вместо певца немецкой нации читатели должны будут в новом издании встретиться с поэтом революции. Такое переосмысление имело вполне конкретную политическую актуальность и началось еще в пятидесятых — шестидесятых годах: к примеру, в немецкой рецепции исследований французского германиста Пьера Берто, видевшего в Гёльдерлине убежденного якобинца, а в его душевной болезни — сознательное симулянтство. Тут нужно иметь в виду, что к началу семидесятых едва успело завершиться предыдущее масштабное издание Гёльдерлина (то самое Штутгартское). Начато оно было еще в 1942 году — когда фигура самого Гёльдерлина встраивалась в нацистский патриотический миф. Неудивительно, что в шестидесятые годы его издателей начинают подозревать в том, что, ретушируя парадный образ национального классика, они сгладили при обработке текстов все политически или эстетически неудобные места, в лучшем случае упрятав «подлинного Гёльдерлина» по частям в громоздкий аппарат разночтений в добавочных томах.
Вопрос стоял тем более остро, что едва ли не вся германская филология как таковая воспринималась протестным движением шестидесятых как вспомогательная дисциплина немецкого фашизма. «Новые левые» в ФРГ требовали, с одной стороны, пересмотра культурного канона, а с другой — реформирования практик школьного и университетского преподавания. Бунтующие студенты срывали филологические конференции и громили институтские библиотеки. Популярная в те годы кричалка требовала: Schlagt die Germanistik tot, / Färbt die blaue Blume rot! (Бей германскую филологию, / крась красным голубой цветок!). На этом фоне новое масштабное собрание сочинений Гёльдерлина, анонсированное «Красной звездой» в тот момент, когда в Штутгарте едва-едва завершилась работа над предыдущим, тоже воспринималось как скандальный политический выпад. «Начиная с этой недели, — писала в августе 1975 года газета Zeit, — „красный Гёльдерлин“ живет собственном новом издании. До сих пор он существовал лишь в виде гомункула германистско-социологических штудий...» Die Welt откликалась: «Что все это значит? Издательство надеется на политическую подрывную силу интерпретированных в духе Берто сочинений Гёльдерлина? <...> Или, может быть, дело тут попросту в том, как сам Заттлер сказал на пресс-конференции во Франкфурте: его лично не смущает, что в конце концов именно это красное издательство ухватилось за его идею». Это недоумение неизменно звучит в печатных отзывах на затею Вольфа с Заттлером — и кого-то заставляет предполагать худшее: нишевый проект Roter Stern просто пытается сделать себе имя на дешевой сенсации. Однако в действительности между тактикой «красного издательства» и идеей Заттлера прослеживается намного более глубокая связь.
Дело в том, что по-настоящему радикален подход «Красной звезды» был не в идеологическом, а в методологическом отношении. Заявленный проект издания Гёльдерлина призван был не только вывести его тексты в каком-то новом прочтении — он претендовал на то, чтобы представить их историко-критически (то есть с максимальной достоверностью и подробностью воспроизвести их в генетическом порядке) — и тем самым добиться того, чтобы это новое прочтение непосредственно вытекало из самого материала на глазах у читателя, а не просто руководило издателем, предлагающим уже готовую версию текста. Аннотация на обложке вводного тома заявляла, что он «представляет проблематичные рукописи Гёльдерлина в виде факсимиле и в типографской расшифровке <...> Части текста, до сих пор издававшиеся в качестве обрывков или вариантов, обнаруживают новые взаимосвязи. В этой форме „помраченное“ творчество Гёльдерлина демонстрирует такую остроту сознания, которая не случайно в Германии надолго осталась непонятой».
Детальное (т. н. дипломатическое) последовательное воспроизведение гёльдерлиновских рукописей добавляло текстам третье измерение, смещая акцент с результата поэтического труда на его процесс. Пропадала иллюзия классической завершенности, размывалось различие между «произведением» и его «черновиком», а разные варианты, в традиционном издании заслуживавшие места разве что в перечне разночтений в примечаниях, выступали равноправными стадиями существования текста. Такая техника не только рушила привычную иерархию версий, но и потенциально предоставляла каждому читателю возможность самостоятельно судить о генеалогии и значении каждого конкретного произведения. Именно здесь текстологическая методология Заттлера, в одиночку взявшегося за титанический труд по расшифровке и электронному набору текстов для вводного тома, смыкалась с политической позицией издательства. Подход Заттлера и Вольфа оказывался в двояком смысле антиавторитарным. Во-первых, он разрушал авторитетные прочтения классических текстов — атакуя базовую предпосылку, на которой эти прочтения строились: представление о том, что в позднем творчестве Гёльдерлина можно, раз и навсегда вычленив «финальные» версии текстов, читать их в отрыве от «черновых». Во-вторых, последовательно вопроизводя все версии в фотографически точном виде с детальной расшифровкой, этот подход фактически уравнивал читателей в правах с профессиональными исследователями — включая самих издателей. «Эдиционный процесс, — заявляло предисловие, — может быть снова повторен самим читателем». Это издание было рассчитано на принципиально новый способ чтения: любой посетитель библиотеки мог получить в руки не только переработанный специалистами текст, но и сырой фактический материал, и путем собственного анализа (по выражению Заттлера, при помощи собственной фантазии) составить себе о нем личное представление, возможно отличающееся от того, которое предлагали в расшифровках, а затем в конституированном тексте сами публикаторы. Как утверждало предисловие к вводному тому, «сложность, которую представляют тексты Гёльдерлина для понимания, соответствует тому, как сложно отбросить принуждение и нормы. Поэтому труд понимания Гёльдердина подобен тому труду, который всем нам еще только предстоит».
