Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
— В чем общность и каковы различия между книгопечатанием в России и Западной Европе на этапе его зарождения?
— В истории развития книжного дела в России и Западной Европе не было, по сути, ничего общего, кроме результата деятельности типографов: и там и там печатни выпускали книги. Но принципы печати, материально-техническая база типографий, отношения между заказчиками и изготовителями, жанровый репертуар изданий и механизмы получения разрешения на печать (так называемого печатного привилея) — все это сильно различалось. В Западной Европе вся книга в инкунабульный период (ранний, начальный период книгопечатания. — Прим. А. С.), то есть с начала деятельности Гутенберга и по январь 1501 года, — это продукт частной инициативы. Только в XVI веке власти оценили силу печатного слова, и постепенно стали появляться крупные центры книгопечатания при монастырях, университетах, дворах духовных и светских князей. По времени эти процессы протекали ближе к религиозным войнам. В России процесс запускался на сто лет позже и принципиально иначе — у нас первая печатня появилась не как частное предприятие, а сразу по указу «сверху» — по велению Ивана Грозного.
Вернемся к Европе. Гутенберг едва ли мог помыслить, что его деятельность спровоцирует революцию в книжном деле, благодаря которой книга постепенно станет привычным предметом в человеческом обиходе. Отметим, что само его изобретение не было таким уж новаторским. Когда Гутенберг печатал свою Библию, в европейских государствах уже повсеместно появлялись экспериментаторы, уверенно шагавшие к той же цели. И несмотря на то что именно Гутенберг считается первым печатником в истории западной цивилизации, в большинстве европейских государств есть альтернативные — «патриотические» — версии происхождения книгопечатания. Например, голландцы уверяют, что Лауренс Янсзон Костер в городе Харлеме печатал книги еще до Гутенберга, но его шрифты были сворованы помощником и впоследствии утеряны, из-за чего он не получил заслуженной славы изобретателя. В итальянском городе Фельтре в XIX веке был воздвигнут памятник Памфилио Кастальди, на котором написано: «Изобретатель книгопечатания». Мы видим, что итальянцы тоже замахнулись на лавры народа, подарившего Европе книгопечатание, так как по местным преданиям Кастальди тиражировал книги еще до немецких конкурентов. Разумеется, не отстают в своих притязаниях и французы, у которых авиньонский мастер чешского происхождения Прокопий Вальдфогель также считается первопечатником.
Вокруг деятельности этих и многих прочих первопечатников сложилась масса легенд, как именно они додумались до своего изобретения. И эти легенды поразительно схожи. Например, есть история о том, что как-то раз один нидерландский гравер разложил свой инвентарь просушиться на солнце после работы, а некая прачка бросила поверх него белье. Когда мастер это увидел, он сбросил все белье на землю и с удивлением обнаружил, что на нем отпечатались узоры с его металлических матриц. Тогда ему в голову закралась идея книжной печати, которую он упорно начал разрабатывать. Или вот такой вариант: один резчик по дереву сделал для своего сына кубики с выпуклыми буквами, чтобы научить его читать. Сын играл с кубиками, и резчик заметил, как ребёнок на песке кубиками отпечатывал отдельные слова и словосочетания. Резчик задумался: а почему бы так же не печатать слова, но не на песке, а на бумаге? Иными словами, к середине XV века технология книгопечатания уже лежала на поверхности, и если бы не Гутенберг, то мы бы все равно сейчас почитали какого-то другого первопечатника, творившего примерно в те же годы.
Анастасия Семенович / предоставлено Государственным музеем истории религии
Об изобретении книгопечатания Иоганном Гутенбергом можно говорить как о захватывающем детективе. Он долго и тщательно готовил к публикации два издания Библии (36- и 42-строчные тексты), ввиду чего до нас дошел ряд связанных с ним документов хозяйственного и делового характера. Переписываясь с партнерами, Гутенберг нигде не называл свой проект «книгопечатанием» или каким-то похожим по смыслу словом. Первопечатник ограничивался размытыми фразами «закончить это дело», «финансировать известное вам предприятие», «работать над оговоренным проектом». Складывается ощущение полной конспирации, будто Гутенберг опасался того, что о его печатном проекте гипотетические конкуренты узнают раньше времени.
