Кто и как присуждает книжные премии
Давайте всерьез поговорим о том, что произошло вечером 10 декабря. То, что роман Михаила Елизарова «Земля» не получил первого места на «Большой книге», — настоящая катастрофа. Можно найти и другие определения. Преступление. Осквернение. Убийство. Насмешка над самой идеей премиального процесса. В этой истории видны все издержки самого функционирования «Большой книги».
Начнем с самого начала. Литературная премия по определению не может быть объективной. Она всегда субъективна, потому что у двух разных людей всегда будут разные вкусы. Но, к сожалению, люди отягощены не только различными вкусами и различными видами вкусовой слепоты и глухоты. Еще они живут не на облаке, они обвешаны нитями знакомств, симпатий, любовей и ненавистей, совместных работ и старых ссор. И когда люди попадают в жюри премий, эти нити, конечно же, на них влияют: нити дергаются, и люди принимают решения, никак не связанные с литературными достоинствами того или иного текста. За что критиковали старейшую в России денежную премию «Русский Букер»? За то, что она довольно быстро свелась к формату «пять старцев за закрытыми дверями решают, кому из своих корешей дать денег». (В данном утверждении присутствуют гипербола, спекулятивное утверждение, эйджизм, гендерная дискриминация.) Узок круг старцев, страшно далеки они от народа.
Скандал разразился в 2005 году. Председательствовавший в жюри Василий Аксенов так хотел дать премию своему другу Анатолию Найману, что последовательно отсекал всех мало-мальски сильных претендентов на ранних этапах. Аксенов, используя свой несомненный литературный вес, сформировал шорт-лист из заведомо слабых, по его мнению, книг. При таких конкурентах роман Наймана «Каблуков» должен был легко победить. Но Аксенов вел себя крайне грубо и высокомерно с остальными членами жюри — в итоге произошел путч, обиженные члены жюри объединились против Аксенова и четырьмя голосами против одного присудили победу Денису Гуцко за роман «Без пути-следа». Главным пострадавшим оказался сам Гуцко. Представьте: день вашего триумфа, вы получили главную премию страны, и живой классик Аксенов ругает вас последними словами, орет на вас, как на школьника, хотя уж вы-то точно ни в чем не виноваты.
Стало понятно, что старцы за дверями — это крайне неудачное решение. Возникшие на печальных руинах «Русского Букера» премии пытались создать механизм, который сделал бы невозможным сговор старцев. Достигалось это разными методами. Мудрый В. Л. Топоров уже с 2000 года вручал премию «Национальный бестселлер», жюри которой формировалось по принципу: «Ловим на улице какую-нибудь знаменитость и заставляем ее публично голосовать» (гипербола). И. Д. Прохорова с 2011 года заставляла членов жюри «отвечать за базар» и подробно отчитываться за каждый поданный голос — и в то же время специальная зондеркоманда экспертов высмеивала жюристов (гипербола). Наконец, создатели «Большой книги» заменили пятерку старцев центурией старцев. Сто голосующих по отдельности старцев никогда не смогут договориться между собой. С другой стороны, разнородные, разногендерные, разноплановые и разновзглядные старцы не способны сформировать единую повестку. Никто не понимает, какими именно идеями они руководствуются, когда выбирают триумвират победителей. Да и погруженность в литературный процесс в стоглаве старцев разная, а проверить, читали ли они выдвинутые на премию книги, мы не можем.
Моя гипотеза всегда заключалась в том, что вручатели «Большой книги» ориентируется не на сами тексты, а на шумиху, которая вокруг них возникает. И именно из-за этого мне всегда очень нравилась «Большая книга». Громкость шума — самый объективный показатель в соревновании, где объективность априори невозможна. Этот механизм хорошо работал и спотыкался разве что на Алексее Иванове (но тут явно действует какая-то черная вогульская магия: премии не любят Алексея Иванова, они всегда были к нему чудовищно несправедливы).
Алексей Саврасов. Сельское кладбище в лунную ночь (1887)
Кто в этом году претендовал на получение премии
Теперь перечислим книги всех участников финального забега и скажем о них несколько слов.
