1. Здравствуйте, с новым годом, начнем с приятного. Пушкинский дом открыл электронную библиотеку академических собраний сочинений: Пушкин, Гоголь, Белинский, Салтыков-Щедрин, Некрасов и другие в PDF, с поиском и, как пишет филолог Алина Бодрова, «удобными автоматическими ссылками». Судя по всему, коллекция будет пополняться.
2. «Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией публикует интервью с писателем и сценаристом Андреем Кивиновым, по чьим повестям был снят сериал «Улицы разбитых фонарей». Кивинов, много лет работавший следователем в милиции (и рассказывающий некоторые случаи из практики — осторожно, шок-контент), не считает «Улицы» главным своим достижением, а популярность сериала объясняет так: «На тот момент был абсолютный нуль, дефицит такого кино, вакуум. Только советские фильмы с дикой цензурой. Кино практически не снималось, не было денег. Были бразильские сериалы, которые закупались, — и вдруг появился такой сериал. Он брал не столько сюжетами, достаточно простенькими, сколько этой милицейской атмосферой». «Министр тогдашний топал ногами, говорил — это хулиганство в чистом виде, но потом все равно всем актерам по часам подарил», — вспоминает Кивинов — признавая, что с технической точки зрения просмотр сериала сегодня мучителен.
3. «Афиша» попросила астронома и популяризатора науки Владимира Сурдина прокомментировать новый опус Энди Уира (Вейра / Вейера / исказите его фамилию еще мудрёнее). Книга называется «Артемида», с Марса фантаст перебрался на Луну — и вроде бы вранья в книге не так уж много, но есть: «Стекло толщиной в 23 сантиметра не защищает от радиации», а больше всего путаницы — с составом искусственной атмосферы, в которой будут обитать лунные колонисты. Тем временем на сайте ТАСС Константин Мильчин в рецензии на «Артемиду» сначала сравнивает автора со «школьным отличником, который пытается пошутить, а потом сам смеется над своей шуткой», а потом резюмирует: «ощущение того, что автор — жулик, приходит быстро и неотвратимо».
4. Нобелевский комитет по традиции рассекретил свои архивы 50-летней давности, и стало известно, что в 1967 году на Нобелевскую премию всерьез претендовали Грэм Грин, Хорхе Луис Борхес, Уистан Хью Оден и Ясунари Кавабата — последний получил ее в 1968-м, а в тот год премия досталась Мигелю Анхелю Астуриасу. Полный список номинантов доступен на сайте Шведской академии. Из интересного — присутствие трех украинских авторов (Павло Тычина, Иван Драч, Лина Костенко) и нескольких будущих нобелиатов (Беккетт, Беллоу, Монтале, Клод Симон); русскую литературу представляет Константин Паустовский, которого номинировали и до этого.
5. Не успел Дональд Трамп назвать Гаити, Сальвадор и всю Африку впридачу жопами мира, как The Paris Review раскрыла для всех читателей текст гаитянского писателя Поле Бартона, о котором мало что известно кроме того, что он был пастухом, пострадал от режима Дювалье и был выслан из страны. Это полный музыкальных неграмотностей пересказ гаитянской сказки «Woe Shirt» (что-то вроде «Рубаха-кручина», про рубаху, в которой нищий просит подаяния). «Во славу литературы из жоп мира», — озаглавлена публикация. Electric Literature пошли еще дальше и представили целых 11 книг из тех самых shithole countries: тут есть гаитянка Эдвидж Дантика (обладательница Нейштадтской премии), нигерийка Чимаманда Нгози Адичи (макартуровская стипендиатка, чьи книги переведены на 27 языков), зимбабвийка Новайолет Булавайо (букеровский шортлистер), сомалийка Варсан Шайр (чьи стихи поместила в свой альбом Бейонсе) и другие достойные и очень успешные авторы. Составители сообщают, что «расистская хрень», которую произнес Трамп, — отличный повод порадоваться тому, какие существуют разные и прекрасные прозаики и поэты.
6. Пока «Кинопоиск» называет 10 лучших экранизаций ушедшего 2017-го, Lithub рассказывает, что экранизируют в 2018-м. В частности, нас ждет «Офелия» — постановка основанной на Шекспире книги Лизы Клейн; «Аннигилиция» по Джеффу Вандермееру и какая-то особо ужасная (судя по отзыву критика, посмотревшего трейлер) киноверсия книжек Беатрис Поттер о кролике Питере. Кроме того: «Первому игроку приготовиться» Спилберга (по роману Эрнеста Клайна), телефильм «451 градус по Фаренгейту», «Король Лир» с Энтони Хопкинсом и «Ярмарка тщеславия» с Оливией Кук.