Эта «шифровка» до сих пор усложняет исследователям реконструкцию истории деятельности первопечатника: различные этапы своего производства он всегда называл завуалированно. «Это дело», «это предприятие» — что конкретно он имел в виду? Изготовление словолитного аппарата? Составление первых шрифтов? Непонятно. Поэтому в таких реконструкциях всегда есть простор для фантазии, и до сих пор каждый год выходят десятки новых книг про Гутенберга.
История Гутенберга весьма показательна и дает представление об условиях работы первых печатников в Европе: предприимчивые экспериментаторы смело брались за освоение новой технологии, занимали крупные ссуды на обустройство своего типографского предприятия, выпускали несколько тиражей печатных книг и... банкротились! Очень редко первопечатникам удавалось финансово преуспеть, так как существовало множество сложностей, обусловленных беспощадной рыночной логикой. Первые типографы должны были доказать, что продвигаемый ими продукт — печатные книги — превосходит привычные всем рукописи. Ради этого печатники не скупились и использовали самые лучшие из доступных материалов: самую качественную бумагу, самые стойкие чернила, а если в книге были гравюры, то иллюминировались они самыми яркими красками и т. д. Но получившуюся книгу нельзя было продавать по заоблачной цене, ведь иначе консервативно настроенные покупатели просто предпочли бы приобрести рукопись. Таким образом, готовая книга стоила не намного больше, чем материалы и усилия, затраченные на ее производство. Чтобы разбогатеть в таких условиях, надо было выдать большой тираж. Но в инкунабульный период большие тиражи по тем же финансовым и техническим причинам еще не изготавливали, первопечатные книги выходили тиражом по двести — триста экземпляров.
Высокая цена на материалы обусловила географию европейского книгопечатания. Хотя официально оно впервые появилось в Германии, в XV веке число книг, выпущенных в Италии, опережает число немецких изданий. Помимо расцвета гуманистической культуры на Апеннинском полуострове, развитию книгопечатания в этом регионе способствовала относительная дешевизна материалов. В морской Италии бумага, которая делалась из пеньки и парусины, стоила относительно дешево, и это очень привлекало первопечатников. Всего в инкунабульный период было изготовлено, по разным подсчетам, от восьми до девяти миллионов книг. До наших дней дошло порядка пятисот пятидесяти тысяч экземпляров.
Анастасия Семенович / предоставлено Государственным музеем истории религии
— Как зародилось книгопечатание в России?
— В России ситуация с появлением первых тиражированных книг складывалась по-другому. В Москве книгопечатание возникло на сто лет позже, чем в Европе, и сразу перешагнуло тот этап, когда надо было доказывать конкурентоспособность печатных изданий по сравнению с рукописями. Правда, всех обстоятельств появления первой печатни в Москве мы не знаем. Ее принято называть «анонимной типографией», так как до наших дней не дошли сведения о том, кто ее учредил и кто в ней работал. Сохранились только отпечатанные в ней книги, которые также не несут в себе никакой информации о первой русской типографии. Одна из таких книг — узкошрифтное Евангелие «анонимной типографии» — как раз представлена на нашей выставке. Нам остается довольствоваться только гипотезами о работе первой печатни. Популярна, например, версия, что типографию основал датский мастер Карл Мессенгейм, приглашенный в столицу Иваном Грозным. Знаменитого русского первопечатника Ивана Федорова в рамках этой гипотезы называют учеником датчанина. Другая версия гласит, что к основанию печатного дела на Руси причастен присланный в Москву из Константинополя для исправления церковных книг Максим Грек. Ранее этот греческий богослов работал в венецианской типографии Альда Мануция, поэтому прекрасно представлял себе процесс книгопечатания. Фрагментарность сведений об «анонимной типографии» вполне позволяет предположить, что Максим Грек участвовал в ее создании.
Косвенные свидетельства иностранцев указывают на то, что «анонимная типография» сгорела, поэтому в 1563 году в Москве открылся новый печатный двор, и возглавил его уже русский мастер Иван Федоров — известный герой каждого отечественного учебника по истории. Спустя год московская типография выпустила «Апостол» — первую точно датированную русскую книгу. Работа над ней шла с 19 апреля 1563 года по 1 марта 1564 года. Казалось, что печатное искусство уверенно вошло в русский обиход, однако в скором времени работа типографии была нарушена. Как и в случае с «анонимной типографией», мы не до конца понимаем причины случившегося, но до 1567 года Иван Федоров покинул Москву и переехал в Литву, где сразу начал печатать книги для магнатов. В предисловии к львовскому изданию «Апостола» (1574) Федоров писал, что покинул Россию из-за «презлого озлобления многих начальников, и священноначальников, и учителей, которые от зависти придумывали на нас многие ереси, желая добро в зло превратить и Божье дело вконец погубить, ибо таков обычай злонравных, неученых и неискусных разумом людей...»
