«Про свою молодость Лесков откровенно говорил: „Я был дьявол“»

О стоицизме, демонизме и протестантизме автора «Левши»

Работа над изданием

Моя работа с наследием Лескова началась случайно. Я довольно регулярно хожу в архив, занимаюсь разными темами. Однажды сотрудник архива сказал мне, что начинает собирать выпуск «Лесковианы» — сборника, посвященного Лескову, и спросил, не заинтересует ли меня работа для него. Я сказал, что если заинтересует, то только архивная. Он предложил открыть лесковские архивы, помочь с документами и копиями. В одном из выпусков этой «Лесковианы» я напечатал подборку писем Лескова к сестре (монахине, у него их две было), прокомментировал их, написал небольшую врезку. А четыре года назад мне позвонил Андрей Ранчин и сказал, что ему в издательстве «Новое литературное обозрение» предложили сделать том воспоминаний о Лескове и он готов мне предоставить возможность поработать над ним. Я предложил ему написать вступительную статью, а сам взялся за составление и комментарии. Договор был рассчитан на полтора или два года, и за это время я, конечно, не справился, потому что требовалось ездить в Петербург, в архив Пушкинского дома и РНБ, работать в московских архивах и в Химках в газетном зале, довольно много времени пришлось провести в библиотеках за книжками и журналами.

Пока я не стал заниматься Лесковым плотно, я к нему был более-менее равнодушен. В школьной программе он представлен очень скромно — «Левша» и «Очарованный странник». И поскольку специально я им не интересовался, то обычно звал коллег, чтобы они детям рассказывали про Лескова, человек пять или шесть выступали в разное время. И про «Левшу», и про «Очарованного странника». Сейчас, когда я знаю о нем довольно много, все равно мы вдвоем с Майей Кучерской, которая пишет о Лескове книгу для серии «ЖЗЛ», читаем ученикам двухчасовую лекцию, ведем диалог.

Мемуаристы врут

Свидетельства современников о Лескове противоречивы. Надо понимать, что все мемуаристы врут, сознательно или нет, по-разному. Там, где можно было отметить ложь, я это делал. Иногда для этого не требовалось особых усилий — например, если автор говорит, что Лесков упоминал пьесу «Три сестры», вышедшую в 1901 году, через шесть лет после его смерти. Когда человек кого-то вспоминает, он раскрывается сам — виден желчный характер одного мемуариста и скептический характер другого. Есть вещи, которые надо просто свести как несовместимые — например, воспоминания сына Лескова и Екатерины Борхсениус. Сын говорит: «Этого быть не могло!» Кто из них прав? Вот доводы Андрея Николаевича, вот доводы Екатерины Иринеевны — решать читателю.

Репутация Лескова

Репутация Лескова как писателя правого, консервативного, антинигилистического, религиозного очень ему мешала в советское время. Для советского официального мышления демократическая и народническая критика была намного авторитетнее, чем критика религиозная или символистская. Поэтому книжка Акима Волынского [1861(63)–1926, литературный критик, идеолог модернизма — прим. ред.] о Лескове у нас не перепечатывалась сто с лишним лет. Она вышла в 1898 году, называлась «Н.С. Лесков». Потом в 1918-м и в 1923 году была переиздана, а в третий раз она появилась в питерском сборнике «Классик в неклассическом освещении», там же впервые напечатали рукопись Измайлова о Лескове. А Михайловский с его жестокой критикой, Богданович (про Писарева я уж молчу) — они, конечно, оставили след. Горький пытался это сломать. И Андрей Николаевич, занимаясь биографией отца, его жизнеописанием, очень рассчитывал на помощь Горького, но тот был бессилен. В 1941 году книга сына Лескова пропала, оба экземпляра. Один при бомбежке ленинградского отделения «Советского писателя», а другой Андрей Николаевич оставил у кого-то из знакомых в Ленинграде. Знакомые умерли, и квартира оказалась разгромленной — сгорела, наверное, в блокаду. И он сел писать вновь, его мечта была реабилитировать отца. Потому что сначала Лесков не нравился левым из-за того, что слишком правый, потом он не нравился правым из-за того, что слишком левый. Как замечают многие, в том числе автор второй книжки о нем — А. И. Фаресов (эту книжку мы включили в наш том полностью), обычно проделывается обратный путь. Начинают с революционных, крайне левых убеждений, а заканчивают консервативными. Лесков все делал наоборот, он шел «Против течения» — так назвал Фаресов свою книгу. Лескова очень скупо печатали в советское время, об этом Лев Александрович Анненский написал эссеистическую, очень талантливую, не всегда точную в деталях, но очень интересную книгу «Лесковское ожерелье».

Переломилась эта ситуация, во-первых, в 1954 году — сразу после смерти Андрея Николаевича посмертно вышла его толстая книжка, не полностью, в 1984 году было более полное издание. Во-вторых, в 1956–1958 годах, когда вышел одиннадцатитомник Лескова, это было серьезным прорывом в издании его наследия. Если бы Андрей Николаевич подержал это собрание сочинений в руках, он бы умер спокойно, потому что ему это было гораздо дороже, чем его собственная книга. После этого Лескова издавали с разной степенью полноты, и наконец начало выходить тридцатитомное собрание сочинений. Инициатором был покойный Николай Иванович Либан, который стал его главным редактором. Это собрание не академическое — академического, думаю, и наши внуки не увидят, потому что у нас с подобными изданиями проблема. Блока вышло восемь томов, если я не ошибаюсь, Гоголя семь, Пушкина три тома. Толстой начался давно, но количество томов можно пересчитать по пальцам. Работа очень серьезная, и каждое из этих изданий испытывает большие трудности. Но это, конечно, стыд и позор, что у нас до сих пор нет образцового Пушкина или Толстого. И Блок, и Гоголь, и Толстой, и Пушкин закреплены за научными институтами — очевидно, у них просто не хватает ни людей, ни денег для того, чтобы работать быстрее.

