Рай, конечно. Борхесу виделось — и, наверное, когда он ослеп, виделось еще ярче, — что рай — это бесконечная библиотека. Если книга не рай, то уж по крайней мере другой мир (штамп, на тему которого шутят талантливые карикатуристы). «Другие — это рай, лекарство от тоски», — писала Наталья Горбаневская.
По-моему, замечательнее всего в эпизоде с тессерактом в фильме «Интерстеллар» — то, что внутренности черной дыры оказываются для астронавта Купера изнанкой книжных стеллажей. Вопрос, сохраняется или исчезает информация в черных дырах, — предмет спора современных физиков. Под информацией, понятно, не разумеются буквы и цифры, но для поэтических или эссеистических целей красота идеи часто оказывается важнее точности: было бы замечательно, если бы утраченное нами — по глупости, по недосмотру, по нелепой случайности — знание все же где-то сохранялось. В какой-то черной-черной комнате лежит, может быть, до сих пор роман Даниила Андреева «Странники ночи», о котором мы знаем, что он кончался «светом прекрасной звезды».
«Литература, которую мы потеряли»: с таким заголовком впору выступать в «Литературной газете», но он имеет вполне реальное наполнение. Думать о навсегда потерянных текстах — и мучительное, и увлекательное занятие: тоску от невозможности встречи с ними или хотя бы более-менее близкого знания о них пытается уравновесить мысль об обстоятельствах их пропажи. Утрата текста может быть детективной — собственно, гибель второй части «Поэтики» Аристотеля составляет кульминацию «Имени розы» Умберто Эко, пародии на детектив, превосходящей многие оригиналы. Вместе с крамольной «Поэтикой» гибнет и вся монастырская библиотека. В этом пожаре (поджигателем Эко делает слепого монаха Хорхе Бургосского — слишком уж ироничный намек на Борхеса, который скорее поджег бы одного себя, чем библиотеку) — горькая память о том, как хорошо горят библиотеки, начиная с Александрийской. Булгаковская максима неверна: рукописи прекрасно горят (булгаковский Мастер, кстати, жег машинопись, а не рукопись — Бегемот вернул ему несколько экземпляров, перепечатанных «безвестной машинисткой», то есть неучтенной читательницей романа). Еще они отсыревают под землей (в московских катакомбах еще в прошлом веке энтузиасты искали Либерею — библиотеку Ивана Грозного) и уничтожаются грызунами.
В поучительном фильме «Жизнь после людей» показано, что будет, если с лица земли вдруг в одночасье исчезнет человечество. Поколение образумившихся обезьян не придет читать наши письмена, потому что мыши и микроорганизмы съедят их задолго до нового подхода эволюции к проблеме интеллекта. В разряд утраченных перейдут все книги — но сама постановка вопроса уже не будет тогда иметь смысла, потому что его будет некому задать. Пока этого не произошло, мы, сидя у сокровищ, гадаем о том, с какими богатствами разминулись.
Википедический перечень утраченных книг и произведений, как часто бывает, выполняет большую долю работы за нас. Утраты там перечислены по эпохам; в соответствующих статьях можно найти информацию об этих утраченных текстах. Многого, однако, перечень не учитывает — особенно в части русской литературы; свой список однажды попытались составить Валерий Шубинский и читатели его блога. Главные зияния — конечно, в античности. Поражает, что, несмотря на эти колоссальные утраты — драмы Эсхила, комедии Аристофана, лирика Анакреона, книги Аристотеля, трактаты Цицерона, — некая паутина, изображающая картину прошлого, все же соткалась. Что информация об этих книгах, оказанное ими влияние, дошли до нас, как круги по воде от брошенного в нее камня. Как гравитационные волны от поглощения черной дырой новой массы.
Впрочем, эти круги — результат накопления. Они появились потому, что тексты были утрачены не сразу, а долгое время бытовали в мире; потому, что известны мифы и исторические события, на которые они опирались. Такого не случилось, например, с воспоминаниями Байрона, которые его друзья сожгли, чтобы не запятнать репутацию покойника. Некоторые рукописи сжигали по наущению их авторов — например, дневники Филипа Ларкина. А некоторые вопреки авторскому желанию уберегали от огня: так произошло с последним, недописанным романом Набокова, и вокруг этого нарушения воли покойника была выстроена такая мелодрама, что сам обретенный, на ходу распадающийся текст стал образцовым не-событием. Зато некоторые тексты, которым была суждена недолгая жизнь, успели обрасти мифологией и поэтому продолжают будоражить нас. Были люди, видевшие представление пьесы Шекспира «Карденио», написанной, вероятно, в соавторстве с Джоном Флетчером. Судя по всему, сюжет ее был взят из первой части «Дон Кихота», как раз переведенного на английский: единственное соприкосновение Шекспира и Сервантеса, которые умрут в один и тот же день. Были люди, слышавшие чтение Гоголем глав из второго тома «Мертвых душ» — не тех черновых, что сохранились, а беловых, полностью отделанных, — по всем свидетельствам, дивных. Никто не читал четвертого романа Саши Соколова, но то, что он сгорел вместе с домом в Греции, — факт общеизвестный.
