1. Одна из самых захватывающих публикаций недели — отрывки из дневников Евгения Шварца, подобранные и прокомментированные для «Арзамаса» Евгенией Давыдовой. Исповедальность этих дневников позволяет многое понять в манере шварцевской драматургии — например, его органическое неприятие печальных финалов: «Недаром в „Обыкновенном чуде” Эмилия выговаривает сочинителю-Хозяину: „Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных. Терпеть я этого не могу”». Здесь же — истории о первой любви Шварца, о мучившей его всю жизнь неуверенности в себе, об эвакуации из блокадного Ленинграда: «Вещей можно было взять не больше 10 кг на человека, но расстаться с тяжелой печатной машинкой казалось немыслимым. Пришлось уничтожить чемодан рукописей — весь архив, накопившийся за 45 лет жизни».
2. Появился трейлер «Сорокин трипа» — первого фильма о Владимире Сорокине. Авторы фильма — Антон Желнов и Юрий Сапрыкин; в трейлере красивый Сорокин ест суши, показывает живопись и поет что-то похожее на «Автоматических удовлетворителей». Премьера состоится 3 сентября.
3. На Post (non) fiction — work-in-progress поэта, победителя Всероссийского слэма и исследователя малоизвестных закоулков Москвы Александра Курбатова: публикация озаглавлена «Существующие на данный момент части из большого стихотворного произведения „Способы”». Каждая часть начинается со строк «Чтоб полюбить произвольный московский район, / существует простой, но почти безотказный прием»; приемов много — устроиться на курьерскую работу и время от времени в районе бывать, представить себе сон о районе или отыскать о нем литературное произведение — например, рассказ Дмитрия Данилова, в оммаж которому текст Курбатова на время превращается:
Дальнейшее объективное
изучение описания улицы
всё более приводило к выводу,
что улицы этой нет.
Ни в какое другое место на плане Москвы
улица не вставлялась.
Так что 2-й Хуторской
остался единственным претендентом,
который хотя бы недолго
этой улицей был.
4. На этой неделе исполнилось 112 лет со дня рождения Варлама Шаламова. На «Кольте» опубликован большой текст Сергея Лебедева «Варлам Шаламов. Человек с планеты Колыма» — предисловие к новому шаламовскому собранию сочинений, выходящему в Швеции. Лебедев пишет о судьбе Шаламова, «великой неслучайности его биографии» — и о том, почему считать его прозу только свидетельством было бы непростительной ошибкой:
«В лице Шаламова литература, сама муза Мельпомена оказались там, где, казалось бы, никакое писательство невозможно; но парадоксальным образом Шаламов, постулировавший смерть классической литературы, ее непригодность для описания жесточайших опытов ХХ века, на самом деле раздвинул границы письма, привел его к новому единству формы и содержания.<…>
Великое мастерство Шаламова — в том, что о колымском лагере нельзя написать роман; и дело не столько в том, что роман предполагает длительность жизней, которой нет, сколько в том, что роман строится на определенной плотности, связности существования, его плоть — взаимообусловленность бытия, разворачивающаяся во времени; в колымском лагере, в хаосе умирающих одиночек, роман был бы ложью, литературной натяжкой.
Да и самой авторской способности примечать, запечатлевать — только на вдох, на рассказ, на один след. У героя „Одного дня Ивана Денисовича” были другие дни и еще будут; у героев Шаламова стерты и прошлое, и будущее, всякий день — последний; спор Шаламова и Солженицына о лагерной прозе вырастает в том числе и из этой разности временных измерений».
Еще один текст о Шаламове — напечатанное в «Дискурсе» эссе американского филолога Джона Глэда, переводчика «Колымских рассказов» на английский. Написанное в 1982 году, после смерти Шаламова, это эссе «Поэт Колымы» переведено на русский впервые. В 1982-м Глэд еще многого не знает о Шаламове (например, из-за чего он был впервые арестован); он также проводит параллель с Солженицыным — вообще сегодня, когда Шаламов уже не неизвестный писатель, а общепризнанная величина, этот текст читается специфически.