7. Критик The Guardian Роберт Маккрам завершил наконец составление своего списка 100 лучших нон-фикшн-книг; это заняло у него два года. Книги расположены в обратном хронологическом порядке: первый пункт занимает «Шестое вымирание» Элизабет Колберт (2014) — «всеобъемлющее исследование о надвигающейся катастрофе, которую готовят экологии „адские соседи” — люди», а сотый — Библия короля Якова (1611) — «невозможно представить себе англоговорящий мир... без Библии короля Якова, столь же универсальной и влиятельной, как Шекспир». «Англоговорящий мир» — принципиальное уточнение: только книги на английском Маккрам и рассматривает, причем между сотым и первым пунктом разместились вещи, которые, казалось бы, странно называть нон-фикшном — ну например, Первое фолио Шекспира, «Бесплодная земля» Элиота и «Ариэль» Сильвии Плат.
Как поясняет Маккрам в длинной сопроводительной статье, поэзию числят по ведомству нон-фикшна большинство библиотек (очевидно, британских). В этой статье Маккрам рассказывает, как он эти книги выбирал, как пытался отграничить просто классику от «современной классики», как мучился — оставить или выкинуть Торстейна Веблена, как с сожалением понимал, что от прошлого не укрыться: «С точки зрения читателя из XXI века те времена выглядят не в лучшем свете. История нашей литературы сформирована патриархальными традициями и англосаксонским подходом — иначе говоря, ксенофобией, мизогинией, расизмом, религиозной нетерпимостью и сексизмом. До XIX века очень немногие женщины публиковали свои книги, попросту не было англоязычных писателей из Индии, Африки или с Востока. Это не беззаботное утверждение, а простая констатация факта. Альтернативных книг, из которых можно было бы составить альтернативный канон, просто не существует». Впрочем, из всего предприятия Маккрам вынес хорошее ощущение: «Англоязычная литература не перестает поражать». И да, это не просто список: о каждой из ста книг Маккрам написал (и опубликовал в The Guardian) эссе, и все они доступны по ссылкам.
8. Вот, кстати, еще немного The Guardian и еще кое-что о ксенофобии. Издательство Gallimard собирается напечатать антисемитские памфлеты Луи-Фердинанда Селина, каковых памфлетов автор «Путешествия на край ночи» в 1930-е годы написал три — общим объемом в 1000 страниц. Gallimard заявляет, что руководствуется благой целью — «вернуть памфлеты в контекст, обозначить их как исключительно жестокие тексты, пропитанные антисемитской ненавистью автора». Эта идея, однако, многим не понравилась: так, известный французский юрист и «охотник за нацистами» Серж Кларсфельд (в детстве укрывавшийся от нацистов в Ницце) пригрозил издательству судом. Кларсфельд утверждает: публицистика Селина повлияла на «целое поколение коллаборационистов, которые отправляли французских евреев на смерть» (The Guardian уточняет, что немцы при поддержке вишистского правительства депортировали в лагеря смерти около 78 000 французских евреев).
В планы Gallimard вмешалось даже французское правительство: оно настоятельно попросило включить в готовящийся том статьи и комментарии историков. Сам Селин, в 1944-м бежавший из освобождаемой Франции и заочно осужденный за коллаборационизм, не хотел, чтобы его памфлеты вновь издавали, но не так давно вдова писателя — ныне здравствующая в возрасте 105 лет — все же отдала издательству права на публикацию. Впрочем, селиновскую юдофобию уже переиздавали в Канаде. В дискуссию включились французские интеллектуалы — одни считают, что корректная публикация не позволит этим текстам циркулировать как пропаганде, другие говорят, что выход такой книги в престижнейшем издательстве — как раз и есть пропаганда, а заодно незаслуженное отмывание политической репутации Селина.