Религия и стоицизм

Лесков много писал на околоцерковные темы, потому что это был мир, который он открыл. И одно дело отец Кириак в рассказе «На краю света», подвижник, истинно верующий, а другое дело какой-нибудь московский Филарет («Мелочи архиерейской жизни»), когда у него выезд с цугом, обеды, которые могут роскошью поспорить с царскими обедами, а до паствы ему нет никакого дела. Все очень конкретно, Лесков переписывался с многими иерархами церкви. Однако в конце жизни ему было близко толстовское протестантское отношение к церкви, причем началось это раньше, чем он познакомился с Толстым, уже в переписке с Иваном Аксаковым это есть. Для него православная церковь — инфама, он так и пишет русскими буквами. Как говорил Вольтер, «раздавите гадину». А прав Толстой, потому что между человеком и Богом не должно быть посредников.

В конце жизни Лесков увлекся стоицизмом, Марком Аврелием, Сенекой — это характерно для позднего периода, когда он стал думать о смерти. Это тема переписки с Толстым, его писем к сестре, родным — мысль о том, что надо себя готовить к смерти, что неумытым и неготовым туда переселиться нельзя. Про свою молодость Лесков откровенно говорил: «Я был дьявол» (он писал «аггел»). Так и есть: в некоторых примечаниях я привожу мемуарные свидетельства тому, он был человеком страстным, яростным, полнокровным. Когда ему было сорок или пятьдесят лет, ему не нужно было это как-то философски обосновывать — жизнь требует своего, и он живет, как ему хочется, как он может, как получается. А в конце 1880-х, когда его в первый раз прихватило с грудной жабой, и последние пять лет жизни он стал искать утешения в книгах, философах, в переписке с Толстым. Для него это, как я понимаю, был вопрос жизни и смерти: как приготовить себя к самому главному событию в жизни — смерти. Думаю, отсюда и его вегетарианство, он стал вегетарианцем примерно с начала 1890-х. Врач Лев Борисович Бертенсон сначала посоветовал ему перейти только на мясную пищу, потом только на молочную, а потом стать вегетарианцем, и только третья попытка принесла ему облегчение.

Архивная работа

Я работаю в школе уже сорок пятый год, и все мои разнообразные научные интересы так или иначе требуют времени вне школы. Нужно найти время, чтобы поехать в архив, тем более в другой город. Нужно найти время, чтобы посидеть за компьютером — иногда получается, иногда нет. Конечно, не на все предложения, которые я получал и получаю, удается ответить.

Николай Лесков, 1892 год

В начале 1980-х знакомый позвал меня участвовать в блоковской группе, в одном из томов собрания сочинений есть мой комментарий к напечатанным материалам. Другой приятель пригласил меня поучаствовать в издании «Памятные книжные даты», оно выходило в течение десяти лет. И тут мне достались прежде совершенно незнакомые авторы: Полонский, Случевский. Мне было интересно с ними познакомиться, залезть в архивы, и многое из того, что я дальше делал, было связано с этой работой. Потом мне предложили поучаствовать в сборнике «Столетья не сотрут…», написать про поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» — как ее встретили современники. Это был тоже новый опыт для меня. Конечно, он мне потом пригодился на уроках, но сама школьная работа не предполагала, что я буду искать в архивах, в переписках с современниками отклики на некрасовскую поэму. Потом я написал вступительную статью, составил и прокомментировал трехтомник Толстого и однотомник Пушкина в «Художественной литературе», это тоже была необычайно интересная и ответственная работа. То есть почти всегда это были какие-то неожиданные предложения, но необычайно заманчивые и связанные с архивной и библиотечной работой. Сейчас это довольно большой раздел готовящегося в «Литературном наследстве» тома, посвященного Вяземскому и его переписке. Моя часть — переписка Вяземского с Бартеневым, практически не опубликованная, с очень непростым почерком самого Петра Андреевича, сейчас меня это занимает больше всего. Бывают и приглашения на конференции, и работа в сборниках, пускай и не очень регулярные.

О Случевском

О Константине Случевском мне предложили написать в «Памятные книжные даты» — это был 1987 год, сто пятьдесят лет со дня рождения Случевского. К тому времени о нем не было ни одной книжки, по-моему, ни дореволюционной, ни послереволюционной. Несколько некрологов, несколько статей, много пародий, и шеститомник, выпущенный в 1898 году, еще при жизни Константина Константиновича. Ну и том «Библиотеки поэта», естественно, синий, а не зеленый — зеленый выпустила Елена Тахо-Годи совсем недавно. Сейчас уже вышло несколько книжек о Случевском, в том числе две ее книги, интересные, богатые по материалу. Я начал работать в архиве, почерк Случевского чудовищный, напечатал одно стихотворение его, несколько писем, а потом в качестве дополнения к зеленому тому в одном из блоковских сборников напечатал то, что у меня накопилось неопубликованного. В общем, я убедился, что он совершенно забытый поэт, причем очень высокого класса. Поэт, из которого много чего вышло. Собственно, об этом написал Николай Любимов в книжке «Несгораемые слова», где есть глава о Случевском.