1. Начинаем с печального. 14 августа умер Эдуард Успенский, главный русский детский писатель последнего полувека. За полторы недели о нем было сказано многое; вот несколько цитат. Дмитрий Быков*Признан в России иностранным агентом считает, что во взрослом возрасте тексты Успенского воспринимаются лучше, чем в детском — становится ясно, как мастерски он «имитировал советский стиль, подпуская в него малую толику абсурда». «Я думаю, что величайшая польза и главная заслуга Успенского заключалась в его вызывающей и откровенной неспособности укладываться в их бесчеловечные рамки, в их уродские границы, в систему профессионального, садистского мучительства детей, которая в советском образовании при всех его совершенствах была все-таки очень развита», — говорит Быков. Здесь же публикуется отрывок из его интервью с Успенским.
Галина Юзефович пишет на «Медузе»*Признана в России иностранным агентом и нежелательной организацией: «Парадоксальным образом в нем сошлись две редко сочетающиеся способности — дар порождать удивительные сказочные миры и умение превращать эти миры в плодоносящие и долгоиграющие бизнес-проекты». В последние годы Успенского ругали — за «навязчивое, по мнению многих, раскручивание своих персонажей» и за сутяжничество. По словам Юзефович, это свидетельствует о том, что его герои стали подлинно «народными», их уже не хотелось отдавать автору. В «Афише» Егор Михайлов связывает славу Успенского с советской мультипликацией, но и объясняет «простой» секрет, «который помог Успенскому стать не просто заслуженным классиком, а любимым автором»: «Он не только писал сплошными афоризмами — панчлайн за панчлайном, — но и был мастером сюжета. Обычная бесформенность детской литературы его бесила невероятно…»
А в «Новой газете»*Признан в России иностранным агентом Андрей Быков вспоминает о своем детстве: «…у людей нашего поколения, скажу я с отвратительной солидностью, об Успенском было представление двоякое. Одно — что он давно умер, потому что не может человек, придумавший Чебурашку, быть нашим современником. Ведь Чебурашка был всегда, еще до родителей. А второе — что он вообще мифическое существо, потому что не может один человек изобрести столько всего». Андрей Быков добавляет: «Представить немыслимо, чтобы он при знакомстве спросил ребенка, кем он хочет стать, или начал вдруг ему объяснять, что такое хорошо. <…> …мне довольно странно читать сейчас, что Успенский якобы учил внутренней свободе и человечности. Внутренняя свобода и так есть, или ее нет, и тогда научить ей нельзя. А он если и воспитывал, то единственно возможным способом: показывал Прекрасные Вещи».
2. 11 августа не стало Видиадхара Сураджпрасада Найпола — британского/тринидадского/индийского прозаика, лауреата Нобелевской премии. При жизни этого человека много критиковали — называли расистом, колониалистом, женоненавистником. После смерти не перестали: поразительный по силе ненависти некролог вышел на сайте Al Jazeera; автор его — иранский профессор postcolonial studies Хамид Дабаши, известный, в частности, яростными антиизраильскими высказываниями. О Найполе тут сказано, что жестокость колониализма оставила следы на его теле и душе; что свое имя он сократил до «В. С.», чтобы британцам было легче произносить. Слово «колониализм» натурально повторяется через строку: «Найпол олицетворял все, что европейский колониализм, расистский по самой своей сути, сделал с его и нашим миром. Он наслаждался тем, что мы ненавидим и отвергаем. Из своей раболепной покорности колониализму он сделал внушительную литературную карьеру. Он был злой версией Эмме Сезера, Франца Фанона, Джеймса Болдуина, Сирила Джеймса и Эдварда Саида». Дабаши цитирует упомянутого Сирила Джеймса, также уроженца Тринидада: «Он пишет то, что белые хотят сказать, но не решаются». Дальше еще много, Найпол обвиняется во всех смертных грехах, а чтение его книг сравнивается с самобичеванием.