9. Огромный проект журнала New Statesman: известные писатели рассказывают о своих любимых музыкальных альбомах. Вот, например, Джордж Сондерс о «Fragile» Yes: «Особенно меня захватывала игра Стива Хау — он почти не пользовался эффектами, играл с потрясающей отдачей и виртуозностью; а еще, если мне не изменяет память, была фотография, на которой он ласково улыбался, стоя среди каких-то овец. Мне нравилось думать, что счастливый человек может быть таким прекрасным музыкантом». А вот Дебора Леви о «Зигги Стардасте»: «Когда я заполучила эту пластинку… эффект был такой: в открытое пламя подростковой тоски и стремления к иной жизни щедро плеснули бензину. Я закрыла дверь своей спальни… зажгла шесть ароматических палочек и поставила их в пустые бутылки из-под молока, которые мне велено было выставить к порогу. Потом я вытащила пластинку из конверта — немного в духе „Бегущего по лезвию”, подняла иглу проигрывателя и дождалась первых угрожающих ударов барабана, которые возвещают начало огненной драмы этого сумасшедшего альбома. <…> В 1970-е, когда девочек учили вести себя так, чтобы мальчики захотели на них жениться, Зигги Стардаст смешал все представления о мужском и женском. И это было идеально, потому что у нас и так в голове царила неразбериха». Среди прочего в журнале — Дэвид Митчелл о Джони Митчелл, поэт Джон Бернсайд об Anathema, Эймер Макбрайд о Tindersticks и Сара Перри о Рахманинове.
10. 4 января в возрасте 85 лет умер Аарон Аппельфельд — один из самых известных писателей Израиля. Он родился в Буковине, ребенком сбежал из концлагеря в Приднестровье, три года скитался, жил в бандитской шайке, прибился поваром к Красной армии, в 1946 году уехал в Палестину и сумел отыскать своего отца. Аппельфельд писал на иврите, хотя выучил его уже будучи взрослым; Холокост оставался его главной темой. В России выходили две его книги, последняя — «Цветы тьмы» — в 2016-м в Corpus. В The New Yorker об Аппельфельде пишет Филип Гуревич: «К шестнадцати годам его память была переполнена поразительными воспоминаниями — и в то же время он не мог дать полный или связный отчет о каком-либо периоде своего потерянного детства или о своей одиссее сквозь ад. Поэтому в следующее десятилетие он начал писать рассказы». Большая часть текста — прямая речь Аппельфельда: он вспоминает, что в конце сороковых, когда он оказался в Израиле, главным лозунгом было «Забудь»: «До конца шестидесятых: „Забудь”. А если уж говоришь о Холокосте, говори только о героическом — о партизанах, а не о концлагерях»; объясняет, что, по его мнению, стояло за идеологией послевоенного сионизма («претензия на нормальность»); не без гордости замечает, что дети тех, кто выжил, с жадностью читают его книги — потому что родители им мало о чем рассказывали.
«Много десятилетий Аппельфельд ходил работать в иерусалимские кафе: он писал на салфетках и разрозненных листах бумаги, которые потом складывал в ящики. Он позволял своим текстам настояться, как вину, и только через несколько лет вынимал рукописи и подготавливал к публикации», — рассказывает Харрисон Смит в The Independent. В The Toronto Star канадский писатель Рик Сальютин вспоминает, как ему было 20 лет и 30-летний Аппельфельд учил его ивриту: «Мы читали роман нобелевского лауреата Шмуэля Агнона „В сердцевине морей”: в нем говорится о благочестивых евреях, совершающих паломничество на Святую землю много веков назад. Это была простая история, просто написанная — идеально для обучения. Подходила она и Аарону, хотя он об этом не говорил»; при этом, по словам Сальютина, «лейтмотив его произведений — евреи, совершающие непонятные для них путешествия». «Он был добрым, смелым, понимающим и решительным. Он принимал все, что несет в себе еврейство, — или, по крайней мере, стремился к этому. Как можно стать таким после всего, что он перенес? К счастью, это была его настоящая жизнь, так что объяснений искать не нужно. Он просто был».
