Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Одиннадцатого апреля скончался, пожалуй, самый прочитанный в России современный израильский писатель — Меир Шалев. Любовь отечественного читателя к нему — заслуга не только замечательных переводчиков Аллы Фурман и Рафаила Нудельмана, нашедших вернейшую интонацию для перевода сложной, изобилующей словесными играми прозы Шалева и методично переводивших книгу за книгой, и не только издательства «Текст», эти книги не менее методично выпускавшего. Меир Шалев оказался так близок российскому читателю потому, что не знавший ни слова по-русски сам парадоксальным образом немножко был русским писателем. Вполне серьезно Меир Шалев называл себя вышедшим из гоголевской шинели.
«...На меня повлияли четыре великих русских рассказчика — Николай Гоголь, Владимир Набоков, Михаил Булгаков и бабушка Тоня», — пишет Меир Шалев в биографическом романе «Дело было так».
Тоня Пекарь приехала в Палестину в двадцатые годы прошлого века и поселилась в мошаве Нагалаль. Хрупкая интеллигентная барышня, окончившая гимназию, осталась работать на земле. Внук запомнит и сохранит своеобразие ее речи, ее причуды, ее крутой нрав и передаст их своим героям. Свою первую «взрослую» книгу, «Русский роман», он и посвятит репатриантам из России, осваивающим и отстраивающим мошавы — уникальные сельские общины Израиля, отчасти социалистические. Во втором романе, «Эсав», праматерью рода Пекарей становится еще одна ипостась бабушки Тони — никем не понятая, смешная и страстная Сара из семьи героев, новообращенных иудеев из-под Астрахани.
Мошавы Меир Шалев и открывает в своей прозе для мирового читателя. Его Израиль — не древний Иерусалим, не модернистский Тель-Авив, а горькая и сладостная, политая потом сельская земля. Новые евреи отрывают глаза от книг, берутся за мотыги, а главное — все делают сообща, так что любимые герои и героини Шалева, ироничные индивидуалисты, всегда оказываются слегка отщепенцами. Исполняется сионистская мечта о еврее-пахаре, жестковыйном работнике на своей земле. В этом для интеллектуала Шалева и торжество, и потеря — но так или иначе перед нами новый человек, новый израильтянин: «Мы вырастили новое поколение. Это уже не те, неукорененные и несчастные евреи галута, это крестьяне, прочно привязанные к своей земле, — грубые, сварливые, склочные, ограниченные узколобые люди с широкой костью и толстой кожей», — говорит герой «Русского романа», учитель Пинес, альтер эго его автора.
Может показаться, что перед нами то ли еврейская «Поднятая целина», то ли беспощадно самоуничижительная рефлексия по ее поводу. На самом деле нет. Мошавы — социалистические общины, но их история в изложении Шалева совсем не соцреализм. Реализм, но иной — библейский. Библейский реализм — такое определение творческого метода Меира Шалева предложила Анна Соловей в беседе с писателем, и тот с ней согласился. Отец Меира Шалева — известный израильский поэт, преподаватель Танаха — Библии. Однако семья Шалева религиозной не была, и Библия, усвоенная, впитанная с детства, оказывается для него не чем-то непреложно священным и вызывающим трепет, а историей то ли реальной, то ли литературной, так что и к библейским героям возможен человеческий, психологический подход. Оттого и герои Шалева — одновременно патриарх Авраам и первый рожденный в мошаве ребенок, которому предстоит стать основателем рода; праматерь Сара и русская девчонка, так и не научившаяся правильно говорить на иврите, называющая себя «татар»; братья Эсав и Яков — исполинские мифологические фигуры, сын благословенный и сын проклятый, и они же домосед-пекарь и средней руки писатель, потерявшие мать и сваливающие друг на друга заботу о престарелом отце.
Собственно, для многих отечественных читателей знакомство с творчеством Меира Шалева началось не с романов, а с книги эссе «Впервые в Библии», фрагментами печатавшейся в журнале «Иностранная литература». Библейские истории там рассматриваются как некая фактография появления всего первого на земле — первой любви, первого преступления, первой потери.
