1. Объявлена программа X Биеннале поэтов в Москве. Нас ждет нечто грандиозное: российско-китайский фестиваль с огромным составом участников и такими важными событиями, как презентация антологии современной китайской поэзии и конференция «Китай в новейшей поэзии (Россия, Европа, Америка)». Кроме того, есть лекция Ильи Смирнова о китайской поэтической классике, несколько больших сборных поэтических вечеров и «Полюса» с участием Шэнь Хаобо и Александра Скидана. В дополнение — двойной номер «Октября», совместный с китайскими коллегами (оказывается, в Китае есть свой журнал «Октябрь»): с нашей стороны, например, Александр Архангельский, Дмитрий Данилов, Александр Кабаков, Ирина Ермакова, Дмитрий Глуховский*Признан властями РФ иноагентом., Алиса Ганиева, Илья Кочергин, Кирилл Кобрин; с китайской — Сяо Хан, Джиджи Мацзя, Е Гуанцинь, Цю Хуадун.
2. Сайт «Чапаев» сделал большой проект к 100-летию Октябрьской революции; есть здесь и материал о революции в экранизациях книг. Четыре разительно не похожие одна на другую кинопостановки горьковской «Матери», три подхода к «Как закалялась сталь», история неудач с «Тихим Доном» («Готовая картина стала памятником эпохи с ее внехудожественными проблемами» — о фильме Бондарчука), «Потомок Чингиз-Хана» Осипа Брика и Пудовкина («единственный случай в истории кино экранизации ненаписанного или оставшегося в рукописи романа»), сериал по «Хождению по мукам», премьера которого должна состояться когда-то вот сейчас. Замечательные авторы, отличные тексты.
3. Два журнальных пополнения. Стал полностью доступен в сети сентябрьский номер «Нового мира». Среди поэтических публикаций — Сергей Шестаков, Геннадий Каневский и Егана Джаббарова: «дервиши-мевлеви / открывают рты / а там за головой / вырастают ямы черепные / черепные мосты». В прозаическом разделе — роман Игоря Вишневецкого «Неизбирательное сродство» с подзаголовком «Роман из 1835-го года» и рассказы Алексея Музычкина; еще есть несколько интересных статей: Татьяна Касаткина пишет о том, каким образом можно из произведений писателя понять его философские и богословские воззрения, Александр Мурашов — о страдании и насилии в поэзии (от Павла Катенина и Николая Некрасова до Олега Чухонцева и Елены Фанайловой); Ольга Фикс рецензирует «Посмотри на него» Анны Старобинец.
В свежем номере «Интерпоэзии» — стихи Владимира Друка, Аллы Боссарт, Ии Кивы: «тебя еще нет / они уже все предрекли / они уже напророчили / понаставили фигур умолчания / и вознеслись // ты же все не родишься / никак не начнешься». Владимир Гандельсман публикует два эссе: об «Элегии» Введенского и «К пустой земле невольно припадая…» Мандельштама. Второе эссе — безусловная апологетика («Кажется, что бы Мандельштам ни сказал — все будет правдой. Он становится безусловным, как явление природы, которому не нужен подтверждающий эпитет»), а вот Введенского (чья «неточность» кажется ему нарочитой) и вообще обэриутский метод Гандельсман берется развенчивать, и от этого становится как-то неловко («Вообще обэриуты довольно быстро разбили окно стихами (Хармс: „Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьется”). Но потом они бросали стихи в уже разбитое окно, и зачастую это было пустым делом. Нечего было разбивать и нечем»). В иностранном разделе — републикация переводов Константина Богатырева из Рильке, четыре стихотворений Йейтса в переводе Михаила Рахунова, статья Яна Пробштейна памяти Джона Эшбери, щедро проиллюстрированная стихами покойного поэта.
4. В «Ведомостях» Катерина Вахрамцева пишет о новой книге Александра Бренера «Ка, или Тайные, но истинные истории искусства». Ка, разумеется, одно из составляющих древнеегипетской души; «художник вольно гуляет по истории искусств, беседуя не только с Ка, но и с читателем, которого то и дело огорошивает вопросами „Кто выдумал образы?”, „Что такое художник?” или „Зачем есть мясо?”». Судя по рецензии, на этот раз Бренер добрее, чем в «Житиях убиенных художников»: «В „Ка” много искренней любви и детского восхищения, честного „спасибо” старым (и не очень) мастерам». Главы такого содержания в «Житиях» более интересны, чем бренеровская ругань, в конце концов уже превратившаяся в фирменный прием. Если в «Ка» чувствуется, что Бренеру «нравится разговаривать — с живыми и мертвыми художниками, с читателем и самим собой», на эту книгу стоит обратить внимание.