1. Михаил Елизаров, «Земля»
Лучший текст шорт-листа и лучшая книга на русском языке за последнее время. У главного ее героя нет особых талантов, но есть два умения — копать и пугать. Книга маскируется под роман о смерти, но на самом деле это проза о символах: нас окружают символы, которых мы не понимаем, или мы выдумываем эти символы и все равно не понимаем, как их трактовать. Отдельно стоит отметить, что Елизаров потрясающе умеет сочинять диалоги и большие беседы.
2. Дина Рубина, «Наполеонов обоз»
А это, наоборот, худший текст шорт-листа. Это длинное, на редкость занудное, приторно слезоточивое и напрочь лишенное правдоподобия повествование описывает судьбы ЕГО и ЕЕ, которые любят друг друга, но никак не могут быть вместе из-за череды невероятных стечений невозможных обстоятельств. Ну например (спойлер): перед первым сношением ОН так боится оплошать, что на полгода уходит к цыганам, чтобы попрактиковаться в сексе. Или (спойлер) герои расстаются, потому что ОН, как библейский Иаков, по ошибке и во сне оплодотворил ЕЕ сестру. Также в романе присутствуют регулярные призывы к геноциду палестинского народа (гипербола) и нелепые потуги интеллигентной писательницы, давно живущей за границей, изобразить, как говорит простой русский народ (парабола). Наконец, в этой книге есть кое-что про литературу, про писателей и про издателей. Петрушевская почему-то высмеивается, зло и не по делу. Еще выводятся в комичном виде Радзинский и Пелевин. А вот писательница Нина из Иерусалима очень хорошая. Интересно, с кого она списана?
3. Василий Авченко, Алексей Коровашко, «Олег Куваев»
Коровашко — человек живой и остроумный, а Авченко умеет писать бодрые тексты. Совершенно непонятно, как и зачем они сочинили настолько нафталиновую книгу.
4. Евгений Чижов, «Собиратель рая»
Главный герой — король барахолок, император блошиных рынков, бог и повелитель коллекционеров старья. Он живет в мире памяти и пытается, собирая старые вещи, воссоздать рай, которого, как мы знаем, никогда не было. А у матери главного героя Альцгеймер, и она не может вспомнить, кто она, сколько ей лет, где она живет и куда ей нужно идти. Герой ищет мать. Метафора, глубокая метафора, встречная метафора, метафора в челюсть, метафора ногой с разворота, нокаут-метафора. Обычно критики называют такие романы обаятельными, то есть текст им понравился, но чем конкретно, они объяснить не могут. В случае с Чижовым как раз понятно, что в книге хорошо: герои правдоподобные, за ними интересно наблюдать, за них хочется переживать. Чего же еще нужно? Особенно после того, как ты прочел три тома Рубиной и грусти твоей нет предела.
5. Шамиль Идиатуллин, «Бывшая Ленина»
Шамиля все (а я особенно) любят, но, когда он станет президентом, конкретно этот текст не войдет в школьную программу. Роман подкупает актуальностью, не так много у нас книг про текущий момент: на маленький город обрушилась политика, мусорная свалка отравила воду и воздух, грядут выборы, в одной отдельно взятой семье начинается война. Муж за власть, жена против власти, теперь они бьются за город, квартиру и дочь. При том что фабула вполне реалистична, в этой книге, увы, почти все имеет следы поспешной незаконченности: каждый герой, каждый сюжетный поворот, каждый эпизод могли бы быть гораздо лучше, глубже, точнее.
6. София Синицкая, «Сияние Жеможаха»
Трэш, угар, содомия, ГУЛАГ, тайга, старообрядцы, кукольный театр, Сергей Миронович Киров, Серебряный век, ночь, улица, фонарь, аптека, тропарь, козел, фемдом. Кажется, я ничего не забыл.
