Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
14 июня — день рождения нескольких крупных революционных борцов и мыслителей разных стран и эпох. Просмотрев в этот и последующие дни различные левые паблики, можно без труда убедиться, что родившегося 14 июня 1928 года Эрнесто Че Гевару помнят и ценят, даже если и не особо знают. Более того, вспоминают даже крупнейшего социалистического теоретика из Латинской Америки, перуанца Хосе Карлоса Мариатеги, родившегося 14 июня 1894 года.
А вот родившегося 2 (14) июня 1823 года Петра Лавровича Лаврова забыли и не вспомнили даже в связи с его 200-летием, которое пришлось на этот год.
Когда-то было не так, и Петр Лавров являлся властителем дум и учителем жизни если не для всех русских революционеров, то для весьма заметной их части. Празднование столетия его рождения в 1923 году стало одной из последних публичных акций остатков Партии левых социалистов-революционеров, называвших Лаврова своим наставником и учителем.
Сегодня, спустя еще сто лет, он забыт — и забыт прочно.
Писать подробный очерк его жизни и мировоззрения мы не будем — заинтересовавшиеся могут найти в интернете, скачать и прочитать как его собственные книги, так и книги о нем. Отметим лишь несколько пунктов.
1
Лавров был младшим современником Герцена (р. 1812), Бакунина (р. 1814) и Маркса (р. 1818). Однако существовавшая между ними небольшая, в несколько лет, разница во вступлении во взрослую жизнь имела немаловажные последствия для мировоззрения Лаврова.
И Герцен, и Бакунин, и Маркс отталкивались от Гегеля. Гегельянцами все они вскоре быть перестали, но именно в полемике с Гегелем складывалось их собственное мировоззрение. Лавров, вступивший в сознательную жизнь позже, значительного влияния Гегеля не испытал и с самого начала относился к нему намного более критично, чем его великие старшие современники. Гегельянство не было для Лаврова фактом собственной биографии. Поэтому он смотрел на него взглядом постороннего, сумев уловить такие его черты, которых не заметили его предшественники.
В одной из первых крупных статей Лаврова, «Гегелизм» (1860), высказывается достаточно неожиданная, но глубокая мысль, что Гегель создал собственную квазирелигию, с собственной мифологией и с самим собой в роли пророка, открывшего вечную и абсолютную истину. К такого рода пророкам Лавров всю жизнь относился с заслуженным недоверием. Критическая мысль, отрицающая любые абсолютные истины и признающая после тщательного рассмотрения лишь истины относительные, являлась краеугольным камнем его мировоззрения — и этим он может быть ценен и полезен сегодня.
2
В отличие от Бакунина, Ткачева и других своих великих оппонентов из русского революционного лагеря, с которыми он, энергично споря, делал общее дело — готовил русскую революцию, Лавров не был революционером по призванию и страсти. По призванию он был кабинетным ученым, а революционером стал по убеждению, из чувства долга. Это случилось, когда Лавров находился уже в немолодом возрасте, а до 1866 года, когда его арестовали в период разгула реакции после выстрела Каракозова, он был нестроевым офицером, преподававшим математику будущим артиллеристам, и журналистом, писавшим в либеральных (даже не в радикальных!) изданиях. Опровергая избитую мудрость, что с возрастом убеждения человека окостеневают, Лавров, чем старше становился, тем все дальше шел влево, от либерала к революционному социалисту.
Его западный биограф Филипп Помпер, изучив жизнь Лаврова, пришел к парадоксальному выводу. По своим склонностям, приобретенным еще в раннем детстве, когда к нему относились как к избалованному барчуку, Лавров был человеком весьма скверным и паскудным, эгоистичным, завистливым и мстительным. Усиленно работая над собой и подчиняя себя требованиям долга, он сумел радикально изменить свою личность, и в итоге стал куда более достойным человеком, чем можно было бы предположить.
И в истории, и в повседневной жизни полным-полно людей, обладавших прекрасными задатками, но в итоге превратившихся в нечто кошмарное. Обратные примеры весьма редки, и Лавров — один из них.
Категория долга в этической концепции Лаврова была главной, а вопросы этики были важнейшей частью его научных изысканий. Поэтому, услышав, что русские революционеры якобы стремятся к «разнузданию дурных страстей», он мог лишь покрутить пальцем у виска. Собственно, вокруг категории «долга» построено произведение Лаврова, принесшее ему наибольшую известность, — «Исторические письма», оказавшие огромное воздействие на революционеров 1870–1880-х годов.