Свидетельство красноречивое, но даже оно оставляет простор для различных гипотез о том, что же на самом деле заставило Ивана Федорова покинуть Москву. Есть, например, кардинально противоположная свидетельствам Федорова версия академика Михаила Тихомирова. Он считает, что отъезд первопечатника в Литву состоялся с согласия и, более того, даже по указанию Ивана Грозного. Таким образом московская власть якобы хотела поддержать православное население Литвы, отправив туда своего лучшего печатника для тиражирования духовной литературы. В общем, начальный этап книгопечатания в России все еще остается территорией жарких споров и постоянно рождающихся новых гипотез.
Здесь важно подметить другое. Если на Западе деятельность типографов заканчивалась по экономическим причинам — разорение, неудачные сделки, связанные с продажей книг или покупкой материалов, не позволяющие нормально работать войны, городские восстания, пожары, эпидемии, — то в нашем регионе во главе угла стояли причины идеологические.
Анастасия Семенович / предоставлено Государственным музеем истории религии
Иван Федоров жаловался на то, что ему не давало работать московское духовенство, увидевшее в нем конкурента. Разумеется, переписчики беспокоились о своем будущем — московский печатный двор мог в короткий срок отпечатывать большие тиражи богослужебных книг. Но борьба с Федоровым шла не в экономическом плане, как в Европе, а в идеологическом: «от зависти придумывали на нас многие ереси». Такова судьба многих авторов и печатников на Руси. Вспомним еще одного очень яркого книжника — Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого. В начале XVII века он возглавил типографию Уневского монастыря и начал тиражировать собственные сочинения, посвященные упадку в православной церкви и порче нравов священничества. Это вызвало жесткую реакцию киевского духовенства, влияние которого было так велико, что в 1627 году по указу русского царя Михаила Федоровича около сотни экземпляров сочинений Транквиллиона были публично сожжены на Красной площади. Сам автор опальных книг так писал о направленных против него гонениях: «Многие беды и скорби претерпеваю, зависть, оболгание и неблагодарство, и доныне всуе кровавый пот проливаю, ибо великое число Диавол помощников своих вооружил на меня, хотящих свет правды Божьей скрыть». С одной из его опальных книг мы всегда предлагаем познакомиться гостям из рук хранителя на наших экскурсиях.
Таковы были обстоятельства, в которых работали восточнославянские книжники. До 1653 года любая отпечатанная в России книга обязательно преподносилась царю и патриарху, без разрешения которых издание не могло быть допущено до продажи. Позже это решение единолично принимал патриарх Никон. Если в Европе печатник руководствовался печатными привилеями — «разрешениями» на изготовление тех или иных книг, а духовные и светские власти эти привилеи вполне свободно дарили, то в России какое-либо печатное издание не могло появиться без разрешения со стороны центральной власти.
Впрочем, как и везде, здесь есть свои исключения. Упомянув выше Транквиллиона, невозможно не остановиться на удивительной судьбе его книг в России после их официального запрета. Этот монах ревностно защищал на рубеже XVI-XVII веков православную веру на Украине, за что неоднократно страдал. Например, после одного из своих выступлений в поддержку Львовского братства, Кирилл подвергся нападению сторонников греко-католицизма — ему выщипали бороду, после чего он получил прозвище Безбородый. Транквиллион продвигал идею, что экспансия католиков так успешна не от того, что у них вера чем-то лучше, а потому, что римское духовенство куда строже организовано и обучено. Именно по этой причине он с таким жаром бичевал нравы православных священников. Главный же способ укрепления православия на Украине он видел в том, чтобы увлечь борьбой за православную веру рядовых мещан. Для этого он на манер католических проповедников решил, скажем так, стать ближе к своим слушателям и читателям: Транквиллион использовал живой и разговорный язык в проповедях, театрально поучал мирян в развлекательной манере, и даже привносил новые сюжеты в хорошо известные евангельские истории (!). Логика была понятна: если слушателю на новый манер рассказать сотни раз уже слышанный сюжет, то это, бесспорно, возбудит у него интерес.