5. На «Арзамасе» — большая статья Александры Борисенко «История „Питера Пэна”». Борисенко помещает самую известную книгу Джеймса Барри — «Питер Пэн и Венди» — в контекст, от которого она в современном сознании оторвана: Барри был знаменитым «взрослым» романистом (мальчик, который не хочет взрослеть, впервые появляется в его романе «Белая птичка»); его книги полны меланхолии, они, если воспользоваться латинской поговоркой, помнят о смерти и эстетизируют ее; современному «детскому» дискурсу это скорее чуждо — отчасти поэтому в СССР книга «Питер Пэн и Венди» натолкнулась на цензурные препятствия: потребовались огромное упорство переводчицы Нины Демуровой и заступничество Чуковского, чтобы она вышла без купюр. Как и «Алиса в Стране Чудес», «Питер Пэн» возник из частной истории писателя: на сказку его вдохновили дети дружественного семейства Ллуэлин Дэвис. Судьба этой семьи сложилась исключительно несчастливо — что вкупе с другими трагическими событиями вокруг писателя создало миф о «проклятии Барри».
6. На «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией — интервью с чешским режиссером и сценаристом Мартой Новаковой, создательницей художественного фильма о русской поэтессе Анне Барковой. В 1920-е за Барковой ходила слава «пролетарской Ахматовой», а в дальнейшем она отсидела три срока по 58-й статье — в сумме тридцать лет; «киноповествование начинается с сохранившегося в архивах письма Барковой Генриху Ягоде, в то время наркому внутренних дел СССР, в котором она после первого ареста просит о высшей мере наказания, сравнивая с медленной смертью пятилетнюю ссылку в Карлаг по решению суда». Баркова привлекла Новакову тем, что «не только в творчестве, но и в обществе, в жизни, отмахивалась от условностей». «Я, конечно, знаю про нынешнюю российскую ситуацию, — говорит Новакова, имея в виду не отношение к репрессиям, а опасность открытого разговора на гей-тему (Баркова была лесбиянкой). — Но я даже не сомневаюсь, что этот фильм будет показан в России». В финале фильма можно увидеть мавзолей Ленина, на котором написано «Анна Баркова»; этакая оптимистическая трактовка сорокинской фантасмагории.
7. Вышла новая экранизация «Убийства в Восточном экспрессе». В «Афише» фильм Кеннета Браны — режиссера и исполнителя роли Пуаро — не очень-то хвалит Станислав Зельвенский: «Беда в том, что Брана, вообще-то, не очень хороший режиссер, что здесь особенно заметно. Картинка, разумеется, ласкает взгляд — поезд, пейзажи, костюмы, — но в голливудских постановках за 50 миллионов иначе просто не бывает. При этом, например, проблему клаустрофобии, с которой сталкиваются все авторы транспортных фильмов, Брана решает максимально тупо: камера — помимо эффектных проездов по вагонам, от которых, конечно, невозможно удержаться, — регулярно уплывает то куда-то вниз, то куда-то вверх, в одной из ключевых сцен мы вообще видим только макушки героев». Сценарист, по словам Зельвенского, «не удержался, чтобы немного не улучшить Агату Кристи с высоты своей мудрости», и даже первоклассные актеры не спасают положение.
Чуть мягче высказывается Джо Ливингстон в The New Republic. Он признает, что Кеннет Брана как Пуаро далек от идеала, но считает, что у фильма есть свои высоты: очень красиво, огромное внимание к деталям, умные культурные аллюзии («Когда Пуаро собирает всех подозреваемых, чтобы объяснить, как произошло убийство, двенадцать героев садятся в точности как апостолы на „Тайной вечере”»). Однако минусов больше. Брана-актер слишком эмоционален, ни капли не женственен (важная черта характера сыщика) и ни разу не бельгиец. Брану-режиссера, считает Ливингстон, отчасти извиняют те же затруднения, на которые указывает и Зельвенский: экранизация Сидни Люмета настолько хороша, что с ней трудно конкурировать, а финал романа Кристи слишком известен, чтобы кого-то удивить. Ливингстон прибавляет и еще одно затруднение: фанаты Агаты Кристи — «пуристы и снобы до бешенства».
8. На «РБК» — интервью Натальи Ломыкиной с американским писателем Филиппом Майером, чей первый роман «Американская ржавчина» недавно вышел в «Фантом Пресс». Как пишет Ломыкина, пейзаж постиндустриального распада в США не слишком отличается от такового в СССР. Майера идея такого сходства удивляет — на его роман повлияли детство и юность в Балтиморе: «Все крупные компании остановили производство и покинули город, оставив массовую нищету и экономическую нестабильность. <…> Заброшенные дома, повсеместная нищета, распад и разложение. Полное уничтожение. Все это было связано с тем, что мы теперь называем глобализацией». Чтобы передать депрессивное мироощущение своих героев, Майер часто «полностью выключал свет в комнате, чтобы настроить себя на мрачный лад, или сидел под столом, вызывая ощущение клаустрофобии и чувство, что я загнан в ловушку». Писатель, кроме того, констатирует смерть американской мечты. С этого же — «Парадоксально, но все великие американские романы опровергают великую американскую мечту» — начинает свою рецензию на «Ржавчину» Нонна Музаффарова: рецензента книга заставляет за американскую мечту нешуточно переживать, но, по счастью, «намекает на возможность счастливой развязки».
