Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Сергей Аверинцев. Собрание сочинений. Т. 1: Античность. М.: Издательство ПСТГУ, 2024. Содержание
— Кратко представить Сергея Сергеевича Аверинцева, его научные интересы и творчество едва ли возможно. Ольга Александровна, скажите, пожалуйста, чем лично для вас важен Аверинцев, с которым вас связывали дружба, ученичество и общие исследовательские проекты?
— Стоит хотя бы перечислить области его исследовательской работы (в хронологическом порядке): греческая и римская античность; Византия и латинское Средневековье; библеистика; исследование Нового Завета; история христианства, и не только европейского, но и восточного, сирийского; мыслители и поэты Нового времени, вплоть до конца ХХ века; история риторической культуры Европы... Параллельно с исследованиями — переводы, и прозаические, и стихотворные. В настоящее издание не удастся включить все его переводы. Далее, размышления о самых общих темах человеческой культуры: о символе, о языке, о традиции; о ключевых темах христианства. В Венском университете Аверинцев читал историю русской литературы. Затем публицистические выступления. Стихи, наконец... И это, конечно, далеко не полный список того, что он сделал.
Я называю Аверинцева моим учителем, хотя я не проходила у него систематических учебных курсов, не сдавала экзаменов (в годы моего студенчества он был лишен возможности преподавать). Его значение для меня я бы описала в двух противоположных ракурсах. Первый, позитивный — ракурс открытия, раскрывания. Открытие широчайшего смыслового мира, мне до этого совсем незнакомого или знакомого понаслышке. Аверинцев как бы вводил своего читателя-слушателя в какое-то общение, в беседу, которую веками ведут между собой самые глубокие умы человечества. Ты становился слушателем — а там и участником этой беседы, если понимал, что там, собственно, обсуждается. И противоположный ракурс — негативный. Освобождение от многих предрассудков, которые, как я вижу, для многих продолжают казаться новыми и «современными». Чтоб не быть совсем голословной, приведу пример: инертная склонность к «иррациональному», недоверие к уму. «После Аверинцева» очень многие вещи и в художественной практике, и в умственных исканиях стали мне совсем неинтересны.
— В чем вы видите актуальность наследия Аверинцева? Что нового вычитывается из его текстов, собранных вместе в 20-е годы XXI века? Есть ли, с вашей точки зрения, какие-то тексты или аспекты наследия Аверинцева, которые еще не были должным образом осознаны?
— Помните у Пастернака:
Талант — единственная новость,
Которая всегда нова.
Вот с этой новостью и пришел Аверинцев. Его явление было поразительно. Как писал о нем в некрологе один из ведущих славистов Витторио Страда, после десятилетий советской культуры «таких людей не должно было быть». Глубина, проницательность, широта и гуманность его мысли, блестящее письмо — все это тоже вещи, которые всегда новы, всегда необходимы и всегда неожиданны. Говорить об «актуальности» я не люблю. Новизну и актуальность слишком часто понимают поверхностно. Глядя на современные гуманитарные работы, я думаю, что для их авторов в Аверинцеве будет очень много нового (если, конечно, они этого захотят). У Аверинцева нет ничего похожего на какую-то доктрину. Есть открытый горизонт смысла.
— Насколько метод Аверинцева воспроизводим другими исследователями?
— Воспроизводим — не думаю. Для этого нужен для начала сопоставимый тезаурус (а эрудиция Аверинцева просто неповторима, не только по широте, но и по доброкачественности знаний) и эвристический гений, то есть такая же скорость и точность в обнаружении связей и отношений между вещами, которыми он располагал. Но в чем-то очень важном ему можно пытаться следовать. Например, следовать заданной им уже в первых работах («Наш собеседник древний автор») общей перспективе понимания: как собеседования с чем-то существенно другим, чем ты (не как со «стихами обо мне») — и вместе с тем проницаемым для общения. Понимание как взгляд не в зеркало, а в окно. Следовать важнейшей для него предпосылке о гуманитарности гуманитарного знания, о его отличии от естественно-научного; об общей связности мира значений; об исторической реальности нашего момента (а это значит, помнить о том, что мы смотрим на все не из какой-то вневременной точки, а из вполне характерного момента с вытекающими отсюда последствиями). Мы тоже «у времени в плену», у своего времени, как в авторах других эпох мы легко различаем, где они «в плену у своего времени».
— Изменилось ли с течением времени ваше отношение к Аверинцеву, к его образу или к отдельным его текстам?
— Нет, нисколько не изменилось. Когда я перечитываю самые разные его тексты, даже как будто хорошо мне знакомые, я вновь и как впервые испытываю то же — я бы сказала, терапевтическое — воздействие энергии его слова и мысли. Они как будто приводят в порядок ум и душу, освобождают от всего мутного и пустого.
— В чем вы видите значимость этой книги для отечественного и зарубежного антиковедения?
