Председатель слов и чисел

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Русский дервиш, который сорвался с облака

Восточный апрель, пропахший пряностями. По желтому песку мерно шагает высокий худой человек, который смотрит сквозь пространство. «Дервиш урус!» («русский дервиш!») — окликают его местные. Это поэт Хлебников, чье путешествие в Персию оказалось настоящим поэтическим паломничеством, породившим «Иранскую песню», «Трубу Гуль-муллы» и другие знаменитые тексты. Подумать только: этот странник прикомандирован к Красной армии в качестве лектора-агитатора — ничего более нелепого нельзя и представить. Шагающему по Персии крупнейшему представителю литературного авангарда останется жить чуть больше года. Но за 37 лет Виктор Владимирович Хлебников — так звали Велимира на самом деле — успеет совершить куда больше, чем обычный человек к глубокой старости. Тем и отличается Изобретатель от Приобретателя (как известно, на две выше обозначенные категории сам Хлебников делил человечество).

Несмотря на стихотворное признание в том, что он «сорвался с облака», странный и таинственный поэт — в это порой трудно поверить — имел вполне земное происхождение. Велимир Хлебников родился 9 ноября 1885 года «в стане монгольских исповедующих Будду кочевников» (так он писал в дневнике), на территории села Малые Дербеты в северной части Калмыкии. С детства мальчик был любопытным и живо интересовался природой, особенно птицами: сказалось влияние отца-орнитолога. Неслучайно именно «птичке в клетке» 12-летний Витя посвятил одно из ранних произведений. Пернатые заполонили не только сознание. Они вселялись в рифмы, рассаживались на бумажных полях и застывали на многочисленных карандашных рисунках — вполне уверенных и профессиональных. С годами хлебниковское увлечение природой превратило его в стихийного пантеиста в духе Уолта Уитмена. «В поэтическом мире Хлебникова все частное, единичное и конечное восходит к бесконечному», — подчеркивал известный хлебниковед Рудольф Дуганов. И когда мы читаем строки о смехинях, о неведомом зинзивере или о пролетающих времирях, сразу понимаем, что попали в удивительную параллельную вселенную, до которой нам только предстоит дорасти.

Учился Хлебников увлеченно, хотя дисциплиной, стоит признать, не отличался никогда. Сначала поступил на физико-математический факультет Казанского университета, но в 1904 году отчислился: решение было принято после участия в студенческой демонстрации и месячного срока в тюрьме. Перебравшись в 1908 году в Петербург, будущий футурист продолжил было путь к точным наукам (выбрал естественное отделение физмата), но в итоге перевелся на славяно-русское отделение историко-филологического факультета и с головой ушел в языки. Накапливаемые знания из разных областей помогали конструировать собственный мир, полный чисел и звуков. Виктор фактически разрушил мнимую дихотомию «физиков» и «лириков», а заодно стер границу между scientists (учеными-естественниками) и scholars (гуманитариями). Подобно Ломоносову и Грибоедову, он оказался homo universalis, который не признает условностей и с большим трудом встраивается в любые привычные нам классификации. Вот и один из уроков Хлебникова: необязательно концентрироваться на чем-то одном, иногда имеет смысл смотреть на вещи шире.

В качестве поэта Хлебников дебютировал в журнале «Весна», где заместителем главного редактора работал Василий Каменский — тоже будущий футурист и один из первых авиаторов Российской империи. Хотя Велимир (тогда еще Виктор) поначалу был близок к символистскому лагерю и посещал знаменитые вечера в «Башне» Вячеслава Иванова, со временем он перешел в стан футуристов, заменив этот термин (производное от futurum) славянским аналогом «будетляне» и отторгнув европейское наследие Филиппо Маринетти. Хлебникову с самого начала стало тесно в одежде прошлого, поэтому он замахнулся на небывалые лингвистические проекты. Именно он, жонглируя морфемами, создал «периодическую систему слова» (термин Маяковского), позволяющую дать волю ассоциациям и воскрешать скрытые смыслы праязыка. Так в его рукописях появились «числяры», «игрецы» и «смеярышни», а на смену кичливым дворянам пришли «творяне» — строители новой Утопии, недостижимой даже для Мора и Кампанеллы.

Не забыл поэт и математику, пронеся искренний интерес к формулам сквозь Русско-японскую, Первую мировую и Гражданскую. Пожалуй, только он, всерьез претендующий на статус пророка, мог разгадывать законы времени и вычислять закономерности, согласно которым в истории раз за разом происходят однотипные события. Хлебников, помимо прочего, предсказал революцию 1917 года и высказал идею о принципиальной роли числа 317 с точки зрения повторяемости многих процессов (к слову, это число обозначало еще и количество избранных поэтом членов союза председателей Земного шара). Кропотливые нумерологические изыскания зафиксированы в дореволюционной брошюре «Учитель и ученик», а также в «Досках судьбы» и других важных хлебниковских опусах.