Тем не менее воспринимать его, мне кажется, следует с благодарностью: Глэд на примере не только Шаламова, но и других заключенных объясняет, что такое Колыма, и изобличает своих соотечественников, которые побывали там в годы террора, но предпочли ничего не заметить. Кроме того, мы получаем свидетельство — как воспринимается шаламовская проза ухом человека, не выросшего внутри советских реалий:
«Иногда переводить Шаламова неожиданно трудно, а временами так же неожиданно легко. Сленг лагерей принудительного труда должен был бы представлять трудность, но это не так. Печально, но факт: в лагерях перебывало столько народу, что грубая лагерная речь стала частью повседневного русского языка. Трудность в другом. Представьте себе изголодавшегося, запуганного заключенного, который обращается к охраннику: „гражданин боец”. Как передать в переводе такую неправдоподобную форму обращения, чтобы она не резала слух?»
5. В издании «Цирк „Олимп” + TV» появились пять стихотворений Пауля Целана — румынского периода (а всего он написал семь стихотворений по-румынски). Перед нами, судя по всему, первый перевод этих стихов на русский; выполнил его Кирилл Корчагин, он же написал к публикации небольшое предисловие. Корчагин связывает романоязычные опыты Целана с сюрреализмом — движением, с которым у его немецких текстов куда меньше общего; «можно пофантазировать о том, кем был бы Целан, если бы он выбрал не немецкую литературу, а французскую — возможно, его стихи гораздо больше бы напоминали Рене Шара, которого он ценил и переводил». Вот первое стихотворение, «Прошлым вечером»:
От деревьев из сумрака выступающих в наших сожженных комнатах
мы отделяем тихо голубей из стекла, вот листва непрерывно
хрустящая, нас они понесут на плечах и руках, и ветра не будет,
но будет пруд теневой — в нем тебе не прорасти,
заморожено озеро, там спор за корону чешуйного солнца
пока жизнь это барка у берега, лишенная вёсел.
К нам выйдет из пламени голос кровью пятнать серебро,
выдаст себя и снова в сожжение: Знаю не я, но только они — пора!
И будут из пустоши этот песок проливать они рядом с тобой:
или будут горы кругом, или останемся мы в долине печали —
и тихо ты отделишь голубей из стекла, медленно, одного за одним,
и когда они треснут в воздухе, ты бессмысленно заговоришь со мной.
6. Филолог Николай Подосокорский сообщает о выходе в серии «Литературные памятники» «Декамерона» Джованни Боккаччо — в трех томах. Издание воспроизводит первую, бесцензурную версию классического перевода Александра Веселовского, которая до недавнего времени считалась утраченной: «Более того, в примечаниях раскрыты места, которые он посчитал неудобными для печати, в ряде случаев ограничившись их купированием, а чаще — дав их переложения». В последнем томе, состоящем из двух книг, напечатано несколько фундаментальных статей, даны другие переводы новелл и канцон Боккаччо (в том числе сделанные Батюшковым и Павлом Муратовым). «Особый интерес представляет драматическая история появления перевода А. Н. Веселовского, знаменовавшего вступление Российской империи в эпоху цензурных послаблений и грядущих революционных потрясений»; здесь же показана история иллюстрирования «Декамерона», начиная с рисунков самого Боккаччо. Купить хочется немедленно, сколько стоит — страшно подумать.
7. Восхитительная публикация на «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией: журналист Сергей Гогин побывал на ульяновском фестивале литературных журналов «Волжская пристань» и делится впечатлениями. «К этой пристани причалили только лишь корабли под флагами национально-патриотической расцветки, — сразу поясняет Гогин. — Другие журналы приглашение отклонили». Казалось бы, не велика потеря: ведь, по словам главного редактора журнала «Молодая гвардия» Валерия Хатюшина, «в либеральном лагере талантливых писателей нет в принципе, талантливый писатель может быть только патриотом». Однако что-то не сходится, и редакторы, ругая «глобализм, сионизм» «Нового мира», обвиняя в занудстве уж двадцать три года как покойного Бродского и хваля «духовную ауру» своих журналов, в то же время сетуют: «Кто пустил в оборот, что русские журналы — это отстой? Некоторых молодых ребят, которые у нас напечатались, потом не пускают никуда. Поэтому к нам не очень охотно идут. Некоторых наших авторов это не коснулось, но некоторым просто покалечили жизнь, потому что они опубликовались у нас». Вообще, тут перлы в каждом абзаце, не проходите мимо.