Но есть и статьи, написанные в ином тоне. В The New York Review of Books Иэн Бурума пишет о Найполе как о певце лишенных крова. «Легко увидеть в Найполе крайнего консерватора, подражающего британским шовинистам, или капризного брахмана, не желающего есть из одной тарелки с представителями низших каст. Но оба эти взгляда — неверные. Привередливость Найпола на самом деле — „оголенные нервы” жителя колонии, лишенного крова; человека, который родился в дальнем углу империи, боролся с расовыми предрассудками, чтобы сказать свое слово, сделаться писателем, добавить свой голос к хору мировой цивилизации». Отношение Найпола к Индии Бурума объясняет разочарованием: «Индия была „раненой цивилизацией”, обескровленной исламскими завоеваниями и европейским колониализмом. Он понял, что здесь ему нет места — как и в Тринидаде, и в Англии. Поэтому он стал искать свое место в мире с помощью слов. Читая книги, он не чувствовал себя лишним, оторванным от корней». Дальше Бурума пишет о книгах Найпола, подробнее всего останавливаясь на сборнике эссе «В поисках центра», и заключает: «Единой цивилизации не существует. Но лучшие тексты Найпола рождены мечтой о ней».
В The New Yorker о Найполе с восхищением пишет Джеймс Вуд. Он удивляется тому, как многого удалось добиться во враждебной обстановке индийцу из Тринидада, и особо отмечает, что когда вышел роман «Дом для мистера Бисваса», писателю было всего 26 лет («Сравнить это можно только с „Будденброками” Томаса Манна» — кажется, Вуд не читал «Тихий Дон», см. ниже). «Молодой человек в южном Лондоне писал о своем острове, но — и это, пожалуй, неизбежно, — писал не для своего острова. Он писал, чтобы его прочитали просвещенные оксфордские и лондонские коллеги». Профессор Дабаши на этом месте бы плюнул. Главное достоинство Найпола как писателя, считает Вуд, «двойное зрение, обращенное то на колониальную окраину, то на колониальный центр, чередующее сострадание и стыд, гордость и унижение».
3. 17 августа скончался прозаик Владимир Шаров. Совсем недавно появился его последний роман «Царство Агамемнона» — он успел увидеть эту книгу. В «Российской газете» прозу Шарова описывает Михаил Визель: «…в отличие от сюжетов Уэллса и Беляева, „движущей силой” сюжетов Шарова становится допущение не техническое, а историческое и социальное. Что, если бы все решения сталинского политбюро на самом деле сначала принимались, а точнее, пропевались неким „тайным” политбюро-хoром — составленным, чтобы мало не показалось, из эсэров и скопцов?!.. Что, если бы чекисты, умерщвляя плоть заключенных, на самом деле пеклись о спасении их душ? <…> Речь, как мы видим, идет не об „альтернативной истории”, а об „альтернативной подоплеке истории”».
В «Снобе» о Шарове говорит Александр Гаврилов: «Шаров потому и стал… великим русским писателем, что его интересовала только одна вещь: русская революция как путь строительства Царства Божия на земле. <…> Будучи пересказаны очень кратко, эти романы, полагаю, производят вполне безумное впечатление и в лучшем случае делаются похожи на поздние и наименее ценные сочинения Пелевина. Потому что их не нужно пересказывать. Нужно читать». Еще один текст памяти Шарова — статья Натальи Ивановой в «Новой газете»*СМИ, признанное в России иностранным агентом. Иванова говорит о парадоксальности положения Шарова в литературе — очевидно значительный, но малоизвестный прозаик; «мирный, доброжелательный, добрый», но вызывавший бури в журнальных кругах (в каждом некрологе упомянут скандал в «Новом мире» после публикации того самого «До и во время»). «Шаров строил из маргинального материала, возводя его в высокую литературу. Чего у него не было — так это смеха. Гоголевского, хармсовского, даже платоновской странной гримасы-улыбки. Но ему и было не до смеха».