9. Лауреатом Гонкуровской премии стал Эрик Вуйяр. В «Коммерсанте» об этом коротко и с неуместным юмором («премию дали мужчине, позволив женщинам с бородой и дальше выступать с критикой литературного фаллоцентризма»; «заявок [на экранизацию] еще нет, видимо, кинематографисты сейчас погружены в секс-скандалы») пишет Алексей Тарханов. О самом произведении «Повестка дня», за которое наградили Вуйяра, тут можно узнать очень мало: «маленькая повесть… о том, как легко нацизм овладел умами в 1930-х годах»; задача писателя — «рассказать о том, какими убогими средствами творилась всемирная история и как никем не осмысленные, жалкие и случайные шаги приближали историческую трагедию, от которой так и не оправилась сегодняшняя Европа». Допустим; видимо, следует (без особой надежды) ждать более подробных и внятных текстов.
10. Раз уж речь зашла о секс-скандалах. Вайнштейн-гейт, возможно, скоро доберется до литературы (правда, вряд ли будет всем так же интересен): как сообщает издание The Bookseller, проведшее анонимный опрос, с сексуальными домогательствами на работе сталкивались 54 % женщин и 34 % мужчин, занятых в книжной индустрии. О таком опыте рассказывают продавцы, издатели, агенты, авторы, организаторы презентаций; масштабы разнятся — от неприятных шуток до прямого насилия. Очень часто пристают к сотрудницам книжных магазинов: одна из них говорит, что «если вы работаете в сфере услуг, клиенты-мужчины то и дело расценивают ваше поведение как приглашение». Начальники вовсю харассят подчиненных. Корпоративные вечеринки превращаются в парад сальных комментариев. Скверно, в общем.
11. The Guardian рассказывает, как во время Первой мировой войны Редьярд Киплинг помог подавить индийское восстание. Историк Гажендра Сингх изучил документы британской разведки начала XX века: к индийцам метрополия, разумеется, испытывала особый интерес. В частности, в поле ее зрения попали 14 000 прокоммунистически настроенных индийцев из США; на их настроениях играла и немецкая разведка, и в 1917 году британская корона поручила Киплингу вести пропаганду в американской прессе. Писатель недавно потерял на войне сына и из патриотических побуждений согласился. Ему показали настоящие письма индийских солдат и попросили сочинить похожие письма, которые и были бы опубликованы в Америке. На этом месте впору воскликнуть «Фейк ньюз!», но тексты Киплинг печатал под собственным именем. «Письма Киплинга жадно читали во всем мире. Их целью было показать сущность индийского солдата, воющего за границей, и изобразить его отношения с Британией в духе радостного патернализма» (киплинговский солдат, как подобает представителю неразвитого народа, восхищается техническими достижениями британской цивилизации). «Идея была в том, чтобы создать образ хорошего индийца и противопоставить его плохому», — поясняет Сингх. В конечном итоге все это только добавило материала к репутации Киплинга-джингоиста, Киплинга-империалиста. Сингх, впрочем, заявляет, что это не вполне справедливо: произведения Киплинга куда сложнее, чем сегодня принято считать.
12. Еще о патриотизме. Library Of America — одна из самых престижных американских книжных серий — выпустила собрание эссеистики Филипа Рота. Адам Гопник пишет в The New Yorker о патриотизме Рота. Всю его эссеистику пронизывает, скажем так, амбивалентность идентичности — немудрено: в 1960-е и 1970-е на его романы «Прощай, Коламбус» и «Случай Портного» набрасывались за предполагаемый антисемитизм, а затем (после «американской» трилогии) восприятие изменилось настолько, что Еврейская теологическая семинария сделала Рота своим почетным доктором. В интервью своему издателю Рот признается, что вообще не понимает, почему когда-то обращал внимание на эти нападки. «Как и всякий писатель, заслуживающий внимание, Рот — это сумма противоречий», — пишет Гопник; достаточно сказать, что объемный том эссеистики плодовитого автора называется «Зачем писать?». Патриотизм проявляется в третьей части сборника: главная тема недавних эссе Рота — то, как ценить американскую историю, не воспринимая ее сентиментально, и как считать себя американцем, не переставая думать о странности такой вещи, как идентичность вообще. Помогает, разумеется, литература — почувствовать себя американцем Роту помогли Шервуд Андерсон, Синклер Льюис, Эрскин Колдуэлл, Теодор Драйзер. Писатель вспоминает, как менялось его отношение к собственной стране; он рассказывает, как в восьмом классе написал в соавторстве с одноклассницей одноактную пьесу, где Терпимость спорила с Предубеждением о Великом американском эксперименте. Сам Рот играл Предубеждение — и хотя Терпимость побеждала в споре, самые эффектные строки доставались ему. На девятом десятке Рот скорее на стороне Терпимости — «в более осмысленной позиции простой принадлежности». Он говорит о патриотизме места и человека, а не класса и великой цели. «Его патриотизм — в осознании того, как безнадежно мы зависим от сети наших связей и общественной энергии; мы понимаем, что она у нас была, только когда она исчезает. Ты не просто можешь вернуться домой, настаивает Рот: ты можешь только вернуться домой. Ты понимаешь Америку, когда вспоминаешь, каким на самом деле был когда-то город Ньюарк».