Неудивительно, что в итоге Кирилл Транквиллион сам был обвинен киевским духовенством в отступничестве от православных канонов и «папизме», а его книжки запрещены. Однако в России сочинения этого монаха действительно вызывали большой интерес. В частности, когда в Москве сжигали книги Кирилла, вологодские старцы отказались отдавать свои экземпляры запрещенных изданий, заявив, что книги эти святы и душеспасительны.
Гонения на книги Траквиллиона продолжились при Никоне, ввиду чего старообрядцы сделали парадоксальный вывод: если ненавистный им патриарх, который уничтожает святые для староверов книги и иконы, преследует наследие этого украинского монаха... то его нужно спасти во что бы то ни стало! И хотя книги Транквиллиона действительно нарушали все возможные православные каноны, ревнители старины — старообрядцы — готовы были отдать жизнь, но скрыть их от Никона и его стронников. Множество экземпляров книг Транквиллиона были вывезены в Сибирь, где старообрядцы сразу начали их активно переписывать. И никакие наказания не могли переломить эту ситуацию. Книги продолжали множиться, и в старообрядческих общинах их можно найти по сей день.
Анастасия Семенович / предоставлено Государственным музеем истории религии
— Как происходила регуляция печати в Европе раннего Нового времени?
— Из сказанного выше может сложиться впечатление, что европейские принципы регуляции печати через привилеи были куда более удобны для типографов, чем постоянный надзор со стороны государства и церкви в России, из-за которого можно было попасть в опалу. Но однозначную оценку здесь дать сложно, у этих двух моделей были свои плюсы и минусы. Например, европейское книгопечатание XV–XVII вв. значительно богаче российского с точки зрения репертуара изданий. В тот период читатели уже имели доступ к литературе самых разных жанров, сохранившихся до наших дней. Печатались географические путеводители, медицинские справочники, бестиарии и гербарии, анатомические атласы, романы, стихи, пьесы, оккультные и герметические трактаты, исторические хроники, научные диссертации, церковные и естественно-научные труды. Западные печатники работали исходя из собственных интересов и запросов читающей публики, в то время как в России распространялись только одобренные властью печатные книги.
С другой стороны, государственное регулирование печати в России создавало более спокойную атмосферу для работы печатного двора, что положительно сказывалось на качестве издаваемых книг. Напротив, в Европе печатники довольно часто оказывались жертвами недобросовестной конкуренции, и привилеи не только не охраняли права, но, наоборот, способствовали быстрому разорению многих мастеров.
Привилеи работали следующим образом: нельзя печатать то, на что у кого-то другого есть привилей. Например, типограф мог добиться для себя монопольного права на печать какого-либо популярного автора. Или, скажем, привилей мог касаться технологии печати. Скажем, расторопный печатник мог получить право на тиражирование книг каким-нибудь особым шрифтом, и если бы кто-то другой посмел использовать схожий шрифт в своих изданиях, то его книги попали бы под запрет. Такое регулирование печати позволяло существенно насолить своему конкуренту, из-за чего появился классический промышленный шпионаж.
Представьте: вы — типограф и вложили много денег и сил в подготовку к изданию роскошного комментированного сборника трудов Цицерона. Об этом узнает ваш конкурент, у которого сложились теплые отношения с представителями власти. Конкурент быстро добивается для себя привилея на печать Цицерона, а все отпечатанные вами книги изымаются и передаются ему в качестве компенсации, так как вы нарушили его права, гарантированные привилеем. И такие случаи были вовсе не единичны. Богатели не самые искусные и трудолюбивые печатники, а такие, кто умел быстро подстроиться под конъюнктуру момента и всячески стремился снискать милость власти. Количество судебных тяжб, возникавших в ту эпоху между печатниками, было рекордным среди городских ремесленников всех профессий.