Критически мыслящая личность, иными словами, интеллигент — а интеллигенция является главной целевой аудиторией «Исторических писем», — имеет, считал Лавров, долг перед собой. Ради великого дела можно пожертвовать жизнью, но нельзя жертвовать разумом и совестью.
С таким пониманием долга согласились бы, наверное, и современные хипстеры, увлеченные саморазвитием. Но долгом перед собой, по мнению Лаврова, обязанности критически мыслящей личности не ограничиваются.
Кроме долга перед собой есть еще долг перед народом.
Интеллигенты имеют возможность развиваться и самосовершенствоваться, заниматься философией, искусствами и наукой лишь потому, что их материальное благополучие своим трудом обеспечивают работники физического труда. История человечества — это рост просвещенности и культурности цивилизованного меньшинства за счет отупения и деградации трудящегося большинства. Так всегда было, но больше так не должно быть. Прошлое невозможно изменить и исправить, но изменить будущее — в нашей власти.
Пора перестать быть неоплатными должниками! Пора вернуть свой долг народу! Именно этот призыв Лаврова задел чувствительные струны в сердцах интеллигентной молодежи 1870-х годов.
Сейчас чувствительные струны он не заденет, и именно этим, возможно, объясняется полное забвение Петра Лавровича. Его самый востребованный при жизни призыв сегодня обращен в пустоту. С одной стороны, капитализм расшатал чувства человеческой солидарности, казавшиеся само собой разумеющимися при жизни Лаврова. С другой стороны, интеллигенция (не художественная, а научно-техническая, разумеется) перестала быть отделена от работников физического труда непроходимой гранью и сегодня вовлечена в производственный процесс гораздо больше, чем это было в XIX веке. У программиста, врача или архитектора неоткуда взяться чувству долга перед сантехником или продавщицей в ларьке. Социалистическая моральная мотивация должна исходить теперь из других оснований.
«Исторические письма» Лавров сочинял в ссылке для легальной левой газеты «Неделя». Написаны они, как и другие работы Лаврова, весьма тяжеловесным научным языком, и их грандиозный общественный успех стал большой неожиданностью для самого Петра Лавровича.
3
О жизни многих русских революционеров XIX века можно писать приключенческие романы. О жизни Лаврова такого романа не напишешь. История его жизни — это история мысли. Единственный авантюрный эпизод в его биографии — побег из ссылки, но и тот был организован не им самим, а молодым Германом Лопатиным. Лопатин был младше Лаврова на 23 года, но стал его самым близким и, возможно, единственным другом. Лавров ценил в Лопатине качества, которых не видел в себе, — энергию, практичность и предприимчивость.
Бежав из ссылки и оказавшись в эмиграции во Франции, Лавров не сразу сжег за собой все мосты и не сразу ушел с головой в революционное движение. Некоторое время он не терял надежду, что царское правительство спустя какое-то время разрешит ему вернуться в Россию для занятий научной работой на условиях, не унижающих его человеческого достоинства. Ведь до сих пор прямо к революции нигде и никого он не призывал. Пока что же он собирался заняться научными трудами за границей.
На радикализацию Лаврова сильно повлияла Парижская коммуна, в деятельности которой он принял небольшое, но реальное участие. На историю Франции никакого воздействия он не оказал, но коммуна многое изменила в нем самом, показав, что борьба трудящихся масс за свое освобождение, за общество без капитала и государства — это вполне реальный факт мировой истории.
И да, 150 лет назад так и было!
Книга Лаврова о Парижской коммуне, написанная через несколько лет после ее гибели, является одной из лучших в мировой литературе по этой теме. На ее страницах знание предмета соединяется с симпатией к коммунарам, лишенной идеализации, и умной критикой их ошибок без злопыхательства.
4
В 1872 году Лавров получил предложение возглавить издание русского революционного органа в эмиграции. Так началась история журнала «Вперед».
Журнал стал выходить в 1873-м. Основной мыслью нового печатного органа — хотя его содержание не сводилось только к ней — была необходимость знаний для успеха социалистических преобразований. Поэтому главной задачей социалистической молодежи Лавров называл самообразование и просвещение народа. Тургенев, находившийся в хороших отношениях с Лавровым, по этому поводу иронизировал: «Открыл я этот страшный революционный журнал, и читаю там банальность, что ученье свет, а неученье — тьма. Скучно стало — и читать дальше я не стал».
