Наследие Пушкина в наше время изучено вдоль и поперек, но вопрос о происхождении белки покрыт мраком. В оригинальной сказке Арины Родионовны, которая была записана Пушкиным и затем легла в основу «Сказки о царе Салтане», белки нет — вместо нее герой получает говорящего кота. (Кот, впрочем, не пропал — пригодился в «Руслане и Людмиле»). Но откуда же взялась белка?
Этот вопрос поставил в тупик такого эрудированного пушкиниста, как Марк Азадовский: «Что же касается мотива белки, грызущей золотые орешки… его источник остается пока совершенно неясным: русскому фольклору он совершенно чужд». Последующие литературоведы сошлись на том, что Пушкин белку просто придумал, и закрыли тему.
Действительно, в России не существует сказок про белок. Да, самое многочисленное животное наших лесов (и к тому же имевшее еще не так давно важное экономическое значение) совсем не удостоилось упоминаний в сказках. Совсем? Или почти совсем?
В 1907 г. в деревне Усть-Цильма Архангельской губернии (ныне в составе Республики Коми) была записана сказка «Федор-царевич, Иван-царевич и их оклеветанная мать», близкая по сюжету «Сказке о царе Салтане». Эта запись, похоже, осталась неизвестна Азадовскому, хотя Н. Е. Ончуков опубликовал ее в сборнике «Северные сказки» в 1908 г. В ней среди экспонатов волшебной коллекции названа именно белка:
«…середи моря есть остров, на острову есть сосна, на этой сосне ходит белка, на вершиночку идет, песенки поет, на комелек идет, сказки сказыват и старины поет. У этой белки на хвосту байна [баня], под хвостом море, в байне вымоешься, в море выкупаешься; то утеха, то забава».
Золотых орешков, правда, в этой версии нет, да и космические размеры белки несколько устрашают, но неразрывная связь ее с определенным деревом и то, что она поет песенки, — заметные параллели пушкинскому тексту.
Можно, конечно, заподозрить, что сказка Пушкина вторично попала в народ и была пересказана простодушному фольклористу. Однако есть и еще свидетельство того, что образ волшебной белки был не «совершенно чужд» русскому фольклору. В так называемом Олонецком сборнике заговоров, который был составлен около 1630-х гг. и лишь недавно издан А. Л. Топорковым, причудливо перемешались русские и финские (точнее, карело-вепсские) тексты. Среди русских есть и такой: «Есть море окиян, едет из окияна моря человек медян; и конь под ним медян, и лук медян, и стрелье медное; и тянет крепок лук и стреляет метко. На мху стоит сосна золотая, на сосне золотой белка золотая. И пострелит медной человек белку золотую и вынимает у ней сердце булатное…» Сердце белки предполагается использовать как лекарство.
Поскольку составителя рукописи XVII в. никак нельзя обвинить в подражании Пушкину, остается заключить, что волшебная белка на сосне у моря была известна фольклору на русском Севере на протяжении многих веков. Пушкин немного модифицирует образ — меняет сосну у моря на ель в лесу, однако белка все же попадает на «окиян-море», когда Гвидон переносит ее на свой остров. Кстати, остров Буян, на котором правит Гвидон, часто упоминается в заговорах XIX в. Островов хватает и в заговорах Олонецкого сборника, хотя они там безымянные.
Иван Билибин. «Гвидон и царица»
Фото: vsdn.ru
У Пушкина белка грызет золотые орехи, в олонецком заговоре она сама золотая, как и дерево, на котором она живет. Мог ли Пушкин почерпнуть образ белки не из сказки, а из аналогичного заговора? Возможно, Арина Родионовна заклинала воспитанника от порчи?
Олонецкий заговор отмечен явным финно-угорским влиянием: именно для финно-угорских заклинаний характерны образы металлических людей и животных, — золотых, серебряных, железных и медных, — которые живут на острове среди моря или выходят из моря. Если взглянуть на географию сюжетов о белке, то Олонецкий сборник найден где-то в Карелии, сказка, где упоминается поющая белка на сосне — в республике Коми. А откуда родом была Арина Родионовна? Деревня Суйда Копорского уезда, у которой даже название типично финно-угорское. Похоже, перед нами косвенное свидетельство того, что Пушкин получил историю поющей белки все-таки от Арины Родионовны, хотя и не в составе сказки, которая позднее станет «Сказкой о царе Салтане».