7. Алексей Макушинский, «Предместья мысли»
Книга как бы про Бердяева и про русских философов в эмиграции, но зачем мне вам о ней рассказывать, если я могу привести цитату, которая даст вам исчерпывающее представление об этом тексте; его устройстве; утонченности стиля Макушинского; длине предложений и количестве лирических отступлений внутри этих предложений:
«В руках у меня была, помню, авоська с двумя банками маринованных — или соленых? никогда не мог понять разницу — белых грибов, собранных мною вместе с дамой, с которой меня самого связывали некие сентиментальные обстоятельства (и которую мне больше не суждено было увидеть); ожидая посадки, стояли мы за столиком в аэродромном буфете, где подавался тот незабвенный, прямо из ведра наливаемый советский кофе с молоком, примерно такое же отношение имевший к молоку и кофе, как диван и столик в музее Лермонтова к настоящему столику, подлинному дивану; здесь был столик высокий, валкий, круглый и грязный; под столешницей обнаружился крючок для сумок; то ли он отвалился, то ли промахнулся я, нацепляя на него лямки моей авоськи; в общем — все рухнуло; пахучей жижей растеклось по изумленному полу».
Как почетный зиц-председатель общества любителей точки с запятой я хотел бы от себя лично и от лица товарищей вручить этой книге знаки нашего бесконечного восторга.
8. Ксения Букша, «Чуров и Чурбанов»
Чурбанов — дерзкий альфач, сиюминутный весельчак, кипучий бездельник. Чуров — классический гаммач, дотошный перфекционист и последовательный зануда. Чурбанов живет легко, Чуров старается жить максимально сложно. В этой повести каждый ключевой момент сюжета подается максимально незаметно, так, чтобы невнимательный читатель его точно пропустил. Ну а самая важная деталь вообще запрятана в самую глубь и тишь морозилки. В общем, есть такая технология, при которой у двоих человек сердце бьется одновременно, в одинаковом ритме. Значит можно определить этот ритм, подсоединить к нему третьего человека и вылечить больное сердце. Книга крайне неровная, как и все творчество Букши, гениальные находки чередуются с совершенно необязательными кусками текста.
9. Александр Иличевский, «Чертеж Ньютона»
Это уже давно превратилось в игру в кошки-мышки. Читатели: «Несравненный богоизбранный Александр, мы вас так любим, но дайте же нам хоть немного сюжета в ваших книгах». Иличевский: «Ладно, ребята, будет вам чайная ложка сюжета» (зловещий смех, дым, занавес). Финал, однако, немного очевиден: снова безупречность в описаниях, деталях, эпизодах и снова вместо сюжета лишь его симулякр.
10. Павел Селуков, «Добыть Тарковского»
Если вы готовы очаровываться демонстративно простецкой, разудалой, якобы наивной прозой, то немедленно разместите книгу Селукова на вашем прикроватном столике. Если же нет, то забудьте о существовании этого сборника рассказов.
11. Наталья Громова, «Насквозь»
Беллетризованные мемуары с бесконечными флешбеками и флешфорвардами. Довольно занимательные, особенно для историка, но не очень подходящие для «Большой книги».
12. Григорий Аросев, Евгений Кремчуков, «Деление на ночь»
Специальная книга для тех, кто устал от длинных фраз Макушинского.
13. Тимур Кибиров, «Генерал и его семья»
С технической точки зрения это вообще не совсем роман. Это коллаж, большой альбом, куда Тимур Юрьевич Кибиров долгое время крайне кропотливо вклеивал газетные вырезки, шутки, зарисовки, анекдоты, воспоминания, короткие рассказы. На премию эта книга могла претендовать по совокупности заслуг автора.
Мария Якунчикова (Вебер). Сельское кладбище (1890)
Благодать и какой-то панк
Я был уверен, что роман Елизарова «Земля» получит первое место или по крайней мере попадет в тройку. Но все обернулось подлинной катастрофой. Я не верю, что сто человек, прочитавшие как Иличевского, так и Елизарова, могут выбрать первого. «Чертеж Ньютона» — хорошая книга. «Земля» — большая книга. «Чертеж Ньютона» — Агарь, «Земля» — Сарра. «Чертеж Ньютона» — закон, «Земля» — благодать. Возможно, все дело в ковиде, который убил чувства большей части членов жюри. Но может быть, все дело в том, что голосовали не за книги, а за авторов. Иличевский? Иличевского мы знаем, Иличевский уже получал премии, наверняка он что-то хорошее написал, давайте дадим ему первое место. А Елизаров? Какой-то панк, про Гитлера пел, пусть сидит на шестом месте. Так или иначе, но произошедшее — преступление против литературы, и теперь нам придется жить с этим клеймом.