Новая климатическая реальность стирает границу между зимой и весной — «февральские морозы» и «мартовская капель» могут вскоре стать такими же анахронизмами, как и сами эти природные явления. О том, какой была настоящая русская весна еще несколько десятилетий назад, можно узнать из дневников Михаила Пришвина, который описывал в них смену сезонов год за годом, во всех подробностях, с почти религиозным рвением и поэтической проникновенностью. Публикуем подборку дневниковых записей Пришвина разных лет, посвященных месяцу марту.

26 марта 1919 год. Пост пополам хряпнул. Мороз-утренник схватил метель. Чистое небо, яркие звезды, при которых рождается мороз, это же и губит теперь мороз: восходит солнце богатое, и к полудню является весна.

2 марта 1920 год. Весна продолжается, углубляется, начинается то чувство, когда ожидание кончилось и начинается тревога, что весна-то весна, а поди возьми ее.

7 марта 1920 год. Весна — недоносок. Бежит вода, блестит вода при луне, а не весна! Потому что не так сильно бежит вода и не сильнеет, а ровно изо дня в день установилась, остановилась, ни весна, ни осень, ни зима. Сыро и ветрено, облака — одни, верхние, неподвижные, средние плывут, нижние мчатся, будто души скоропостижно умерших людей. Гремят оторванные крыши — нет хозяев, некому прибивать железо, весь город гремит, дома, как гробы, будто разбивают забитые крышки над мертвыми, встают мертвые и вот мчатся куда-то скоро под луной.

21 марта 1923 год. Я помню весеннее утро, когда любовь, заключенная в сосуде, пролилась на землю, и засияло все от нее на опушке леса; изумленный нахлынувшим чувством благодарности неведомому существу, я обращал глаза свои — и все вокруг меня вспыхивало светом и открывалось мне в тайном своем существе: дятел, бегущий быстро по стволу дерева, мне представился лесным графом в малиновой шапочке и горностаевой мантии, сережки на снегу уже цветущего ореха — весенним золотым фондом всего леса, молодая осиновая роща с позеленевшей корой — пучками зеленых свечей...

1 марта 1924 год. Утихает метель, начинается день и восходит солнце. Не распознать простому человеку первого весеннего светового половодья, это сказочное сновидение сладким ядом своим пропитало душу и вселило в нее догадку о начале весны. И вот в свете явления новыми тенями, как голубой тканью, обвитая девственная грудь, никем не помятая, никем не обнятая. (...) И вот рассыпается белая снежная грудь, но тем ярче встает сновидение, и крепнет вера, что людям эту увиденную через мелодию лебединую грудь никогда не помять и не обнять. И самое главное, самое большое, что и у матушки моей, у купчихи, была тоже эта белая лебединая грудь, значит, это не обманчивое сновидение, не мое. (...) А почему славно, и не догадываются. Славные люди, жулье, конечно, но я хорошо знаю, что, если я, переполненный счастьем начавшейся весны света, в одиночку к любому из них приду тихим гостем и, размотав их запутанный клубок, начну вновь наматывать с кончика, непременно каждый из них мне отзовется. Да и сейчас, мне кажется, чем глубже мы врываемся в снежный сугроб, тем ближе и ближе друг к другу.

Весело!

Я знаю, почему им весело, они не знают, и я хочу, хочу им открыть себя.

Я влюблен.

4 апреля 1925 год. Начинается весна в городе, и даже не в городе простом, а в столице, заметная в просветах голубого неба между громадами домов, тут, бывает, голубь перелетит и в луче солнца сверкнет серебряными подкрыльями, глянешь на небо — и обрадуешься световому половодью: в это время весны света там, на небе, идет свой световой ледоход. А около стен домов уже тепленько, и снег у этого края тротуара возле стен подтаивает. В воскресенье, когда мало бывает людей, хорошо возле этих теплых стен идти себе без дела, держась только красной стороны. (...) Город — настоящий отец весны, это он ее задумывает, в городе рождается у человека страстная мечта о свободе и воля к далеким странствованиям, и тут потом, когда вернулся, в огромных книгохранилищах лежит на помощь опыт всех людей, кто когда-либо дерзнул открывать новые страны.

19 марта 1926 год. Весна затянется, потому что петух на Евдокию не напился, и метель вымела у мужика все с гумна.

2 Апреля 1926 год. Утром был снег, потом ласковое солнце из кучевых облаков, по колевинам рыжей дороги бежала вода, грачи массами кормились на дороге, городские улицы покрыты толстым слоем рыжего говна, при малейшей неосторожности ноги, скользнув по незаметному под говном льду, изменяют, человек падает и встает весь рыжий. Я ходил рыжим по городу, и никто на это не обращал внимания, считая, что я приехал на велосипеде. К вечеру потянуло северным ветром и подморозило. Самое первое начало весны воды.