4. В Corpus вышел новый сборник рассказов Владимира Сорокина «Белый квадрат». Антон Долин*Признан в России иностранным агентом взял у писателя интервью для «Медузы»*Признана в России иностранным агентом и нежелательной организацией. «Сейчас время опричников. Идея „отдельного” человека с особыми полномочиями пронизывает все наше общество. Даже какой-нибудь парковщик или охранник уже чувствует себя опричником. Понимает, что у него небольшая должность, но разговаривает с прохожими как опричник. Сейчас опричнина, чекизм — та арматура, на которой держится пирамида государственной власти. Но, в отличие от советской арматуры, она все-таки ржавая. Коррупция разъедает ее. Может треснуть в любом месте», — говорит Сорокин; политика в который раз дает ему материал для разворачивания жестокой шизореальности. Кроме политических комментариев, здесь выясняются две важные вещи. Во-первых, Сорокин признается, что неспособен писать «от настоящего первого лица»: «Может, надо состариться?»
Во-вторых, Долин задает вопрос, который многих давно занимал: «Когда в ваших произведениях страница полностью занята одним словосочетанием, это вы впечатываете его вручную много-много раз или копируете словосочетание и дальше вставляете бесконечно?» Сорокин дает утешительный ответ: «Я прописываю каждое слово, это очень важно».
5. «Арзамас» публикует выдержки из дневников Софьи Андреевны Толстой. Это, конечно, известный текст, но цитаты выбраны такие, что чтение выходит душераздирающее. Бессмысленное переписывание («…завтра все перечеркнется и будет переписано Львом Николаевичем вновь. Какое у него терпение и трудолюбие — это поразительно!»), смерть маленького сына Вани; попытки самоубийства в последний год жизни Толстого: «Совсем больная и так, я почувствовала снова этот приступ отчаяния; я легла на балконе на голые доски… <…> Вышел Лев Николаевич, услыхав, что я шевелюсь, и начал с места на меня кричать, что я ему мешаю спать, что я уходила бы. И я ушла в сад и два часа лежала на сырой земле в тонком платье. Я очень озябла, но очень желала и желаю умереть. <…> Если б кто из иностранцев видел, в какое состояние привели жену Льва Толстого, лежащую в два и три часа ночи на сырой земле, окоченевшую, доведенную до последней степени отчаяния, — как бы удивились добрые люди!»
6. На «Лабиринте» обсуждают вопрос авторства «Тихого Дона». Афанасий Мамедов сравнивает его со знаменитым шекспировским: «В отличие от заморских загадок пятисотлетней давности, проблема авторства „Тихого Дона” возникла практически сразу же после публикации двух книг романа-эпопеи в журнале „Октябрь” в 1928 году». В разговоре участвуют только представители «антишолоховской» позиции — приглашенный шолоховед Александр Ушаков «от беседы уклонился». Литературовед Зеев Бар-Селла доказывает, что автор «Тихого Дона» — писатель Виктор Севский. «Скорее всего, авторская рукопись романа уничтожена. Преступники всегда уничтожают улики — на то они и преступники». Об уничтожении прототекста говорит и писатель Антон Уткин. Поэт и филолог Андрей Чернов отстаивает авторство Федора Крюкова (это одна из самых популярных версий) и уверен, что оригинальная рукопись все-таки сохранилась. Леонид Кацис ставит историю создания «Тихого Дона» в контекст большой советской литературной практики, когда писателям «помогали» — при жизни (Леонов) или посмертно (Горький)
7. «Коммерсант-Weekend» в честь 45-летия публикации «Москвы — Петушков» составил перечень главных коктейлей мировой литературы. Коктейлями это можно назвать совсем не всегда. Как правило, речь идет о последовательности напитков, которые один за другим поглощают герои. Например, Ноздрев и Чичиков подряд выпивают «бутылку мадеры, графин рябиновки, графин бальзама, бутылку бургуньона и шампаньона, а также портвейн и белое десертное вино». Автор перечня Никита Солдатов назвал это сочетание «Мертвецкие души». Среди прочего: «Пьяная Грушенька» — сумма спиртного, выпитого Митей Карамазовым на своей последней вечеринке, «Антибуржуазный» (лошадиная доза портвейна и виски, употребленная Мартином Иденом), «Беги, Лола!» — два стакана скотча и две пинты джинанаса (то есть джина с ананасовым соком), рецепт бодрости Гумберта Гумберта. Не все названия коктейлей обнаруживают тонкий вкус, но так, кажется, и принято в миксологии.