Велимир был искренне убежден, что люди его задачи живут до тридцати семи. Увы, именно так все и вышло: математика не изменила своему пророку. Он умер в деревне Санталово Новгородской губернии 28 июня 1922 года, заняв в литературном «пантеоне 37» почетное место рядом с Бернсом, Байроном, Пушкиным и Рембо. Наследие Хлебникова, к которому сам автор относился в высшей степени небрежно, регулярно подвергалось насмешливой критике (восторгались Велимиром в основном друзья-футуристы), но история, как всегда, терпеливо расставила все по местам. Как заметил литературовед Роман Якобсон, «был он [Хлебников] наибольшим мировым поэтом нынешнего века». Сегодня, с учетом солидного и непрерывно растущего исследовательского багажа, такая оценка выглядит едва ли не скромной.

Аскет, блаженный, собеседник мертвых

«Мне мало надо! Краюшку хлеба. И капля молока. Да это небо, да эти облака!» В этом коротком стихотворении 1912 года Велимир Хлебников выразил собственное кредо — предельный аскетизм и диогеновский modus vivendi. В постреволюционную пору он и вовсе вел образ жизни юродивого: скитался по России с наполненной рукописями легендарной наволочкой, гостил и подкармливался у знакомых, иной раз ночевал на вокзалах. Притчей во языцех стала история о подаренном Владимиром Маяковским тулупе, увековеченном в знаменитом стихотворении «Не шалить!» (1922). Даже когда Хлебников благодаря добрым людям обзаводился неким подобием быта, обстановка его комнаты неизменно поражала отсутствием лишней материи. Посреди голых стен он выглядел как истинный человек Модерна, посланник антимещанского будущего. Поэт куда органичнее смотрелся в цветущей степи, нежели в меблированной квартире.

«Комната имела такой же вид, как все другие, где жил поэт: почти никакой мебели, только стол, заваленный рукописями, матрас без простыней и наволочка, которая служила сейфом для рукописей», — так описывает харьковское жилье Хлебникова София Старкина, издавшая биографию будетлянина в серии «ЖЗЛ». По-видимому, корни минимализма были связаны еще и с природной тягой к перемещениям: оседлый образ жизни был Хлебникову глубоко чужд, а слово «стабильность» могло бы служить самым ярким антонимом его человеческого «я». И хотя патологическая неприкаянность Велимира вряд ли достойна подражания, потрясающее умение довольствоваться малым — важный урок для каждого из нас. «Его совершенно не интересовала земная жизнь. Он только радовался... еде, куску хлеба, вареной картошке... Очень неприхотлив был», — вспоминала в интервью 1980-х годов переводчица Рита Райт-Ковалева.

Однажды Хлебников, проснувшись посреди ночи за городом, сообщил Райт-Ковалевой, что собирается идти на болото — добыть воды и приготовить суп из микроорганизмов. Поскольку эпизод фигурирует в устных воспоминаниях самой переводчицы, судя по всему, это не апокриф, а чистая правда. И это прекрасная иллюстрация хлебниковского мироощущения: собственный внутренний мир (с вечными поисками, экспериментами и прорывами в область неизведанного) становится увлекательнее мира внешнего — даже если вокруг бушует Гражданская война. Сказанное вовсе не значит, что Хлебников не откликался на события безумной сиюминутности (вспомним хотя бы «Войну в мышеловке» или поэму «Ладомир»), однако выжить среди хаоса ему помогал природный талант уходить в себя — поэтический эскапизм высшего порядка. Поэт существовал как бы параллельно реальности, вне времени и пространства: вполне жизнеспособная стратегия в кризисные и тяжелые времена. Вот и еще один урок, оставленный Хлебниковым.

Говоря о философских воззрениях поэта, стоит сказать, что они были весьма синкретичны и не принадлежали к одному конкретному направлению. В поведении «русского дервиша» можно усмотреть явные черты стоиков и киников (снова напрашивается сравнение с Диогеном). При этом мы знаем, что Хлебников интересовался буддизмом, а под конец жизни, в период странствия по Ирану, вдохновлялся зороастризмом.

«Его философия стремилась к универсальности, породив идею Единой книги: некий синтез Корана, Библии, буддийских текстов и других источников, — отмечает поэт, филолог, основатель и президент Международной академии зауми Сергей Бирюков. — Кроме того, Хлебников писал о едином пространстве мышления и ввел понятие „мыслезём“, которое обозначало интеллектуальный потенциал всей планеты. Мысли людей, по его замыслу, должны были стать мозгом Земли, что звучало абсолютно революционно. Как предполагалось это осуществлять — другой вопрос».