— О значении работ Аверинцева по классической филологии лучше меня скажут филологи-классики. Я могу сказать о другом. Аверинцев обладал мировым авторитетом не как филолог-классик, а как гуманитарный мыслитель широчайшего, ренессансного размаха, каких к настоящему времени и в Европе совсем немного. Вот пример его необычайной авторитетности. В последний год жизни его пригласили выступить в римском Сенате, и он излагал перед сенаторами свое представление о Европе: что такое Европа как исторический смысл. Частное лицо, обратите внимания, не политик, не представитель каких-то инстанций! Практическим политикам было важно услышать его.
— Возникали ли в ходе подготовки книги текстологические проблемы (разные редакции текстов и т. д.)?
— В первом томе серьезных проблем такого рода не было: ведь сюда включены уже опубликованные и просмотренные самим Аверинцевым тексты. Стоит заметить такое обстоятельство: при публикации того, что было написано и напечатано во времена жесткой цензуры, самому автору или публикатору обыкновенно приходится вносить значительную правку, удаляя «вынужденные временем» глупости: обязательные идеологические штампы, ритуальные цитаты, ссылки и т. п. Тексты Аверинцева в правке такого рода совершенно не нуждаются! Ничем «марксистско-ленинским», «прогрессивным и реакционным» и всем, чем тогда расплачивались за возможность публикации, он свои тексты не замарал. Второго такого случая я не знаю.
Текстологические проблемы могут возникнуть в дальнейших томах, там, где речь пойдет о еще не публиковавшихся текстах — не публиковавшихся вообще или не опубликованных по-русски. В Европе Аверинцев часто выступал с лекциями, написанными им по-немецки, по-французски, по-итальянски, по-английски: на языке страны, в которую его приглашали. Их придется переводить. Так мне однажды пришлось переводить на русский его французскую лекцию о «Великом инквизиторе» Достоевского.
— В начале тома вы пишете, что академической «школы Аверинцева» не сложилось. А кто сегодня занимается изучением и популяризацией наследия Сергея Сергеевича?
— Нужно сказать, что, наверное, уже не меньше двадцати лет и труды Аверинцева, и даже его имя как-то исчезли из общего внимания. Мало что переиздавалось, новых изданий не было (кроме того многотомника, который выпустили в Киеве, в издательстве «Дух и литера»; но в России это издание было мало доступно). Несомненно, оставались люди, хранившие память и мысль о нем. Но заметных исследований об Аверинцеве, сделанных за последние десятилетия, я, пожалуй, не назову.
— Как поэтическое творчество Аверинцева повлияло на его научные исследования? На память приходят антиковеды: Иннокентий Анненский и Вячеслав Иванов.
— Случай Аверинцева другой. Вяч. Иванова он любил, даже написал о нем монографию и, конечно, прекрасно знал его эссеистику. Но Аверинцев не эссеист, а ученый. Поэзия живет в его мысли, но другим, сложным образом. Я не возьмусь здесь развивать эту мысль, но человек без поэтического дара не написал бы многих из его работ: хотя бы его работу о Софии. Так видит вещи и смыслы поэт.
— Вы писали, что в вашем общении с Аверинцевым значительное место занимала поэзия. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом.
— Мы говорили о любимых поэтах (кстати, именно от Аверинцева я узнала о Пауле Целане, которого у нас в то время совсем не знали; о Поле Клоделе, тоже почти не известном у нас; по его совету я взялась переводить драму Клоделя «Извещение Марии»). Нельзя сказать, что их выбор у нас совершенно совпадал. Например, я не слишком любила Вяч. Иванова, а Аверинцев признавался, что Велимир Хлебников для него закрытый поэт. У него была фантастическая память. Он мог часами читать стихи на разных языках. Однажды в такси я спросила его, какое греческое слово передает славянское «взбранная» («Взбранной воеводе победительная») — и он стал читать по-гречески весь этот акафист и продолжал, пока мы не доехали. Читал он прекрасно — и в совершенно особой манере. Его чтение было и не актерской декламацией, и не подобием авторского чтения. Он как бы сообщал простор каждому слову в стихе, когда произносил его. Как он читал Мандельштама! Хорошо, что некоторые записи этого чтения сохранились.
Он любил мои стихи и писал о них не однажды. С его предисловием вышло первое отечественное издание моих стихов. Он хотел быть первым читателем всего, что я пишу, и просил читать по телефону, как только что-то появится...
Слева от Иоанна Павла II — Ольга Седакова, крайний справа — Сергей Аверинцев, в покоях папы римского
— В одном из интервью вы упоминали о том, что Венедикт Ерофеев с самым большим почтением говорил про Аверинцева и ходил на его лекции. Скажите, пожалуйста, что еще известно о его отношении к Сергею Сергеевичу?
