Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
В 1910 году весь мир наблюдал за удивительным явлением — на небе показалась комета Галлея, которая становится видимой с Земли каждые 75 лет. В этой комете некоторые исследователи видят прообраз Вифлеемской звезды. Марк Твен, родившийся в год предыдущего ее появления, предугадывал, что и смерть его совпадет с очередным ее возвращением. Русские поэты Серебряного века посвящали «косматой звезде» стихи — почти у всех это были стихи ранние, юношеские. Смена столетий, будоражившая умы, вершилась под знаком этого небесного явления, и многие различали в этом особенный, зловещий смысл.
Вглядывался в комету Галлея из маленького чердачного окна и 14-летний Джон Дос Пассос (друзья и родственники называли его просто Дос) — будущий писатель, один из первопроходцев американского модернизма. События, которым предстояло наполнить его жизнь и сформировать личность — мировые войны, революции, научно-технические открытия, — все они в тот год еще только намечались, присматривали себе отметки на хронологической шкале. А Дос Пассос, глядя на завораживающий и жутковатый огненный росчерк в ночном небе, гадал, как и всякий подросток, о том, что ждет его в подступающей взрослой жизни.
А надо сказать, что жизнь Дос Пассоса — кстати, не такая уж и долгая, умер он в 74 года, — была невероятно насыщенной и полнокровной. Взять хотя бы его путешествия: в пути, в дороге он был всегда, с самого детства. Связано это с необычной историей его происхождения: будущий писатель был незаконнорожденным сыном Джона Рэндольфа Дос Пассоса, влиятельного юриста португальского происхождения, который вскоре после его появления на свет решил, что матери ребенка Люси Мэдисон, происходившей из старинного и уважаемого семейства, отвернувшегося от нее из-за связи с женатым человеком, лучше будет вместе с младенцем переселиться в Европу. Так начались их странствия по самым разным городам: они жили и в Лондоне, и в Брюсселе, и в Висбадене. Мать болела и скучала по дому, а Дос Пассос, неугомонный, восприимчивый, привыкал к европейской многоголосице языков и к мысли о неисчерпаемой увлекательности и пестроте мира. В Америку они вернулись только в 1906 году.
Вскоре первая жена отца умерла, и тот смог жениться на давней возлюбленной. Казалось бы, семья наконец воссоединилась — однако Джон официально считался усыновленным и носил фамилию матери вплоть до своего 16-летия. При этом отец очень любил сына и неустанно занимался его образованием: когда Джону исполнилось пятнадцать, он по инициативе отца снова отправился за океан в полугодовой гранд-тур — изучать историю и искусство Старого Света. В письмах отец поддразнивал его, интересовался, как продвигаются успехи в штудировании древнегреческих поэтов, признавался, что скучает. Своеобразная семейная история, полная условностей и недомолвок, по мнению биографов Дос Пассоса, существенно повлияла на то, как он впоследствии ополчился на мир преуспевающего американского среднего класса, сделав его мишенью для язвительной сатиры своих первых литературных опытов.
Путешествия только начинались; Дос Пассосу предстояло отправиться на Первую мировую войну и побывать на полях сражений во Франции и Италии в качестве шофера медицинского грузовика, посетить Закавказье во времена Гражданской войны и позднее приехать в СССР еще раз, пройти с верблюжьим караваном всю Сирийскую пустыню, от Багдада до Дамаска, объездить в одиночку, а потом и вместе со второй женой всю Южную Америку, отправиться за тридевять земель на Остров Пасхи. За год до смерти он поехал во Флориду — поглядеть на запуск космического корабля «Аполлон-10». В 1916 году он писал:
«Мир же просто проклятуще интересен, ну с какой стороны ни посмотри, — до ужаса трудно взять и запереть все окна и двери и сидеть себе, мыкаться кругами в потемках внутри собственной головы».
В этом интересе ко всему на свете, в принципиальном неравнодушии к жизни Дос Пассос оставался верен себе до самого конца. Страны, куда он отправлялся, были зримым воплощением увлекавших его идей, центрами вершившихся на глазах социальных экспериментов: СССР, Испания, Ближний Восток. Карта мира была для него одновременно и картой смыслов. Обо всех своих путешествиях Дос Пассос рассказывал в автобиографических травелогах, которых написал великое множество: это и «Восточный экспресс» (1927), и «Во всех краях» (1934), и «С войны на войну» (1938), и сборник путевых очерков об Испании «Росинант снова в пути» (1922), и многое другое.