В орбиту «восточных» интересов Хлебникова попала и философия Древнего Египта — особенно учение о душах человека. Фигура Ка (двойник поэта, его тень) становилась собеседником, участником постоянного диалога. Это и литературный герой, и нечто вроде альтер эго. О степени серьезности, с которой русский футурист относился к этим философским играм, судить трудно — однако есть вероятность, что это не было просто эпатажем. «Ка был мой друг; я полюбил его за птичий нрав, беззаботность, остроумие, — писал Хлебников. — Он был удобен, как непромокаемый плащ. Он учил, что есть слова, которыми можно видеть, слова-глаза и слова-руки, которыми можно делать».

Заметим, что по меркам футуриста Велимир Хлебников уделял поразительно много внимания прошлому. В отличие от Маяковского или Крученых, он действительно любил «говорить с мертвыми» (фраза из брошюры «Учитель и ученик»). И в этом состоит великий хлебниковский парадокс: сотворяя будущее, не отрываться от корней, вплоть до шаманизма и тотемизма. Вселенная будетлянина включила в себя заклинания, заговоры, народные песни гайдамаков и боевые кличи. Из этого культурного варева рождался новый мир, а вместе с ним и новый язык. Ныряя в глубины архаики, поэт стал авангардистом номер один. Не отказываясь от классического и фольклорного наследства, он, в сущности, только выиграл.

Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие березы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!

Иной раз, выбирая вполне традиционный стихотворный размер, Хлебников сочетал его с самыми радикальными экспериментами в области грамматики. В конце концов, мало кто был способен образовать деепричастие от глагола «пить». Для Велимира уже в юности это было повседневным и более чем законным актом.

Вечер. Тени. Сени. Лени.
Мы сидели, вечер пья.
В каждом глазе — бег оленя,
В каждом взоре — лет копья.
И когда на закате кипела вселенская ярь,
Из лавчонки вылетел мальчонка,
Провожаемый возгласом: «Жарь!»
И скорее справа, чем правый,
Я был более слово, чем слева.

Гуманизм вопреки: урок подвижничества

Большую часть жизни Велимир Хлебников посвятил гуманистическому проекту, призванному спасти человечество от краха. Еще в 1905 году, после поражения русской эскадры у острова Цусима, потрясенный молодой человек понял, что хаос событий нужно уметь контролировать. В итоге 20-летний Хлебников поклялся отыскать законы времени и не отступал от этой донкихотовской миссии до самой смерти. Воистину русский сюжет: человек, неспособный наладить собственный быт, собирался обвести Судьбу вокруг пальца, причем в этом акте не было ни капли ницшеанства — только азарт и голый альтруизм.

В ходе вычислений, покрыв сотни бумажных страниц своим мельчайшим почерком, поэт вывел множество математических формул. Например, установил, что новые государства рождаются каждые 413 лет (наука это никак не обосновывает), что великие державы гибнут каждые 1383 года, а ключевые исторические процессы построены на степенях 2 и 3. И если 2 в степени n, согласно Хлебникову, означает рост события в его объеме, то 3 в степени n — стандартная дистанция между событием (например, захватом территории во время войны) и «противособытием» (освобождением). Многие факты прошлого (в частности, начало и конец татаро-монгольского ига) вписываются в формулу идеально, а многие не вписываются вовсе, но сама сверхидея Хлебникова достойна восхищения.

Попытка взять историю под контроль подразумевала прежде всего намерение уничтожить войну как глобальное явление — как выражался сам поэт, «утопить войну в своей чернильнице», «вражду стран» заменить «ворожбой струн». Хлебников, несмотря на наивность, вряд ли верил в концепцию вечного мира Иммануила Канта, но все-таки поставил перед собой неразрешимую задачу, актуальную до сих пор. На формирование пацифистских взглядов повлияла и череда кровопролитных конфликтов, и мучительный опыт службы в запасном 93-м пехотном полку в Царицыне (нынешнем Волгограде). Тема войны стала одним из самых значимых лейтмотивов зрелой хлебниковской поэзии. Личный взгляд на феномен коллективного самоистребления Велимир отчетливо сформулировал в беседе с Вадимом Шершеневичем: «Войны должны быть кратковременны и малочисленны. Должны драться на дротиках военачальники, а народ в это время должен готовить пир в честь победителя».

К 1915 году Хлебников-гуманист, как истинный будетлянин, заглянул намного дальше современников и решил создать союз председателей земного шара. Он и себя провозгласил Председателем, но считал необходимым создать некий коллективный орган, состоящий из 317 выдающихся людей, готовых конструировать светлое будущее человечества. В члены этого союза наиболее передовых землян поэт заочно включил Герберта Уэллса и Рабиндраната Тагора. Любопытно, что в списке не оказалось Альберта Эйнштейна, хотя с трудами великого физика — включая общую теорию относительности — Хлебников точно был знаком.