8. На «Сигме» — новые стихи известного литературоведа Ильи Кукулина. Это неожиданные тексты, искренние и взволнованные размышления; например:
мне очень жалко подростков
которых убили полицейские
в Псковской области
мальчик и девочка
убежали от родителей
забаррикадировались в доме
мальчик отстреливался
пока их не убили
и это, кажется, единственные люди из числа старшеклассников или студентов
которые здесь получили общенациональную известность
из–за своего несогласия с системой общественных отношений
получается
что в России
единственно возможные герои среди современной молодежи
по крайней мере для людей моего поколения
это мертвые
Перед стихами — небольшой текст Екатерины Захаркив: «В поэтическом опыте Ильи Кукулина… вектор письма работает не на репрезентацию способа борьбы за свободу, а на то, чтобы сделать нас восприимчивыми к той ситуации несвободы, которая звучит монотонно, будто усыпляя, в новостной полифонии повседневности».
9. Алексей Поляринов опубликовал на сайте фанзина Pollen свой перевод репортажа Дэвида Фостера Уоллеса «Большой красный сын» — об американской порноиндустрии. Репортаж вышел в 1998-м в журнале Premier, Уоллес ради него побывал на выставке порнодостижений и на вручении «Порно-Оскара». Это Уоллес, каким мы его любим: с обилием цифр и примечаний; с юмористическими пассажами вроде: «Сложно описать, что чувствуешь, когда смотришь на живое человеческое существо, которое ты видел в хардкор-порно. Когда пожимаешь руку мужчине, зная размер его члена во время эрекции, угол наклона и васкулатуру» — и с навевающими грусть сюжетами: «У группы помощи PAW (Помощь порноактерам) есть круглосуточная телефонная линия для людей из порноиндустрии. Сбор средств для PAW был организован в прошлом ноябре в одном из боулинг-центров в Мишен-хиллс. Организаторы устроили турнир по „голому” боулингу. Принять участие согласились десятки старлеток. Две-три сотни фанатов порно пришли и заплатили деньги, чтобы посмотреть, как их кумиры играют в боулинг голышом. Ни одна продюсерская компания и ни один менеджер не участвовали в турнире и не перечислили деньги. В итоге собрали 6 000 долларов — это немного меньше одной двухмиллионной от ежегодной прибыли всей порноиндустрии». Реплики продюсеров и режиссеров об унижениях, которые нравятся зрителям, говорят сами за себя.
Интереснее всего в этом тексте — акценты: в порно за 20 лет многое поменялось, но в разговорах о сексе поменялось почти все. Мрачные прогнозы Уоллеса о будущем порноиндустрии, которая будет вынуждена в погоне за зрителем переходить все более опасные границы, сегодня опровергаются — отчетливым противостоянием всему «нелегальному» и разговорами о порно как форме насилия, с одной стороны; повсеместным распространением и популярностью порно в интернете — с другой. Но и с поправкой на время этот текст примечателен как пример одновременно журналистской вовлеченности и позиции стороннего наблюдателя. Такой физиологический (no pun intended) очерк: «Как и городские банды, полиция, рабочие на ярмарках и прочие культурно маргинализированные гильдии, американская порноиндустрия изолирована и замкнута в себе настолько, что со стороны выглядит как школа. Здесь свои тусовки, антитусовки, альянсы, предательства, разжигающие слухи, легендарные противостояния и публичные кровопролития, плюс запутанные иерархии популярности и влиятельности. Ты или свой, или нет».