А вот в другом Дос Пассос на протяжении жизни изменился очень сильно. Как правило, именно его приводят в пример, когда говорят об американцах, в начале XX века придерживавшихся крайне левых взглядов, а к середине столетия превратившихся в убежденных консерваторов. Дос Пассос, как и многие, был очень увлечен советским экспериментом, долгое время был близок к движению «Индустриальные рабочие мира» и даже работал на него в качестве журналиста, ходил на политические демонстрации в защиту Сакко и Ванцетти, раз даже загремел из-за этого в тюрьму; сохранилась фотография, на которой его под руку ведет полицейский, а сам он весело улыбается. На его счет прохаживалась газета Fort Lauderdale News: «Демонстрацию <...> возглавлял романист Джон Дос Пассос. Были замечены на Уолл-Стрит и другие обладатели имен столь же труднопроизносимых, как у Дос Пассоса, — они помогали создать на демонстрации всеамериканскую атмосферу».
Но если мы обратимся к интервью, которые Дос Пассос давал уже в пожилом возрасте, то обнаружим в них глубокое сожаление о том, какими страшными последствиями обернулись многие идеи, привлекавшие его в молодости. На самом деле «перестройка» эта началась исподволь, поначалу она даже самому писателю была незаметна; произошло это после того, как он побывал на Первой мировой войне. С поля боя он писал близкому другу и неизменному корреспонденту Рамзи Марвину:
«Война — распроклятая околесица, исполинская опухоль, которая только жиреет от лжи и злобного корыстолюбия тех, кого на поле боя ищи свищи. Последнее, ради чего стоит воевать на этом свете, — это правительство. Ни единый из этих злосчастных, чьи искромсанные перемазанные в грязи тела я отвожу в госпиталь на своей неотложке, не дал бы гроша проклятущего за так называемые цели, ради которых ведется эта нелепая бойня, — они воюют потому, что слишком малодушны и слишком лишены воображения, чтобы понять, куда на самом деле следовало бы оборотить оружие».
С войны он вернулся убежденным пацифистом. Мысль о ценности человеческой жизни, которая ни при каких обстоятельствах не должна быть принесена в жертву тем или иным политическим силам, стала отправной точкой для его дальнейшего разочарования в социальных экспериментах XX века. Неудивительно в связи с этим, что после Второй мировой он был склонен симпатизировать маккартистам. Впрочем, каких бы убеждений на протяжении своей жизни он ни придерживался, они никогда не принимали у него закостенелой формы — видимо, потому что он как писатель слишком хорошо видел и понимал неоднозначность явлений.
Хорошо известен самый драматический эпизод в постепенной трансформации взглядов Дос Пассоса — ссора с Эрнестом Хемингуэем, который многие годы был одним из ближайших его друзей. Хемингуэй познакомил Дос Пассоса с его будущей первой женой Кэти — та была подругой его детства. Они стали частыми гостями Хемингуэя на острове Ки-Уэст, много фотографировались вместе, рыбачили, веселились напропалую. Из своих путешествий Дос Пассос посылал Хемингуэю жизнерадостные, искрометные письма, в которых рассказывал обо всем виденном так, будто друг сидит напротив и они просто болтают обо всем, что взбредет в голову. Но в 1936 году дружбе пришел конец. Дос Пассос приехал в Испанию, чтобы вместе с Хемингуэем работать на съемках пропагандистского республиканского фильма «Испанская земля». Вскоре произошло политическое убийство обвиненного в шпионаже Хосе Роблеса — друга Дос Пассоса и его переводчика на испанский язык.
Эта трагедия рассорила писателей: Хемингуэй посчитал казнь Роблеса политической необходимостью, а Дос Пассос отказался верить в его виновность и покинул Испанию с твердым намерением расследовать эту историю и написать о ней правдивый репортаж — а также с убеждением в том, что злоупотребление властью и двуличие свойственны в равной степени и правым, и левым. Немало способствовало этому убеждению и предшествовавшее испанской поездке участие в работе Комиссии Дьюи.
Дома Дос Пассос принимается за роман «Приключения молодого человека», развенчивающий европейские тоталитарные режимы. Именно после этой книги за Дос Пассосом утвердилась репутация консервативного писателя; более того, в глазах социалистов — писателя, предавшего собственные идеалы. В том же 1937 году выходит знаменитое эссе «Прощание с Европой» — манифест, в котором Дос Пассос отказывает европейской цивилизации в способности построить подлинно демократическое общество и «передоверяет» эту миссию Америке.