«Изобретение такого органа вполне вписывалось в картину его утопических представлений, иногда почти детских мечтаний. В каком-то смысле это был прообраз Лиги Наций и будущей ООН, — считает исследователь Сергей Бирюков. — В принципе, проект союза председателей земного шара напоминает и идею Пиросмани, мечтавшего об идеальном содружестве людей искусства, которые могли бы собираться за одним большим столом. Наконец, это похоже на знаменитую платоновскую Академию — союз мудрецов, развивавших идеи о всеобщем благе и справедливости».

Каким бы утопичным ни казался мнимый «Союз 317», его концепция оказалась сверхактуальной. Децентрализованная система управления, которую отстаивал поэт и которая в полной мере недостижима, намного эффективнее архаичных пирамидальных структур, а сетевой принцип взаимодействия — важный шаг на пути к справедливости. Да, Хлебников был истинным коммунистом (не в узкопартийном, а в онтологическом смысле этого термина), и принцип эгалитаризма он мечтал распространить даже на другие биологические виды: «я вижу конские свободы и равноправие коров» (уитменовская мысль на русский манер). При этом коммуникацию и связь в новом государстве Времени Хлебников надеялся выстроить с помощью высокоразвитого Радио будущего, функции которого справедливо сравнивают с устройством Интернета. Образ такого изобретения возник в 1921 году.

«В воздухе паутина путей, туча молний, то погасающих, то зажигающихся вновь, переносящихся с одного конца здания на другой. Синий шар круглой молнии, висящий в воздухе точно пугливая птица, косо протянутые снасти. Из этой точки земного шара ежесуточно, похожие на весенний пролет птиц, разносятся стаи вестей из жизни духа. <...> Советы из простого обихода будут чередоваться с статьями граждан снеговых вершин человеческого духа. Вершины волн научного моря разносятся по всей стране к местным станам Радио, чтобы в тот же день стать буквами на темных полотнах огромных книг, ростом выше домов, выросших на площадях деревень, медленно переворачивающих свои страницы».

Но и этим жажда справедливого Завтра не ограничилась. Как знаток языков (в разные периоды Хлебников увлекался, помимо прочего, японским и санскритом) и как человек с потрясающим лингвистическим чутьем, в последние годы жизни русский футурист грезил идеей мирового «звездного» языка, основанного на знании первородного смысла отдельных звуков. Попросту говоря, Хлебников верил, что каждая согласная фонема (например, «л» или «ч») имеет присущее ей внутреннее содержание, которое необходимо осознать — причем это содержание должно было быть универсальным у разных народов и культур. По сравнению с этим прогрессивные эксперименты Людвига Заменгофа, создателя языка эсперанто, выглядят ужасно прозаично. В 1919 году вышло в свет сочинение «Наша основа», объясняющее хлебниковские попытки стереть национальные границы средствами лингвистики. За спорными, но крайне эффектными выводами мы видим вечную идею «предземшарвеликого» братства — по-прежнему не реализованный проект, к которому человек еще наверняка захочет вернуться.

«Если собрать слова на Ч: чулок, чеботы, черевики, чувяк, чуни, чуп(а)ки, чехол и чаша, чара, чан, челнок, череп, чахотка, чучело, — то видим, что все эти слова встречаются в точке следующего образа, — рассуждал будетлянин. — Будет ли это чулок или чаша, в обоих случаях объем одного тела (ноги или воды) пополняет пустоту другого тела, служащего ему поверхностью. Отсюда чара как волшебная оболочка, сковывающая волю очарованного — воду по отношению чары, отсюда чаять, то есть быть чашей для вод будущего. Таким образом Ч есть не только звук, Ч — есть имя, неделимое тело языка».

Увы, вопрос о мировом языке — в сегодняшних реалиях дело двадцатое. Лоскутность современного мира, его максимальная раздробленность имеет множество причин, выходящих далеко за рамки языкознания. Не факт, что новый «русский дервиш» перевернет жизнь с ног на голову, но есть вероятность, что XXI век станет веком ожидания нового Хлебникова, нового Мечтателя и «числяра». Сегодня, в год 140-летия великого будетлянина, наша задача — постараться его понять. А если не понять — хотя бы вдохновиться его пассионарностью. Достаточно «найти верный угол», как намекнул сам поэт в одном из последних текстов.

Еще раз, еще раз,
Я для вас
Звезда.
Горе моряку, взявшему
Неверный угол своей ладьи
И звезды:
Он разобьется о камни,
О подводные мели.
Горе и вам, взявшим
Неверный угол сердца ко мне:
Вы разобьетесь о камни,
И камни будут надсмехаться
Над вами,
Как вы надсмехались
Надо мной.