Еще сильнее, чем Тургенева, просветительский уклон «Вперед» раздражал, разумеется, большинство революционной молодежи, стремившейся к практическому живому делу. Поэтому идейную гегемонию в русском революционном движении журнал Лаврова не завоевал. Но «Вперед» действительно давал знания — как о ситуации в России, так и о рабочем движении на Западе. Поэтому русские революционеры его, хоть и посмеивались, но читали.
По своим политическим взглядам Лавров к тому времени стал (и оставался до конца жизни) революционным социалистом образца Первого интернационала — того интернационала, который еще не раскололся на марксистское и бакунистское крылья (это произошло как раз незадолго до выхода первого номера «Вперед»).
Этот раскол Петр Лаврович считал досадным недоразумением, ослабившим рабочее движение на Западе, и надеялся, что логика реальной борьбы приведет к воссоединению марксистов и анархистов. И марксисты, и анархисты с этим примиренчеством Лаврова были категорически не согласны и считали его презренным эклектиком, хотя с Марксом и Энгельсом у Лаврова постепенно установились неблизкие, но хорошие личные отношения.
В 1876 году в качестве спецвыпуска журнала «Вперед» вышла одна из самых интересных работ Лаврова — книга «Государственный элемент в будущем обществе». Эта работа, при всем ее тяжеловесном языке, заслуживает критического прочтения современными социалистами.
В ней Лавров пытается проанализировать, как будет проходить процесс отмирания государства после рабочей революции. По его мнению, немедленное уничтожение всех государственных элементов, даже если и желательно, объективно невозможно. С другой стороны, сохранение в переходном обществе, движущемся в сторону социализма, государственных элементов чревато постоянной опасностью реставрации старых, капиталистических и бюрократических, порядков, и элементы власти в переходном обществе — даже если они сперва и являются выборными и подконтрольными делегатами или военными командирами — будут стремиться стать центрами кристаллизации возвращения к старым порядкам.
По мнению Лаврова, эту реальную проблему невозможно обойти с помощью словесных уловок, любимых анархистами. Проблему нужно ясно сознавать, и лишь тогда есть шанс, что ее получится решить, сделав так, чтобы общество переходной эпохи пришло к социализму и безвластию, а не откатилось назад в старый мир. «Государственный элемент в будущем обществе» очень любили русские левые народники начала ХХ века — максималисты и левые эсеры, видевшие в этой книге предвосхищение собственных позиций.
И эта книга Лаврова написана тяжело, многое в ней сейчас звучит наивно, кое-что уже не актуально благодаря развитию технологий (как будет организовано извозчичье дело в переходный период? — об этом важном для 1870-х годов вопросе Лавров рассуждает на нескольких страницах), но, повторим еще раз, она заслуживает изучения социалистами начала XXI века...
Постепенно вокруг «Вперед» сформировалась группа сторонников, занятая организацией нелегального распространения журнала в России и поиском для него денег и материалов. Личные отношения у Лаврова с молодыми единомышленниками не сложились. Он был старше революционеров-семидесятников на три десятилетия и личную дружбу водил только с уже упомянутым Германом Лопатиным. К тому же чем дальше, тем больше Лавров неожиданным образом оказывался левее других сотрудников «Вперед». Новости с родины — о неурожаях, арестах, судах и прочих прелестях царской России — убеждали его, что одного просветительства недостаточно, необходима активная борьба.
В итоге в 1876 году Петр Лаврович вышел из редакции «Вперед», а через год закрылся и сам журнал. Группа «лавристов» просуществовала в России до 1879 года, после чего самораспустилась. Ее члены предпочли подпольной борьбе легальную прогрессивную деятельность, лидер группы Лев Гинзбург стал известным врачом, а Василий Варзар — крупным специалистом по статистике. Несколько лет Петр Лаврович оставался беспартийным революционным социалистом, а в начале 1890-х годов начал сотрудничество с народовольцами. Не со всеми их взглядами он был согласен, но видел в них единственную серьезную прогрессивную силу в России.
5
В определенном смысле Лавров был очень одинок. Его жена умерла еще до его ареста, и, разделила ли бы она судьбу не мужа-полковника, а мужа-эмигранта, — это вопрос, не имеющий ответа. Из всех детей, находясь в эмиграции, он тесно общался лишь с дочерью Марией (по мужу — Негрескул), разделявшей его взгляды. В 1890-е годы Мария Негрескул руководила в Тверской губернии рабочим кружком, с которого началось приобщение к политике молодого рабочего парня Михаила Калинина, будущего «всесоюзного старосты».