По этим жестоким правилам приходилась играть даже тем знаменитым гуманистам, которых мы сейчас почитаем как гениев своей эпохи. Вспомним, например, практику венецианского печатника Альда Мануция, сохранившего для потомков множество текстов греческих и римских авторов. Его книги даже получили особое название — «альдины», так как отличались просто невиданным качеством. Считалось, что нигде не найти книг, сделанных более искусно, чем «альдины», ввиду чего они до сих пор являются желанным объектом охоты состоятельных коллекционеров-библиофилов. Альд посвятил свою жизнь печати греческих авторов и, чтобы их тексты выглядели в книгах аутентично, заказал у известного гравера Франческо Гриффо особый убористый наклонный шрифт. Сегодня он называется курсив. Подчеркну: мы с вами по сей день пользуемся тем самым курсивом, который Альд Мануций впервые применил в Венеции более пятисот лет назад.
По законам той эпохи шрифт считался неотъемной собственностью изготовившего его мастера, то есть Франческо Гриффо. Каждый отпечатанный при помощи его шрифта тираж должен был приносить Гриффо прибыль. Однако Альд Мануций имел множество влиятельных друзей во власти и сумел добиться привилея, который закрепил за ним полную монополию на печать курсивом, а реальный изготовитель шрифта в документе даже не упоминался. У коллег-типографов Альда Мануция такой маневр вызвал бурю возмущения, и многие язвительно указывали, что, не укради Альд у Гриффо его шрифт, не появилось бы даже само понятие «альдина». Добившись такого привилея, Альд основал самую известную итальянскую династию печатников, которые в середине XVI века уже печатали эксклюзивные заказы для Ватиканского престола.
Анастасия Семенович / предоставлено Государственным музеем истории религии
— В таком случае каким был социальный статус печатников и придворных типографов?
— Поскольку европейские типографы активно искали контактов с властью, она постепенно начала отвечать им все большей взаимностью. Как упоминалось выше, Павел Мануций — сын Альда Мануция — в 1561 году стал официальным типографом Ватикана. В 1570 году Христофор Плантен (ведущий европейский издатель своего времени, нанятый испанской короной для регулирования антверпенского рынка. — Прим. А. С.) получил должность «королевского прототипографа» при дворе испанского короля Филиппа II. В восточноевропейском регионе сходная должность была введена королем Речи Посполитой Сигизмундом III в 1590 году. Она называлась так: архитипограф Его Королевской Милости и Церкви. Первым ее получил краковский мастер Ян Янушовский, чья печатня сразу же стала называться «Архитипография Короля и Церкви». Иными словами, к исходу XVI века всем правителям захотелось иметь собственного доверенного придворного книгопечатника. В России же печатный двор фактически сразу получил такой статус, опередив инициативы и испанского, и польского королей.
Нам, людям XXI века, введение должности архитипографа кажется совершенно логичным шагом власти, ведь контроль над распространением информации мы считаем могучей силой. Однако рядовому обывателю XVI века это еще было не так очевидно. Более того, инициатива правителей вызывала недовольство у всех сословий. Мещане возмущались и завидовали тому, что власть сильно благоволит типографам: почему есть архитипограф, но нет, скажем, архикузнеца или архиткача? Что же касалось благородных сословий, то они тоже были недовольны новыми веяниями. Создание должности архитипографа вело к тому, что при дворе появлялся новый обласканный властью человек из низкого сословия, который на равных общался со знатными людьми. В обществе, где происхождение и придворный этикет играли первостепенную роль, такие начинания королей воспринимались, мягко говоря, как чудачество. Дворяне саркастически шептались: не назначат ли вскоре королевского архигоршечника, которому всех заставят кланяться?