8. Пропустили на прошлой неделе хороший материал, а на этой он обрел новую актуальность. На «Кольте» — интервью Нади Плунгян с куратором и коллекционером Павлом Чепыжовым, представившим в московской Галерее на Шаболовке выставку «Левее левизны. Грузинский авангард в книге». У Чепыжова самая большое собрание авангардной книги Грузии 1920-х. На выставке представлены футуристы, в начале 1920-х работавшие в Тифлисе: братья Зданевичи, приехавшие из Москвы Василий Каменский и Алексей Кручёных, художники из возглавляемой Симоном Чиковани «дадаистской» группы H2SO4 — Бено Гордезиани и Ираклий Гамкерели. Самый важный период грузинских 1920-х — «меньшевистский», до присоединения Грузии к СССР; интервью дает представление о многообразии тифлисской литературной жизни этого времени. Это не только символистская группа «Голубые роги» — одно время законодатели моды, — но и группа «41º», и группа «Феникс», предшествующая H2SO4.
9. Белорусский поэт Дмитрий Строцев основал премию маргинальной поэзии памяти Вениамина Блаженного. Просто процитируем положение о премии:
«Номинации:
1. Поэзия Христа ради
2. Блаженное слово
3. Изумленная речь
4. Моление о всякой твари
5. Голоса немых вещей
6. Лепет простодушных
7. Лишние имена
8. Плач Рахили
9. Рукописная дрожь
10. Не-ведение
Призовое обеспечение:
Первая премия — рукописная тетрадь стихотворений в единичном исполнении
Вторая премия — машинописный сборник стихотворений в четырех копиях
Третья премия — цифровой сборник (тираж 100 экз.)».
10. Индийская писательница Арундати Рой выпустила книгу эссе «Мое бунтарское сердце». В The Guardian о ней рассказывает критикесса и журналистка Бидиша. Эссе из книги публиковались и раньше, некоторые — 20 лет назад, но, утверждает рецензентка, «эти тексты сохраняют едкость и актуальность, а звучат порой тревожно». Рой-эссеистка пишет и о проблемах современной Индии, и о колониальных практиках США и Великобритании. «Индия Рой — страна, где есть и невероятного богатство, и невероятная нищета; огромные возможности и эксплуатация; цинизм и притворство; амбиции и жадность; динамичное развитие и преступность». Среди напастей, затронутых в книге, — «агрессивное наступление на сельские племенные земли ради добычи ископаемых и прокладки каналов, разработка ядерного оружия, приватизация и коммерциализация сферы услуг, приобретающее разные формы наследие колонизации и империализма, коррупция в правительстве, американское бряцание оружием и охватившее нацию лицемерие».
Есть здесь место и феминистской повестке: два эссе посвящены фильму Шекхана Капура «Королева бандитов». Снятый в 1994-м фильм рассказывал о судьбе Пхулан Деви — женщины, которая принадлежала к одной из низших каст, неоднократно становилась жертвой сексуального насилия, а потом, став предводительницей банды, расправилась с мужчинами из деревни, где жили ее насильники. Пхулан Деви протестовала против создания фильма и утверждала, что Капур (не пожелавший встречаться с героиней) исказил ее историю; Арундати Рой назвала случившееся «инсценировкой унижений женщины на потеху публике». Со времен написания старых текстов в этой книге ярость Рой, по ее признанию, «не уменьшилась ни на йоту»; впрочем, главное в «Моем бунтарском сердце», по мнению Бидиши, присущее Рой мастерство рассказчика. Ее эссе стилистически плотнее, чем проза — главным образом благодаря реальным фактам, которые писательница всегда учитывает, стараясь, чтобы ее тексты не выглядели однобоко.
11. Новым поэтом-лауреатом США стала Джой Харджо — первая представительница коренных народов Америки на этой должности. Поэтесса говорит, что не ожидала такого назначения и была очень удивлена звонком из Библиотеки Конгресса. В издании Tulsa World (Харджо — уроженка Талсы) перечислены ее заслуги: восемь книг стихов, несколько серьезных премий (в том числе премия Уоллеса Стивенса); кроме того, Харджо играет на саксофоне в группе The Arrow Dynamics Band. Она говорит, что многому научилась у предыдущих лауреатов — Трейси Смит, работавшей с поэтами в американской провинции, и Роберта Хасса, который стремился соединить поэзию с экоактивизмом. Сама Харджо хотела бы «с помощью поэзии связывать разные культуры, подчеркивать вклад коренных американцев в литературу, помогать людям коренных народов самосовершенствоваться».