К тому, что чудеса случаются и известное лишь по легендам может быть обнаружено и предъявлено во плоти, нас приучила археология, а если конкретно, то Генрих Шлиман (срывавший и уничтожавший, между прочим, в поисках Трои один культурный слой за другим). Произведенные уже гораздо аккуратнее разыскания Говарда Картера упрочили это представление. Они породили одного из героев поп-культуры XX века — археолога-авантюриста Индиану Джонса, помесь Джеймса Бонда с университетским профессором. Однако золото, камень и уж тем более инопланетные хрустальные черепа долговечнее папируса, пергамента и бумаги. Жажда найти то, что казалось утраченным, с этим не считается: если текст нельзя разыскать, его можно реконструировать — или вообще выдумать, как «Велесову книгу».
Если оставить в стороне недобросовестные идеологические махинации, мы вступим в увлекательную область сотворчества, которое в конце концов переходит в творчество. Так, предпринимались попытки реконструкции десятой главы «Евгения Онегина»: от осторожных конъектур Владимира Набокова до версии Андрея Чернова и шуточно-мистического варианта Дмитрия Быкова. Периодически разносятся слухи о том, что второй том «Мертвых душ», хотя бы в черновой редакции, обнаружен представителями Полтавского землячества или американским гражданином Тимуром Абдуллаевым («Смотрю — на корешке написано — Мертвые души, второй том»). О предполагавшемся третьем томе сведений совсем мало (якобы Чичиков должен был пройти через духовное очищение в Сибири; благое перерождение ожидало и Плюшкина) — но это не мешает реконструкторам: существуют второй и третий тома гоголевской поэмы, «вновь воссозданные» Юрием Авакяном.
Разумеется, литературные потери случаются и в наше время — время облачных серверов и многократного копирования информации. Сгоревшие жесткие диски, забытые пароли, ненажатая кнопка «Сохранить». Отношение к потере книги в той ситуации, когда против этого, казалось бы, приняты все меры, еще не выработано. Может быть, в условиях перепроизводства информации оно и не будет выработано. Потеря останется личной трагедией, но не литературным фактом. А вот, к примеру, жесткий диск, изъятый в ходе обыска? (Литературному сообществу недавно пришлось вспомнить, что и такое бывает.) Это уже интереснее.
От физической черной дыры литературную отличает то, что иногда оттуда все же что-то возвращается. Объемы спасенного гораздо меньше объемов утраченного — но во Вселенной вообще редка обратная энтропия: как замечал Лесли Уайт, происходящее на планете Земля — единственный известный ее пример. Поэтому, спасая книги, мы спасаем и себя. Что-то удается вырвать из гравитационного поля в последний момент: Некрасов теряет рукопись «Что делать?» на улице, в отчаянии помещает объявление о пропаже — и рукопись возвращают. (Не лучше ли было бы, чтобы случайный прохожий оклеил ею стены, — отдельная тема досужих литературных разговоров.) Все рукописи гроссмановской «Жизни и судьбы» приговорены к уничтожению — но один экземпляр чудом спасается благодаря Семену Липкину. После ареста Анны Франк сослуживица ее отца спрятала у себя дневник девочки — и он дожил до конца войны.
Есть примеры и еще более поразительные: стихи Осипа Мандельштама, наизусть затверженные его женой (вдовой). Знаменитый поход Якова Друскина через блокадный Ленинград за чемоданом рукописей обэриутов. Каждый такой поступок — зерно, дающее плод, результат торга с черной дырой: стихи Введенского у нас остались, а вот роман «Убийцы вы дураки» пропал. По сохранившимся упоминаниям о нем можно сделать предположение о некоем скрупулезно описанном сюрреалистическом пространстве, о приближении к открытиям «нового романа» — но о сюжете книги Введенского нам ничего не известно. Мы не знаем даже, как правильно читать ее название (пунктуация и интонация допускают несколько толкований, и, может быть, верны все сразу). В наши дни прозаик Михаил Левитин выпустил книгу «Богемная трилогия», одна из повестей которой называется «Убийцы вы дураки» и посвящена Введенскому; петербургский художник Григорий Кацнельсон попытался «реконструировать» роман средствами графики и инсталляции. «Убийцы — вы дураки!» — лозунг на антифашистском плакате. Немного есть утраченных произведений, которые так же волнуют.
Наконец, иногда черная дыра отдает что-то из совсем глубокой древности. Свитки Мертвого моря, сохранившиеся благодаря сухому климату. Доплывающие вдруг до нас неизвестные стихотворения Сапфо. И — может быть, самая символичная находка: окрашенные черной дырой в черный цвет, обугленные лавой Везувия папирусы из Геркуланума — которые, возможно, скрывают неизвестные тексты Софокла, Эпикура и Тита Ливия, но рассыпаются при попытке их развернуть. Еще в XVIII веке их пробовали разворачивать специально изобретенным аппаратом. Сейчас в них проникают с помощью сканирования, напоминающего томографию: те места, где были буквы, «фонят» следами свинца в чернилах. Это экстремальное чтение, что-то вроде спектрального анализа излучения звезды.
Может быть, когда томография будет завершена, на месте черной дыры засверкает звезда — как в финале романа Даниила Андреева, который лежит там, где его не читают.