За творчеством Дос Пассоса современники всегда следили пристально; уже второй его роман «Три солдата» был высоко оценен критиками, а Генри Луис Менкен писал о нем, что это первое достойное произведение о войне, написанное в Америке: «Роман перевернул представление американцев о войне; даже воспоминания самих ветеранов — и те изменились под его воздействием».
Но по-настоящему знаменитым Дос Пассоса сделала, конечно, трилогия «США», в которую входят романы «42-я параллель», «1919» и «Бешеные деньги». Именно в ней он в полной мере раскрыл собственную неповторимую художественную манеру: стремясь изобразить масштабную картину американской жизни, он не останавливается на одном сюжете или судьбе конкретного персонажа — напротив, выхватывает из толпы множество лиц, случайных и неслучайных, показывает, как пересекаются их истории. В книгах Дос Пассоса шумят автомобили, трещат радиопомехи, слышатся обрывки разговоров, которые краем уха подмечаешь на улице; гудит на все голоса повседневная суета.
Рассуждая о писательском почерке Дос Пассоса, часто — и справедливо — приводят в пример технику коллажа. В своих романах он в самом деле очень мало обращается к вымыслу — скорее занимается аранжировкой документального материала, детально зафиксированной действительности. Для этого ему служат разнообразные «вставки»: из газетных статей, радиопередач, собственных записных книжек или писем, из речей, произносимых на демонстрациях. Так же устроен один из лучших его романов — «Манхэттен», переведенный на русский язык Валентином Стеничем, который, как и Хосе Роблес, стал жертвой осужденного Дос Пассосом тоталитарного произвола и был расстрелян в 1938 году.
Не без оснований литературные обозреватели тех лет говорили о новой школе художественного письма, предложенной Дос Пассосом. Истоки этой школы — во многом в творческой концепции Сергея Эйзенштейна, с которым Дос Пассос познакомился во время своей второй поездки в Советский Союз. Эйзенштейновская теория монтажа чрезвычайно его заинтересовала, и в собственных текстах он постоянно к ней обращался: чередовал «планы», то фиксируя внимание читателя на той или иной детали, давая ее «крупным планом», то переключаясь на «общий план», так, что эта деталь вдруг приобретала дополнительное, всеобъемлющее значение.
Писательская судьба Дос Пассоса складывалась, можно сказать, благополучно. В судьбе же личной случилась трагедия: любимая жена Кэти, с которой Дос Пассос прожил почти 20 лет, погибла в автокатастрофе, произошедшей из-за того, что Дос Пассоса, который был за рулем, ослепило вышедшее из-за тучи солнце — и он столкнулся с грузовиком. Сам он в результате аварии потерял глаз и впоследствии был вынужден обходиться стеклянным. Дос Пассос очень горевал по жене, но спустя несколько лет женился снова — и, судя по всему, удачно, потому что вторая жена оказалась такой же неутомимой искательницей приключений, как он сам, и стала его спутницей в тех многих путешествиях, которые ему еще предстояли.
Они поселились на ферме, выражаясь по-уитменовски, «на берегах широкого Потомака», в тех же местах, где Дос Пассос провел американские годы своего детства; у них родилась дочь, Дос Пассос обустроил себе светлый кабинет с угловым столом и большими окнами, к которым, работая, сидел спиной. Бешеное бурление XX столетия начало постепенно сходить на нет. У Дос Пассоса по-прежнему было много друзей, и по-прежнему он посылал им письма, в которых то и дело проскакивало его любимое словечко «проклятущий»; в них он частенько иронизировал над надвигающейся старостью.
«Все чаще друзья становятся взрослыми людьми — что особенно необыкновенно для приматов и человека в частности — и тем больше они становятся похожи на стариков и меньше — на друзей. <...> Я от всего сердца надеюсь, что и тебе тоже по-прежнему ближе юношеская игривость, нежели свирепый рык престарелой гориллы», — писал он Э. Э. Каммингсу, другому яркому писателю-модернисту, с которым очень сдружился еще во времена их гарвардского студенчества.
Кого-кого, а самого Доса участь «престарелой гориллы» миновала. До глубокой старости он не дожил и умер в 1970 году.
До следующего появления кометы Галлея оставалось 16 лет.