12. В The New York Times — статья Парул Сегал об итальянской писательнице Наталии Гинзбург (1916–1991), чьи книги сейчас усилиями критиков возвращаются в европейский канон XX века. «Этот голос узнаешь сразу, он почти настаивает, чтобы вы его узнали: отчужденный, ироничный, меланхоличный. Метафоры редки и неоригинальны; язык прост, но каждое слово несет в себе груз». В Италии о величии Гинзбург давно не спорят; англоязычная аудитория за последние годы получила возможность прочитать несколько ее книг — не исключено, что благодаря «моде на Италию», возникшей после романов Элены Ферранте. В основе гинзбурговских сюжетов, пишет Сегал, — семья; впрочем, семья в прозе Гинзбург — «чашка Петри, в которой шипит разлад». Так, повесть «Сухое сердце» начинается фразой «Я выстрелила ему промеж глаз»; перед нами разворачивается история катастрофического брака, в котором любовь сосуществует с ненавистью и который заканчивается убийством. Брак самой Гинзбург тоже оказался трагическим — но ее муж был в этом не виноват: он был евреем, одним из лидеров антифашистов и в 1943 году погиб в нацистском концлагере.
В итальянском издании ANSA приветствуют статью Сегал и еще несколько недавних текстов о Наталии Гинзбург (в том числе эссе Рэчел Каск). А The Paris Review публикует перевод написанной в 1947 году рецензии молодого Итало Кальвино на «Сухое сердце»: «Наталия Гинзбург — последняя женщина на земле. Все остальные — мужчины; даже женские очертания вокруг нас принадлежат, в конце концов, мужскому миру. Миру, где мужчины принимают решения, делают выбор, совершают действия. Снаружи этого мира остается Гинзбург — или, вернее, ее разочарованные героини. Целые поколения женщин только и делали, что ждали и повиновались; они ждали, что их полюбят, что на них женятся, что они станут матерями, что их предадут. Так и происходит с героинями Гинзбург».
13. Издание Gulf News выпустило материал о суданском кураторском дуэте Blank Space, который решил оживить поэзию Объединенных Арабских Эмиратов. Идея родилась «из страсти Матани Мохаммад к поэзии и из любви Мохаммада Хакама к организации событий»: дуэт сначала участвовал в «свободных микрофонах» в Абу-Даби, а затем начал проводить похожие вечера в Дубае. Площадка Blank Space стала очень популярной у молодых эмиратских поэтов: сейчас завершается четвертый сезон чтений — судя по фотографиям, на выступлениях людно. О проекте узнают в основном через соцсети, но и устное «сарафанное радио», по мнению кураторов, работает. Не обходится без цензуры: «Правила простые: никаких политических заявлений о нашей стране, никаких ругательств, никакой вульгарности. Кроме этого, ограничений нет». Среди выступающих есть даже десятилетние; кое-кого из поэтов, впервые начавших выступать на площадке Blank Space, теперь зовут выступать и в другие места, а некоторые издали свои сборники.
14. Главный и самый нелепый литературный скандал года so far, лицо популярной критики в 250 фотографиях, буря в стакане воды — или скорее в другом резервуаре. Главред издательства «Фантом Пресс» Игорь Алюков в своем фейсбуке возмутился эстетикой книжного инстаблогерства: «Постоянно вижу „фоточки” (по-другому и не назвать) книг, которые держат ампутированные пальцы». Одна читательница попросила посоветовать, как же фотографировать книги, — Алюков предложил несколько подставок: «Спинка стула, ветка дерева, дуга унитаза, ручка двери, изгиб батареи». После чего грянул флэшмоб #бойкотфантому — самый содержательный его момент в том, что мы узнали, что у нас есть как минимум 250 книжных инстаблогеров (а ведь кто-то еще выступил штрейкбрехером и отказался от гражданской солидарности). Лента гипотетического человека, подписавшегося на этот хэштег, заполнилась пальцами разной степени ампутированности и книгами «Фантома» на унитазе (а то и в унитазе). Издательство заявило о травле — и даже о заранее спланированной травле. Максим Немцов подлил масла в огонь. Люди более сдержанные заметили, что необязательно идентифицировать частный блог издателя с его продукцией. Люди еще более сдержанные (вот мы, например) предлагают списать все на одуряющую жару.