Общество XVI века не выделяло типографов как каких-то особенных людей. Они воспринимались сугубо как рядовые городские ремесленники. В Восточной Европе первый эксперимент, направленный на слом такого восприятия, провел польский король Стефан Баторий. В годы Ливонской войны он организовал передвижную печатню. Предполагалось, что двор короля Стефана будет перемещаться из одного города в другой, а за ним будет следовать мобильная типография, работающая на королевскую канцелярию. Во главе этой печатни поставили мастера Валентина Лапку. Типограф усердно работал, исполняя королевские заказы, за что Баторий решил его нобилитировать, возвести в благородное сословие. Очень интересна нобилитационная грамота, выданная Валентину Лапке, который превратился в благородного шляхтича по фамилии Лапчиньский. Королевская канцелярия очень мягко и деликатно описала заслуги Лапки. Складывается впечатление, будто составитель акта старался оправдать род занятий Лапчиньского: «он печатал для нас книги, что, вопреки заблуждениям, вовсе не позорит честь человека». Привилей заканчивался санкцией по отношению к тем, кто не захочет признавать типографа Лапчиньского равным прочей шляхте: «...чтобы вы относились к нему, как к равному себе по статусу и доброму имени, чтобы вы никак, ни тайно, ни явно, не поносили его славы и не позорили; мы не сомневаемся, что уже ввиду единственно вашей доблести вы этого не станете делать. А иначе тот, кто в нашей силе и власти находится, кто его достоинство и доброе имя очернить захочет, или против его блестящей доблести и пожалованного ему нами титула возражать станет, или умалять его задумает, познает на себе нашу тяжелейшую немилость, а также и штраф в 200 монет чистого золота понесет...». Так шаг за шагом, постепенно, представление о типографах как о рядовых ремесленниках было отброшено, и в XVII веке эта профессия уже выглядела вполне привлекательно. Этот путь печатников к всеобщему признанию занял около ста пятидесяти лет.
Анастасия Семенович / предоставлено Государственным музеем истории религии
— Мы привыкли, что книги хранят в библиотеках, а какова специфика работы с редкими изданиями именно в музее и в чем плюсы для посетителей фонда открытого хранения?
— Как лучше всего представить публике старопечатную книгу — вопрос, на который невозможно дать однозначный ответ. И речь идет не о технической стороне проблемы. Тут как раз споры среди специалистов возникают редко: допустимый угол раскрытия книги, рекомендованная влажность и освещенность витрин, оптимальный срок экспонирования (длительное нахождение книги в раскрытом виде может серьезно повредить ее сохранности) — все эти нюансы оговорены в правилах, которые едины для музеев, библиотек и прочих выставочных пространств.
Трудности начинаются, когда появляется именно концептуальная задача представить книгу как артефакт материальной и духовной культуры прошлого. Книги многогранны: в издании может быть сотня интереснейших гравюр, но в витрине мы должны оставить текст открытым на одном развороте. На каждой странице могут быть рукописные заметки ее бывших владельцев, но из-за защитного стекла книгу не полистать и все их не прочитать. Помимо этого книга может выделяться переплетом, качеством бумаги или пергамента, водяными знаками, вклеенными листами, миниатюрами и т. д. Невозможно в витрине раскрыть отдельную книгу таким образом, чтобы экскурсант смог оценить сразу все ее элементы.
Поэтому существуют разные подходы к тому, как организовывать выставку старопечатных книг. Крупные книгохранилища, например, чаще всего стараются привлечь посетителей именно масштабами экспозиции: сотня старопечатных изданий в самых разнообразных переплетах гарантированно увлечет любого человека, а количество представленных экспонатов снижает нагрузку на отдельные памятники. Большое количество выставленных книг позволяет разделить пространство для знакомства гостей со старопечатным искусством: красоту переплета можно оценить в одних витринах, качество печати в других, примечательные гравюры — в третьих.
Иной подход выработали европейские коллеги. В западных музеях и библиотеках на выставках повсеместно используются копии старопечатных книг. С искусно изготовленными дубликатами посетителю позволяют взаимодействовать без страха, что он повредит экспонат. В витринах также предпочитают размещать копии, а оригиналы практически никогда не покидают хранилища.
Музеи, которые не специализируются на хранении книг, не могут пойти указанными путями. Для масштабных выставок им не хватает фондов, а изготовление копий высокого качества требует чрезмерных затрат и специального оборудования. Тем не менее при организации нашей выставки «Русская печатная книга от Ивана Грозного до Петра Великого» мы решились на эксперимент, который позволяет проводить встречи с посетителями на уровне, не уступающем ведущим мировым книгохранилищам.
Экспонаты Отдела рукописей и редкой книги ГМИР музей демонстрирует в комбинированном формате: основная экспозиция находится в витринах, но ряд избранных старопечатных книг мы выносим к экскурсантам. Хранитель перелистывает страницы оригинальных изданий и по желанию гостей может продемонстрировать любой элемент книги. Посмотреть и почитать можно абсолютно все, что вас заинтересует. Также с разрешения хранителя можно даже прикоснуться к переплету. Это ценно: все-таки знанием о том, сколько весила отпечатанная более пятисот лет назад книга и какова она на ощупь, может похвастаться далеко не каждый современный человек.