4 марта 1927 год. Снег киснет.

7 марта 1927 год. 1-я неделя Поста. Солнечный день. Зелень хвойного леса в этих весенних лучах узнает свою красоту. И темные стволы деревьев лиственных стоят, как беременные. В городе сыро стало ходить в валенках. Проселки побурели.

7 апреля 1928 год. Там и тут рушатся в черный мутный поток снежные глыбы. Упала и моя милая Снегурочка. Ну, Бог с тобой, Козочка, не горюй, из каждой слезы твоей мы вырастим цветы. Когда я возвращался лесом домой, опять послышался тот радостный голос, и теперь я знал наверно: это зяблик поет. И, пересчитав новый стиль на старый, очень обрадовался: это Благовещение, Снегурочка непременно воскреснет.

15 марта 1929 год. Это был один из последних вечеров весны света, когда в тишине при морозе и полных, нетронутых снегах светит вечерняя заря, и молодой рог месяца со своею вечерней звездой до того показно является на небе, что даже в самом тяжелом состоянии духа я не мог от них отказаться. Правда, месяц с весенней зарей и звездой не постоянно были у меня на виду, они то показывались, то исчезали. Они показывались мне, однако, без внутреннего своего значения, а чисто графически, рожок и блестящая пуговица. Их появление на фоне моего помраченного сознания сопровождалось каким-то почти неприятным чувством, и я передал бы его так: «Все было и прошло, зачем же мертвые появляетесь вы и просите чувств, которых нет больше ни у вас, ни у меня». Мне было очень плохо на душе, и там на небе перестало являться мое лучшее.

1 апреля 1930 год. Вполне зима, все белое, на окнах мороз. Вьюга. Точно как прошлый год обманула весна, и, значит, вот почему так неохотно прилетали грачи, как будто каждый, прилетев, думал: «По правде говоря, весна уже кончилась в Советской России, и летать бы вовсе не следовало, но все как-то неловко потерять связь с предками».

23 марта 1934 год. Такое удивительно ровное, незаметно нарастающее движение весны: день в день смотрится как в зеркале: самый легкий утренник в тумане, и в полдень до вечера тает. Снег стал крупитчатый — и под ним вода.

1 Марта 1935 год. Продолжается весна. Речки обозначили свои извилины на белом в нежнейшем аквамаринном тоне. Надо только бы грачей, вальдшнепов ждать, а до вальдшнепов еще полтора месяца! Небывалая оттепель и нерадостная, — чувствуешь, что непременно за это незаконное тепло в хорошее время, которого ждешь весь год, хватит ненастье.

7 марта 1936 год. Утро-то самое весеннее с легким морозом и большим светом, лучшее утро лучшего времени весны света. Кажется, с тебя шкурка за шкуркой спадает, и от этого становится все легче и шире. Пройдет еще несколько недель, и покажется возле дорог там и тут тряпье, сбрасываемое человеком при наступлении теплого времени. Не проходит ни одной весны, чтобы, завидев такую сброшенную зимнюю одежду, я не вернулся к этому всеобщему чувству радости русского человека при сбрасывании с себя всего лишнего. Русские писатели ухитрились даже смерть представить как сбрасывание лишней одежды, бремени и через это освобождение и как бы рождение человека нового. Но это не рождение, а смерть опоэтизирована. Рождение человека должно быть рождением определенной индивидуальности с необычайно страстным инстинктом жизни.

27 марта 1937 год. Дождь весь день парит. Весна воды ринулась. В полях сорочье царство. Снег на полях и в лесу зернистый, можно ходить, продвигая ноги, как лыжи. Под елками старая хвоя, ссаживаясь, по мере оседания снега, дает коричневое пятно. На лужах везде торопливый частый дождь не дает пузырей, но в спокойных лесных лужах каждая капля, полная, спокойная, делает на луже довольный пузырь.

6 марта 1938 год. Весна у меня в душе ложится из года в год на весну, как в дереве годовые круги, кольцо на кольцо... Вот опять лес просвечивает на голубое небо, и в самой чаще лесной в гуще больших елок опять, как всегда, от минувших метелей кое-где остались фигуры белые, иногда будто статуи. И опять синичка стала пухленькая и поет новым, брачным голосом. Везде следы гона белок, зайцев, лисиц.

