27 июня 2018 года на 88-м году жизни скончался Владимир Андреевич Успенский. В Википедии про него написано: математик, лингвист, публицист и популяризатор науки. Но если попробовать описать его деятельность одним словом, я бы назвал его понтификом — строителем мостов: никто другой не умел так наводить мосты между математикой и лингвистикой, между гуманитарными и точными науками, между математической логикой и хаосом повседневности.
Успенский был учеником Андрея Николаевича Колмогорова и называл его не просто великим математиком, а великим ученым. Величие это, по мнению Успенского, проявлялось в многосторонности натуры: великих математиков много, но мало кто может при этом еще и быть членом Американского метеорологического общества, заниматься стиховедением и давать определение падежа. В этом смысле Успенский оказался достойным наследником Колмогорова: он был не только математиком, но и основоположником математической лингвистики в нашей стране. Он стоял у истоков современного лингвистического образования в СССР, став одним из основателей знаменитого ОСиПЛа / ОТиПЛа — отделения структурной (теоретической) и прикладной лингвистики в Московском университете; но, пожалуй, важнее то, что, преподавая на этом отделении, он повлиял на образ мышления и методы работы сотен лингвистов, прививая им вкус к строгости рассуждения.
Публикации Успенского по философии, семиотике, лингвистике и филологии собраны воедино в монументальных «Трудах по нематематике». Успенский в своих работах затрагивает самые разные проблемы: это и определение падежа (тут он продолжает то, что делал Колмогоров), и транслитерация русских текстов латинскими буквами, и даже глобальные вопросы семиотики. Он подвергает сомнению закрепившееся в лингвистике еще со времен Фердинанда де Соссюра определение языкового знака как двусторонней единицы, у которой есть означающее (звучание) и означаемое (значение), и подчеркивает, что в современном мире это давно не так: знак — единица трехсторонняя, поскольку для нас важны звучание, значение и написание. Это фирменная примета стиля Успенского: обычный лингвист на первом курсе усваивает как мантру, что знак — двусторонняя единица, а вот Успенский строго и методично добирается до самых основ и подвергает их сомнению, показывая, что будет, если строить науку, исходя из других исходных положений. Пожалуй, можно уподобить его Лобачевскому, про которого он часто рассказывал.
Я не рискну говорить о работах Успенского по математике, но и тут он был во многом первопроходцем. Один из самых известных педагогов-математиков в нашей стране Игорь Рубанов сказал: «Я вспоминаю замечательную книгу „Математические беседы”, написанную им в молодости в соавторстве с [Евгением] Дынкиным — одну из тех, что предвосхитили все наши „серии” и „листочки”. Ее одной уже достаточно для долгой памяти!» Иначе говоря, Успенский со своей книгой 1952 года стоял у истоков еще и углубленного школьного преподавания математики, которое вот уже более полувека остается визитной карточкой отечественного образования.
Но и для знакомства более широкой публики с основами математики он сделал очень много. Успенский не был человеком, который расскажет, как вычислять дискриминант квадратного уравнения или как выполнять тригонометрические преобразования, чтобы потом получить пятерку на экзамене. Он всегда говорил про философские основания математики (которые могли быть довольно сложными — такова, например, любимая им теорема Гёделя о неполноте) и при этом умел показать, в чем польза от математического мышления в жизни. Примеры, которые приводил Успенский, охватывали самые разные эпохи: он мог рассказать и про египетских строителей, которые натягивали веревку в треугольник со сторонами 3, 4 и 5 и так строили прямой угол, и про французскую карту XVIII века, сделанную методом триангуляции, и даже про устройство выборов в Российскую академию наук в XXI веке. Охват его кругозора был таков, что любая встреча с Владимиром Андреевичем, будь то на лекции или за обеденным столом, становилась встречей с человеческой культурой в самом широком смысле.
Точность во всем — вот главная черта Успенского. Лет 20 назад в московских подъездах распространились кодовые замки, на которых надо было одновременно несколькими пальцами нажать секретную комбинацию. Комбинации от нескольких таких подъездов я знаю: где-то 135, где-то 250, где-то еще что-то. И только когда Успенский давал мне инструкцию, как идти к нему в гости, я понял, что мое знание, представленное в форме многозначных чисел, неточно: «Нажмите тройку и восьмерку; именно так — тройку и восьмёрку, а не 38, потому что их надо нажать одновременно». А на Летней лингвистической школе, куда он регулярно ездил с лекциями в 2000-е годы, по нему можно было сверять часы: как только заканчивалось время, отведенное на лекцию, он поднимался со своего места в зале и уходил, и лектор сразу понимал, что пора заканчивать.
Математиков часто упрекают в оторванности от окружающей действительности. Владимиру Андреевичу этот упрек уж точно адресовать было нельзя. Более того — боюсь, что мои слова прозвучат недостаточно комплиментарно, но думаю, что покойный воспринял бы их с удовольствием — Успенский как рыба в воде чувствовал себя в советском бюрократическом мире, плавно превратившемся в российский, и благодаря этому всегда знал, какие тайные пружины нужно задействовать, чтобы добиться того, что он считал правильным — а то, что он считал правильным, обычно оказывалось очень полезным. Именно благодаря этому его таланту в 1960 году было создано отделение структурной и прикладной лингвистики на филологическом факультете Московского университета, в 1965 году была проведена Первая традиционная олимпиада по языковедению и математике, а в том же году Андрею Зализняку за его выдающуюся диссертацию «Классификация и синтез именных парадигм современного русского языка» была присвоена не кандидатская, а сразу же докторская степень.
Да и в практических делах, не связанных с бюрократией, Успенский разбирался, как никто другой. Так, основывая олимпиаду по языковедению и математике, он уже в 1965 году понимал всю важность полноценной рекламной кампании и блестяще ее провел: а ведь не всякий бы подумал о том, что надо не просто организовать полезное мероприятие, но и привлечь к нему как можно больше людей. Я уже упомянул Летние лингвистические школы для школьников, куда он ездил вплоть до 2013 года. Но и когда состояние здоровья уже не позволяло ему приезжать, он не утратил к ним интереса: в 2016 году мы переехали на новое место, и он звонил мне и подробно расспрашивал, что дают на обед и хорошо ли была организована лекция Зализняка.
Уже дважды я упомянул эту фамилию — Зализняк. И действительно, творческое содружество Владимира Андреевича Успенского и великого лингвиста Андрея Анатольевича Зализняка — это один из самых впечатляющих примеров совместной работы представителей разных наук, которые показали, что эти науки: лингвистика и математика — смежны. Ирина Сурат опубликовала фотографию Успенского и Зализняка, на которой они стоят в магазине на фоне витрины с сырами и бутылок с подсолнечным маслом. Признаюсь, видеть Зализняка в таком антураже странновато: гораздо привычнее — фотографии у доски, в пиджаке и тщательно выглаженной рубашке. А вот Успенский смотрится очень органично: он был так прочно укоренен в нашем мире со всеми его несовершенствами, с которыми он по мере сил боролся, что даже несмотря на то, что мы давно знали про тяжелую болезнь Владимира Андреевича, невозможно поверить, что его больше нет с нами.