Библейским для Шалева становится и понимание языка, прежде всего собственного литературного языка, стиля. В своем последнем, самом трагическом и страстном и оттого, может быть, стоящем особняком романе «Вышли из леса две медведицы» библейская оговорка-описка «двое медведиц» разворачивается в историю любви, для которой стираются категории рода и пола, так что вечно влюбленные друг в друга муж и жена говорят о себе «обе голые в одной кровати». Иврит сегодня — язык современного еврейского государства и древний язык священного писания, и Шалев особенно остро чувствует эту преемственность, он отдает себе отчет, что говорит на этих двух языках одновременно, одними и теми же словами. Писатель говорил, что, доведись ему побеседовать с царем Давидом, он не смог бы объяснить тому разве что устройство и предназначение смартфона, а вот о любви и смерти у них вполне нашлись бы общие слова.
Помня, что пишет на языке Библии, Меир Шалев предпочитал речь поэтичную, выспренную, не совсем бытовую даже там, где с горьким юмором говорится об одержимой манией чистоты бабушке, хранящей сливовые пироги в стерильном туалете, которым по назначению запрещено пользоваться всем домашним. Но высокое летящее слово Меира Шалева имеет и плоть, притягивающий к земле вес, материальным оно становится постольку, поскольку невещественно. В романе «Как несколько дней...» мальчика называют Зейде — Старик, чтобы обмануть смерть, и та действительно обманывается. В «Эсаве» Меир Шалев пишет: «...слово — это самое быстрое средство перемещения <...> ему нет никакой преграды, и оно обгоняет не только ветер и свет, но и самое правду», — и дальше устами художника-микрографиста — человека, умещающего Священное писание на пшеничном зерне, — резюмирует: «Только слово не имеет физического существования, и только оно неделимо». Слово атомарно, метафора буквализуется, но в библейском реализме Шалева это происходит вовсе не так, как в магическом реализме латиноамериканских писателей, с которым его метод часто сравнивали, хотя он никогда с этим не соглашался. У Астуриаса и Гарсиа Маркеса женщины оборачиваются шакалами и возносятся в небо на простынях, но это не чудо, потому что в природе или во сне возможно все. У Шалева мошавный осел Качке возносится на своих огромных ушах и летит в гости к английской королеве, где они мило беседуют, и это именно чудо, возможное потому, что предшественница Качке однажды побеседовала с Валаамом.
Фантазийная, невероятная проза Шалева в основе своей автобиографична. Меир Шалев родился в Иерусалиме, но детство провел в мошаве Нагалаль, который позднее и станет обетованной землей его прозы. В юности он успел поработать на семейной ферме, но крестьянина из него не получилось, да он этого и не хотел. Всю жизнь Меир Шалев несколько бравировал своей непригодностью к ручной, практической работе — и мошавника из него не вышло, и булку испечь не может, хотя теоретически знает о хлебе все: так и его альтер эго Эсав свою первую книгу посвящает хлебопечению, а из родительской пекарни бежит. Еще Эсав отказывается носить очки и сидит, уткнувшись носом в книгу. Это тоже биографическая черта самого Шалева — миопия не позволяет заниматься делами насущными, но дает особую ясность внутренней картинки: «Близорукость толкнула меня в объятия памяти и книг. Там, на их страницах, я открыл отчетливые очертания людей, объяснимые переплетения судеб, никогда не расплывающийся горизонт — тот, что простирается за глазами, а не перед ними».
Впрочем, литературой Меир Шалев тоже заниматься не планировал, а хотел стать зоологом и свою первую литературную премию — за «Русский роман» — получил от общества энтомологов.
Много лет Шалев был теле- и радиоведущим. В это время он женился, у него появились дети. Маленькая дочь Шалева мечтала о ямочках на щеках, и отец рассказывал ей истории о том, как они все-таки появились, — и так написал свою первую детскую книгу. Однажды его дочка принесла из детского сада вшей, и об этом Меир Шалев тоже написал сказку в стихах и отнес ее в издательство. Там сказали, что такая книга не может выйти никогда и нигде, но через несколько лет она все-таки вышла, и ее героиня, вошка Нехама, стала так популярна, что ей в Израиле даже ставят памятники. В 38 лет Шалев оставил работу журналиста и ведущего и сел за свою первую взрослую художественную книгу, на которую ушло два года, — это был «Русский роман».
В конце жизни признанный писатель Меир Шалев все же вернулся к работе на земле. Последняя опубликованная им книга — не роман, а развернутое эссе «Мой дикий сад». Писатель купил дом в долине Изреэль, недалеко от Нагалаля, где прошло его детство. На участке около дома Меир Шалев посадил только дикие цветы, растущие в Израиле. Сад его последней книги — одновременно и этот засаженный эндемиками участок, рукотворный рай, и сплетение всего, написанного Шалевом, и библейский древний мир, и сама земля Израиля.