11. Еще одна потеря начала января — Фред Бэсс, долгие годы владевший нью-йоркским книжным магазином Strand. При Бэссе Strand, поначалу неприметный магазинчик подержанных книг, основанный его отцом, стал крупнейшим и любимейшим в Нью-Йорке. Больше того, к 1997-му Strand оказался самым большим букинистическим в мире. The New York Times вспоминает Бэсса, проработавшего в Strand всю жизнь — с 13 лет до 89; еще в прошлом году он стоял у кассы и оценивал книги, которые приносили ему «люди, наводившие порядок у себя в квартире, критики, избавлявшиеся от лишних экземпляров, и бедолаги в поисках пары-тройки долларов». О своей потребности покупать старые книги Бэсс говорил как о болезни; только в 2005-м в расширившемся Strand появились и новые книги, а заодно сувениры, которые теперь приносят магазину 15 % прибыли. На сайте Electric Literature собраны слова, которыми провожают Бэсса коллеги, покупатели и сотрудники Strand — одни благодарят за то, что он брал их на работу, когда никто не брал, другие со смехом припоминают, что Бэсс не очень-то много платил за принесенный товар, а третьи говорят о восхитительном чувстве, когда со всех сторон тебя окружают книги — от редчайших изданий до долларовой макулатуры.
12. В The London Review of Books — эссе Джулиана Барнса об Эдгаре Дега. У публикации сразу четыре повода: три выставки Дега, которые проходят сейчас в Англии и Франции, и впервые переведенная на английский небольшая книга «Дега и его натурщица»: во Франции она вышла в 1919-м под псевдонимом Алис Мишель — кто ее на самом деле написал, неизвестно, но, скорее всего, действительно натурщица, с которой работал художник. «Она садилась и изгибалась перед ним на протяжении десяти лет, хотя рассказ тут ведется о 1910-м, когда из-за потери зрения Дега занимался в основном скульптурой. Дега в ее описании — человек сложный, переменчивый, грубый, антисемит, грубиян, скряга; он заставлял ее замирать в нелепых и болезненных позах и порой почесывал ее кожу кончиками циркуля. Художник не бывает героем в глазах своей натурщицы. Но тот факт, что она работала с ним десять лет, чуть притупляет ее жалобы. Дега нанял ее на регулярной основе, платил ей, когда она была не в настроении позировать, а временами бывал очарователен, весел, общителен». И не позволял себе «никакой вайнштейновщины» — в отличие, например, от Пюви де Шаванна.
Забавный момент в воспоминаниях Алис Мишель (написанных от лица некой Полин — натурщиц с таким именем у Дега было три) — ее возмущение при виде того, что, собственно, изваял скульптор; впрочем, продолжает Барнс, это возмущение разделяли особы королевской крови: принцесса Матильда при упоминании Дега свирепела. «Каждый мужчина — знаток женской наготы; каждая женщина и принцесса — тоже». По словам Барнса, больше, чем Дега, за свои женские портреты претерпел только Пикассо, и у такого отношения много причин. К примеру, Дега заявлял, что хочет «смотреть на женщин словно через замочную скважину — и во многих его ню лицо модели отвернуто от нас. Замочная скважина — вуайерист — извращенец — отрицатель женской индивидуальности; такова морализаторская цепочка с пропущенными звеньями. А можно ведь утверждать и обратное (и я утверждаю): эти картины — вовсе не портреты… женщины на них — не жертвы мужского взгляда, они о нем не заботятся; Дега запечатлевает женщин в моменты частной жизни: они купаются, вытираются полотенцем, причесываются; они думают о чем-то своем, и мы, зрители, тут вовсе ни при чем».
Здесь много сказано об отношениях Дега и Эмиля Золя. От подколок, которыми обменивались недолюбливавшие друг друга художник и писатель, Барнс переходит к самой природе этой неприязни: «Золя, несмотря на весь свой крайний натурализм, когда дело шло о мотивации, был романтиком; Дега, в целом, классицистом. Дега утверждал, что, создавая образ амбициозного, жертвенного художника-самоубийцы Клода Лантье, Золя пытался доказать превосходство писателей над художниками. <…> Мы можем предположить: подобно тому как Мане соответствовал Золя, Дега соответствовал Малларме; он был закрытым, надменным, непубличным. Здесь, однако, сходство заканчивается: Дега ценил дружбу и компанию Малларме, но считал, что его произведения — «плоды легкого помешательства, охватившего великолепно одаренный поэтический разум». Впрочем, Дега вообще «любил говорить об искусстве, но ненавидел, когда о нем говорят другие (особенно писатели)». В конце этого замечательного эссе, которое можно еще цитировать и цитировать, Барнс утверждает: через сто лет после смерти Дега «мы лишь начинаем понимать, чего он достиг, как он остается самым что ни на есть современным художником».