Значит, белка князя Гвидона — финно-угорского происхождения? Увы, не все так просто. Белки и правда занимают некоторое место в финно-угорском фольклоре, но отдельного мифа о какой-то особенной — золотой или поющей — белке у финно-угров не находится. Во всяком случае, специальной литературе по финно-угорской мифологии этот сюжет неизвестен.
Рататоск. Фрагмент изображения из исландского манускрипта XVII векаЗато читатель наверняка уже вспомнил о куда более знаменитой белке — скандинавской Рататоск (она же Грызозуб), бегающей по стволу Иггдрасиля, мирового древа. Освежим в памяти «Младшую Эдду» Снорри Стурлусона:
«Тот ясень больше и прекраснее всех деревьев. Сучья его простерты над миром и поднимаются выше неба. <…> Белка по имени Грызозуб снует вверх и вниз по ясеню и переносит бранные слова, которыми осыпают друг друга орел и дракон Нидхегг».
Вербальные способности эддической белки, конечно, не столь приятны, как у пушкинской, но возможную эволюцию несложно представить: белка бегает вверх-вниз по стволу ясеня и передает бранные слова («Младшая Эдда») — белка бегает вверх-вниз по стволу сосны и поет песни (архангельская сказка) — белка сидит под елью и поет песни, а также грызет золотые орешки (Пушкин).
Насколько невероятно предположить, что белка князя Гвидона — правнучка скандинавской Рататоск? Это предположение на поверку оказывается не столь уж фантастическим. Викинги присутствовали в Карелии и нынешней Архангельской области, они доходили до Пермского края. Карелия и в более поздние времена оставалась буферной зоной русско-шведских отношений. Что касается Копорья, откуда происходила Арина Родионовна, оно уже в Новое время много раз переходило из рук в руки между Россией и Швецией и в последний раз было отвоевано у Швеции Петром I за полвека до рождения самой Арины Родионовны.
В Исландии традиция интереса к мифологии не прерывалась от времен Снорри Стурлусона до наших дней. «Эдду» продолжали переписывать уже в эпоху книгопечатания. В континентальной Скандинавии, включая Данию и Швецию, интерес к эддическим мифам возродился в XVII–XVIII вв. Именно от этой эпохи до наших дней дошло наибольшее количество списков.
Какого же происхождения образ магической белки? Финно-угорского или скандинавского? Восходит ли он к древности эпохи викингов или попал в Россию в исторически недавнее время, с пленными шведскими солдатами, вынужденными рассказывать занимательные истории из школьной хрестоматии в обмен на еду? Возможно, правильны все ответы одновременно. Фольклорные тексты путешествуют и взаимодействуют самым причудливым образом: так, знакомая нам с детства сказка В. Гаршина «Лягушка-путешественница» восходит к древнеиндийской сказке о черепахе-путешественнице из сборника «Панчатантра», но, откуда непосредственно Гаршин позаимствовал историю, неясно, потому что к XIX в. переводы и переделки сюжетов «Панчатантры» расползлись по всему миру. История полета черепахи на птицах попала и в басню Лафонтена, и в древнерусский сборник новелл «Стефанит и Ихнилат». Однако в современный городской фольклор вошла именно гаршинская лягушка — достаточно вспомнить легенду о том, что во время поездки Хрущева в Америку якобы сняли с эфира мультфильм «Лягушка-путешественница» (чистейший миф, так как мультфильм вышел в 1965 г.). Это пример того, какую непростую историю могут иметь фольклорные образы.
Запутанность истории пушкинской белочки скорее правило, нежели исключение. Можно достаточно уверенно предполагать лишь то, что этот образ возник на финно-скандинавском культурном пограничье и оттуда время от времени попадал в русский фольклор. Как именно с ним познакомился Пушкин — через какой-то вариант сказки, оставшийся незаписанным, или через заклинание от порчи, — вопрос остается открытым. Золотые орехи с изумрудными ядрами, вероятно, поэт домыслил сам. История белки князя Гвидона еще раз показывает, как мало мы знаем даже о, казалось бы, хрестоматийных литературных текстах.