Трафаретный принт Дитриха Заттлера «не хочу в якобинцы, vive le roi!»
История публикации заттлеровского издания демонстрирует неожиданный политический потенциал, который могла обнаруживать такая узкоспециальная практика, как историко-критическая эдиция текстов. Можно заметить, что «Красная звезда» была в этом не одинока. За несколько лет до Вольфа с Заттлером с аналогичных позиций выступила молодая германистка из ГДР Розмари Хайзе. Она, в качестве полемического ответа на издательскую деятельность Теодора Адорно (на которого в то время со стороны западно-немецких «новых левых» сыпались упреки в присвоении и искажении наследия Вальтера Беньямина), в 1971 году выпустила аккуратное издание черновой рукописи эссе Беньямина «Париж времен Второй империи у Бодлера». Учитывая то, что финальная версия этого текста создавалась под прямым влиянием замечаний и рекомендаций Адорно, публикация первой, черновой, выглядела в политическом плане как удар, нанесенный из Восточного Берлина по авторитету «культурных ревизионистов» франкфуртской школы. И в этом случае тоже для «левой издательской практики» (если вообще имеет смысл о такой говорить) боевой тактикой оказывается не панковская беззаботность, а предельная аккуратность и дотошная фактичность в воспроизведении текста, пусть даже чернового — рассчитывающая на принципиальное равноправие «простых читателей» со специалистами. Парадоксальным образом, скрупулезная и трудоемкая текстологическая техника становится в немецком книгоиздании рубежа шестидесятых — семидесятых годов оружием радикалов.
Характерно, что в случае Заттлера такой подход вызвал резкий протест у авторитетных исследователей и традиционных культурных институций. Германисты-профессионалы недоумевали, для чего читателям разбирать гёльдерлиновские каракули, а Вюртембергский архив, ведавший наследием Гёльдерлина, пытался препятствовать копированию манускриптов. В печатной полемике Заттлер с коллегами победили, — и издание продолжилось. Завершено оно было спустя три десятилетия, в 2008 году. К этому времени оно уже получило безусловное признание в профессиональном сообществе и своим успехом во многом вдохновило ряд аналогичных проектов (к примеру, Тюбингенское, а затем Боннское историко-критические издания Пауля Целана или Марбургское издание Георга Бюхнера). Заттлер, как уже сказано, был далеко не пионером историко-критического подхода с использованием дипломатических расшифровок и факсимиле — однако его методологическая последовательность и политическая энергия издателей «Красной звезды» сделали много для того, чтобы этот подход из труднодостижимого идеала стал ключевым методом научного книгоиздания в германистике. Само издательство «Красная звезда / Штрёмфельд» превратилось к концу XX века в одного из лидеров в области историко-критического издания текстов. Один из знаменитых его проектов — факсимильное издание сочинений Кафки, где тексты рукописного архива (в частности, романы) печатаются не в виде завершенных книг, а как набор фотокопий отдельных листков с детальной расшифровкой — предоставляя читателям взгляд на реальное состояние этих произведений.
***
У Дитриха Заттлера осталась персональная страничка в интернете. На ней, кроме материалов к творчеству Гёльдерлина и пробников Франкфуртского издания, выложена и его автобиография. Интересующиеся найдут в ней, в частности, подробную историю Франкфуртского издания — в действительности она была намного сложнее, чем может показаться из схематичного изложения в этой заметке (по ходу дела стратегия работы с текстом менялась, а между Заттлером с его мечтой о «новом читателе» и «красным» издателем Вольфом возникали методические и идеологические разногласия). А начинается эта автобиография с первых детских воспоминаний. Несколько отрывков по годам я процитирую в переводе:
1944-й
вижу с нашего луга на ильме, на запасном пути гросхерингского вокзала люди в теплушках под конвоем; тут же в брезенте ракеты под названием «фау 3»; вопрос к няне, приехавшей из разбомбленного вюрцбурга, а на обратном пути под обстрелом с штурмовых самолетов тяжело раненой и умершей, с чьей помощью я учился читать: «а гитлер или гёте могут придумать букву в алфавит?» — «нет»; вопрос к матери: «почему так, что у зверей красивей дяди, а у людей тети?» примерно тогда же первое глубокое переживание во сне; с тех пор по временам идеи; швейцарец лёфлер матери, в одиночку ведущей хозяйство: «крестьянином он у вас не станет»
1950-й
при опросе в начальной школе в гросхерингене, кем хочу стать: «исследователь»; чтение библии и, вплоть до бегства из тюрингии, почти всего двурядного набитого книгами шкафа, но не «гипериона», который после первых дурманящих строк поставлен обратно на полку
1954-й
весна, в старшую школу в апольде не зачислен по политическим причинам; 11 июня с семьей ночным поездом до западного берлина, станция зоо; до того с братьями и сестрами в наумбургском соборе; 5 августа после нескольких лагерей как беженец из советской зоны зачислен в оберрурфский интернат evangelisches jugenddorfwerk deutschland; тоска по тюрингии и переписка с девочкой, сидевшей рядом, через непреодолимый тогда провал прохода между рядами парт