3 апреля 1939 год. Апрель — стужа. −18°. В полдень, однако, на мельнице была вода: как пена дышала. Сюжеты снежные с летними облаками. В лесу на склоне от всего зимнего снега остался лед, и на льду осели все хвоинки, падавшие всю зиму на снег. Пудра вчерашней пороши по насту и на ней звезды. Каждая былинка смотрится и видит себя голубой. В овраге нет еще воды, но след зверушек двойной: бегают друг за другом. Это у них весна света.

3 марта 1940 год. Пошел в лес. В полной силе весна света, и голубеют на белом снегу следы зверьков, и спускаются легкие пушинки между зеленым стволом, и уже не «пинь-пинь», а брачным голосом везде распевают синицы, и овсянки тоже запели. Лучше ничего в мире природы для меня не было, и я так любил это время, что создал свой образ, и теперь все кругом называют это моими словами: весна света.

15 марта 1941 год. От весны только свет, и когда утром −20°, то знаешь, — не страшно: в полдень будет 0. Каждый день валит снег. Сорока скучает возле пустого скворечника. В лесу сосны голые, длинные, тихонько бесшумно покачиваются. И среди них есть две сросшиеся, — сто лет вместе росли и теперь тоже вместе покачиваются. Где-то скрипнуло, вот еще и еще... Это те две сросшиеся покачиваются вместе и поскрипывают, как люди, бывает, срослись и живут, и не хотелось бы, а срослись, — вот и скрипят.

1 марта 1942 год. −30. Ясно. Тихо. Дым чуть клонится с севера. В полдень +2. Кристалл. Весной света в полдень от солнечного угрева окна совсем очищаются от намерзи. Невидимая рука солнца каждый полдень чистой тряпочкой стирает рисунки Мороза, и каждую ночь Мороз создает на стекле новые рисунки, такие прекрасные, и четкие, и старательные в разработке деталей, каких у него никогда не бывает зимой. Вчера мы заметили, что на всех этих рисунках были изображены морские водоросли и другие растения, близко по виду подходящие к пальмам, а еще больше к растениям, характерным каменному периоду земли. Во всяком случае, эти формы, возникающие из кристаллов замерзающей воды, так близки к формам растений, что связь между тем и другим формообразованием очевидна. Точно так же формы всех животных складываются из снежинок (шестигранных звездочек) на пнях и сучках деревьев зимой. И отсюда мы предполагаем, что кристалл лежит в основе всех форм на земле.

12 марта 1943 год. Вчера солнце спустилось огромно-красное с черного леса и оттуда неслась сюда к нам буря такая сильная, что едва на ногах удержался, и такая теплая, что повсюду снег осел, оноздрился и даже озернился, и так сильно, что, пожалуй, не будет больше на лыжу липнуть. И утро пришло такое же — в буре, серое и разрушительное для зимы.

3 марта 1945 год. Три дня уже в природе повело на весну: тепло, только не тает и снег валит, то сыплет пылью, то прямо валится лавина белых крупных хлопьев. Утром встаешь на рассвете, луна совсем на свету, и массы московских галок облетают дома. При первом намеке на свет, кот взбирается на подоконник и начинает о стекло протирать лапки. Благодаря этому оттаявшее стекло прочищается, кот видит галок и начинает как фарфоровый с приставленной головой вертеть ее за галками: вверх, вниз и в стороны.

19 марта 1946 год. Вчера с утра на солнце деревья покрылись роскошным инеем, и так продолжалось часа два, потом иней исчез, солнце закрылось, и день прошел, как все эти дни, тихо, задумчиво, с капелью среди дня и ароматными лунными сумерками под вечер.

7 марта 1947 года. Замечаю, что весна в душах людей современных стала раньше наступать, чем в далекие времена, когда жизнь была спокойная. Тогда в феврале никто в городе не говорил о весне, а теперь (по-старому сейчас только февраль) со всех сторон слышишь: весна.

10 марта 1947 год. Весь день валом валит снег. Осенью листья остались на деревьях, говорили о голоде. Теперь летит снег, и говорят об урожае.

25 марта 1947 год. Дождя нет, но тепло: весна воды в природе началась, а в Москве весна грязи, и что еще будет, когда со дворов потечет.

18 марта 1952 год. Все больше и больше на солнце синеют белые снега, и розовеют белые березы, и желтеют спящие на голубом снегу белые зайцы. Зеленеет кора серой осины, и частые прутики ивы так оживают, что кажется, будто сам в помощь их почкам выпускаешь из себя острые сверточки будущих клейких листочков.

2 марта 1953 год. Вот когда первая теплая капля с железной крыши попала на щеку, то это бывает в городе самым первым началом весны, первее этого нет ничего.