В ссылке у Лаврова возникла большая и сильная любовь с польской ссыльной Анной Чаплинской. Она бежала из ссылки раньше него, и именно желание быть с ней побудило и его к решению о побеге. Вместе в Париже они прожили два года, и ее смерть в 1872 г. была для Петра Лавровича одним из самых страшных ударов всей жизни.
Десять лет спустя он пережил последнюю позднюю любовь — с русской писательницей Варварой Никитиной, которая была на 20 лет младше него. Отношения были недолгими: французские власти выслали его из страны, а когда через три месяца разрешили вернуться, радостная Никитина побежала на встречу с ним, попала под проливной дождь, простудилась — и умерла от воспаления легких.
Личная дружба с молодыми революционерами у Лаврова не складывалась не только из-за разницы в возрасте, но и из-за особенностей характера, закрытого и трудно идущего на сближение. При этом народники 1870-х с их приматом чувства над разумом оказались ближе воспитанному в духе дворянского идеалистического романтизма 1840-х Лаврову, чем шестидесятники с их рационализмом. Но чем дальше шло время, тем больше для молодых революционеров в России Лавров становился объектом восхищения и обожания. Он держал знамя — и не сдавался, не отступал с позиций революционного социализма. Читая его «Исторические письма», тысячи юношей и девушек делали выбор на всю жизнь — уйти из лагеря ликующих и праздноболтающих, примкнуть к стану погибающих за великое дело любви.
Поэт Петр Якубович, один из лидеров поздней «Народной воли», посвятит Лаврову трогательные строки:
«Под снегом Сибири, на солнце чужбины,
Под злым акатуйским ярмом
Горят нам твои дорогие седины
Надежды и веры отрадным лучом».
В середине 1880-х годов молодой московский народоволец Михаил Гоц — через 20 лет он станет одним из вождей ПСР — случайно узнал, что обожаемый учитель очень любит гречневую кашу, а в Париже с гречкой все плохо. И из Москвы в Париж каждый месяц стали отправляться посылки с гречкой — пока Гоца не арестовали.
В 1890-е годы уже отбывший ссылку народоволец позднего призыва Василий Яковлев (в начале ХХ века он станет историком народничества под псевдонимом В. Богучарский), узнав, что у немолодого уже Петра Лавровича постоянно мерзнут ноги, пошлет ему в Париж валенки — лучшие, какие сможет достать.
Наборная журнала «Вперед!». П. Л. Лавров крайний слева
6
После поражения революционного натиска «Народной воли» значительная часть русских революционеров пришла к выводу, что ведущая идея революционного народничества, согласно которой революция в России будет двойной революцией, направленной одновременно против самодержавия и против капитализма, показала свою несостоятельность. В русском революционном подполье усилились настроения, что ради борьбы с самодержавием нужно надолго отказаться от социалистических целей, нужно стремиться к союзу с либералами. К этому выводу пришли и марксист Плеханов, и бывший бакунист Степняк-Кравчинский.
В этих условиях Лавров остался верен позициям революционного социализма и продолжал отстаивать мысль, что русская буржуазия настолько срослась с самодержавием, настолько зависима от него, что никакая чисто буржуазная революция в России невозможна. И 1905-й, и 1917 год докажут его правоту. Но он их уже не увидел...
Умер Петр Лаврович Лавров 25 января (6 февраля) 1900 года в Париже. Реакция закончилась, начинался новый революционный подъем. Съехавшиеся на похороны старые эмигранты и молодые революционеры обсуждали, что делать и как плыть в начинающемся приливе. В этих обсуждениях закладывались основы Партии социалистов-революционеров. Начинался ХХ век. Не за горами были создание ПСР и РСДРП, не за горами был 1905 год. А за ним пришел год 1917-й...
Для социалистов ХХI века Лавров все же не станет тем учителем жизни и властителем дум, каким он был для многих социалистов 1870–1920-х годов. Вряд ли многие осилят сегодня его «Опыт истории мысли», который Лавров считал главным трудом своей жизни и который, даже оставшись недописанным, представляет собой толстый том объемом более тысячи страниц. Между Лавровым и нашей современностью — весь ХХ век.
Но забвения он однозначно не заслуживает, а «Исторические письма», «Государственный элемент в будущем обществе» и книга о Парижской коммуне вполне достойны прочтения современными социалистами.