10. Новый виток скандала с Нобелевской премией по литературе. Фонд Нобеля, который курирует премию, предложил Шведской академии обновить состав Нобелевского комитета: вывести из него заслуженного академика Хораса Энгдаля (он объявлял имена лауреатов с 1999-го по 2009-й) и поэтессу Кристину Лугн. Энгдаль выступал против решения нескольких академиков покинуть комитет после секс-скандала с фотографом Жан-Клодом Арно. Академия уже ответила Фонду отказом. Фонд пригрозил, что может передать право присуждать премию какой-нибудь другой организации. Разваливается все на глазах.
11. В блоге Arablit — ссылки на 10 рассказов писательниц из разных стран, пишущих по-арабски. Все произведения (на самом деле не только рассказы: здесь есть сказки и комиксы) переведены на английский. Среди писательниц — Рахида Эль-Чарни (Тунис), Малика Мустадраa (Марокко), Ханан Аль-Шейх (Ливан).
12. В Los Angeles Review of Books — интервью американского писателя Джошуа Коэна с Гарольдом Блумом. Блум сам пригласил Коэна в гости. «Я поневоле прочитал тему письма — „(без темы)” — как упрек. Себе. Своему поколению. Своему времени. Только на прошлой неделе умер Филип Рот». Коэн моложе Блума на 50 лет. «Мне на будущей неделе 88, — говорит Блум. — Все писатели моего поколения умерли» (за исключением Синтии Озик; «Пинчон, Делилло, Маккарти — все они моложе меня»). Профессор оказывается очень радушным хозяином. Они с Коэном обсуждают феноменальную блумовскую память и мобильные телефоны, которые для современного человека — «внешний мозг». Дальше разговор идет в основном о еврейской литературе — с упоминаниями Кафки и Пруста. Коэн и Блум беседуют о Гершоме Шолеме — еврейском философе, исследователе каббалы и друге Беньямина; затем речь заходит об идишских писателях Советской России, а Блум вспоминает и Бабеля: «Если бы он остался жив, одному Богу известно, чего бы он добился. Но и его прикончил Сталин. Что бы ни говорили о нынешнем Израиле, по крайней мере там не расстреливают писателей. Да и вас, Джошуа, никто не ухлопает». К Коэну Блум прямо-таки отечески расположен: называет его «Книгу чисел» одним из четырех лучших романов, написанных еврейскими писателями в Америке.
13. Третий год подряд премию «Хьюго» в номинации за лучший роман получает писательница Н. К. Джемисин. «Хьюго» — одна из двух крупнейших премий в фантастике (вторая — «Небьюла», у Джемисин она тоже есть). В этом году наградили роман «Каменные небеса» — третью часть трилогии «Разрушенная Земля». В The Guardian вышла статья Дэвида Барнетта — о том, что в фантастике гендерные и расовые преграды повержены окончательно. Он цитирует победительницу: «У некоторых из нас жизнь всегда была нелегка. Я написала эту трилогию, чтобы завести разговор о борьбе за жизнь, о том, каких усилий стоит жить, не говоря уж о том, чтобы жить хорошо, в мире, который, кажется, нарочно старается тебя сломить. <…> И если наш жанр наконец нехотя признает, что мечты тех, кто оказался на обочине, что-то значат, что у всех нас есть будущее, — то признает это и мир». Женщины в этом году на «Хьюго» получили большинство наград, посрамив движение Sad Puppies (это группа фантастов, продвигающая произведения, которые, как им кажется, премия обходит стороной, потому что они недостаточно политически прогрессивны; «грустные щенки» — отличное, кстати, было бы название для российской фантастики ресентимента). Среди прочих посмертно наградили Урсулу Ле Гуин — за книгу эссе.