— Да, Венедикт называл его умнейшим человеком России (цитата легендарных слов императора Николая I о Пушкине). В «Василии Розанове глазами эксцентрика» у него есть занятная фраза: «Не помню, кто, то ли Аристотель, то ли Аверинцев сказал...». Но мало того: Венедикт назвал Аверинцева одним из двух лучших прозаиков современности. Вторым, по его мнению, был Михаил Леонович Гаспаров, великий филолог, друг и часто оппонент Аверинцева. Оба ученых мужа были польщены этой неожиданной похвалой. Венедикта можно понять: взыскательность к слову, к его точности и красоте, гибкость речи и у Гаспарова, и у Аверинцева были другого порядка, чем у всех, кто писал тогда прозу по-русски.
— Как вы объясняете тот факт, что в 1980-е годы Аверинцева знали и почитали даже люди, ему не близкие и никогда не читавшие его тексты?
— Положение Аверинцева в 70-е и 80-е годы было исключительным. На его лекции — на любую тему! — сходились толпы. Он был интеллектуальным центром эпохи (а это эпоха многих значительных мыслителей, «новый ренессанс», как назвал это Бибихин) — как будто его голосом говорила сама «мировая культура». Скажу о себе: для меня появление каждой его новой работы значило несопоставимо больше, чем все, что в это время публиковали стихотворцы и прозаики.
— Как Аверинцеву и другим верующим ученым удавалось оставаться христианами в советской академической среде? Каковы были его отношения с РПЦ?
— Вероятно, cейчас трудно представить себе, что значило быть верующим в стране с идеологией воинствующего атеизма. Приведу один пример: у нас на факультете было что-то вроде «Кружка атеиста» (не помню точно названия). Активисты этого кружка обходили в большие праздники московские храмы и сообщали, кого из студентов или преподавателей они видели участвующими в службах. Отловленным приходилось держать ответ. Впрочем, некоторые студенты записывались в этот кружок для того, чтобы почитать духовную литературу, которая была в библиотеке «атеистов» и которую было не так-то просто раздобыть где-нибудь еще. Открыто объявить о собственной вере означало в лучшем случае лишиться всякого права публичности, а вообще-то — оказаться в местах удаленных («религиозная пропаганда» была уголовно наказуемой). Никаких деклараций о собственной вере Аверинцев публично не делал. Но любая его мысль давала — понимающим слушателям — увидеть красоту ума, воспитанного христианством. Да, его лекции (знаменитый двухгодичный курс «Византийской эстетики» в МГУ, отмененный затем именно за «религиозную пропаганду») воспитывали не «религиозные чувства», за «оскорбление» которых теперь полагается наказание, а христианский ум. Я бы сказала, его работа была своего рода новой апологетикой: он говорил о христианстве с современной культурой на ее языке.
Сергей Сергеевич был, как это называют в Европе, практикующим православным. Соблюдал посты, регулярно посещал богослужения, исповедовался, причащался. Он общался с о. Александром Менем и другими священниками, почитал вл. Антония Сурожского, не раз встречался с ним. Общался с греческим богословом Христосом Яннарасом. Его очень любил вл. Филарет Минский, он сделал Аверинцева доктором богословия honoris causa и в его память устраивал ежегодные богословские конференции в Минске. В католическом мире высоко ценили его труды; в Папском Григорианском Институте ему присвоили звание доктора церковной истории.
Большая дружба связывала его со Сретенским братством и Свято-Филаретовским институтом. По благословению о. Георгия Кочеткова он читал там проповеди (в дальнейшем они были изданы отдельной книгой). Надеюсь, они войдут в настоящее издание. Это совершенно особый род гомилетики.
— В апреле этого года в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете прошла конференция «Наследие С. С. Аверинцева и современное гуманитарное знание». Каковы ваши впечатления о ней?
— Это было едва ли не первое после долгого молчания публичное событие, посвященное памяти Аверинцева. Хорошо подобранные участники, интересные сообщения. Можно надеяться, что эта конференция положит начало дальнейшей работы с наследством Аверинцева.
— Ольга Александровна, в своей книге «И жизни новизна. Об искусстве, вере и обществе», вышедшей в 2022 году, вы пишете: «Аверинцев еще не прочитан, не продуман и не усвоен ни нашей гуманитарной светской культурой, ни Церковью. Можно надеяться, что сделанное им принадлежит будущему, — и как мне хотелось бы, чтобы это было близкое будущее». Скажите, пожалуйста, какие пути решения этой проблемы вы видите? Кроме, конечно, собрания сочинений, которое имеет большое значение в ее решении.
— Я думаю, первое, что здесь поможет, — это просто чтение и перечитывание того, что Аверинцев написал. Кроме другого, читателю это доставляет огромное удовольствие, и умственное, и эстетическое. Это напоминание о том, каким может быть отношение к языку, отношение к читателю, отношение к миру, в конце концов. Почтение к миру — и к тому, что в нем видимо, и к тому, что невидимо, и к тому, что в нем можно познать, и к непознаваемому. Вот этому и должно послужить издание, над которым мы работаем. Обдумывание, усвоение — уже следующий шаг.