Прогрессивнейшим изобретением в журналистике конца 1820–1830-х годов был энциклопедический журнал, который предлагал образованному читателю сведения буквально обо всех передовых достижениях человеческой мысли и культуры: проза и поэзия, научные статьи изо всех сфер, невероятные открытия, новости в хозяйстве и экономике, критические статьи и библиография, и вишенка на торте — описания последних парижских трендов в моде с пояснительными картинками (этих картинок в старых книжках журналов почти не найти, что явно говорит о популярности рубрики).
Первым энциклопедическим журналом был «Телеграф» (на обложке изображен этот символ прогресса), а одним из ярчайших и успешнейших примеров — «Отечественные записки», выкупленные и обновленные А. А. Краевским и ко в 1839 году (новые журналы, как известно, основывать запрещалось — «и без того много»).
Самым курьезным разделом в журнале была «Смесь» — набор любопытных сообщений из всех областей жизни, нечто среднее между рубриками «очевидное — невероятное», «наука и жизнь», «их нравы», «нам пишут», коротких рассказов, статей, а ля «Татлер», зарисовок о путешествиях и тем, что через 150 лет станет роликами на ютьюбе с миллионным количеством просмотров.
Помимо совершенно детского любопытства и радости, которые сейчас вызывают статейки из «Смеси», там, например, легко можно было найти такую заметку:
«Череп Шиллера»
«У известного сравнительного анатома и физиолога доктора Каруса, которого я часто посещал в Дрездене, хранится превосходное собрание черепов людей, охарактеризованных сильными умственными способностями и страстями, или же замечательным задержанием их развития. В числе многих отличается особенно череп Шиллера правильностью, округлостью очерков, нежностью костей и напоминает собою подобные женские черепа».
… так вот, помимо чисто курьезного интереса, этот набор зачастую безумных сообщений довольно много говорит и о состоянии науки в то время и рисует вполне яркий портрет образованного читателя — условно — второй трети XIX века. Наука еще не стала уделом узкого замкнутого круга специалистов, не была так сильно сегментирована, а читатели могли разбираться в передовых научных открытиях и относиться к ним как к делу почти домашнему. Каждый любитель мог попробовать произвести описанные эксперименты самостоятельно, ощутив свою причастность к ученой братии.
При беглом просмотре статеек в «Смеси» становятся очевидны два главных научных тренда того времени: интерес к электричеству и его применению в хозяйстве, а также биологические эксперименты (надо отметить, с природой тогда не слишком церемонились, воспринимая ее именно как лабораторию, где можно делать все что угодно).
Электричество сулило (вполне справедливо) невероятные блага, и казалось, его можно найти и применить везде — отсюда всевозможные заголовки от серьезного «Извлечения серебра из рудников посредством электричества» до обнаружения загадочных «Электрических девушек»:
«Смирнский Журнал»… сообщает любопытные сведения о необыкновенных действиях электричества, обнаруживающихся в прикосновении двух молоденьких девушек…
В первое время своего знакомства эти молодые девушки не замечали странных явлений, происходящих теперь при их прикосновении — оттого ли, что тогда дружба их, не совсем еще утвердившаяся, не производила между ними близких сношений или это зависело от некоторых органических или атмосферических условий, препятствовавших свободному развитию их электричества», — научно размышляет автор, после чего переходит к пространным описаниям экспериментов над двумя безропотными девицами.
Человек XIX века испытывал настоящую страсть к опытам на животных. О правах животных еще никто не задумывался, и тестирование всего подряд на братьях меньших считалось вовсе не издевательством, а вполне научным экспериментом — и за природу при чтении порой становится страшно.
«Польза, доставляемая ежами в сельском хозяйстве»
«В настоящее время известно сделалось много любопытных фактов об этом животном… „У меня, — говорит г. Ленц, — был еж-самка совершенно ручная: нередко в ящик, где находилось животное, я бросал живых змей, и обыкновенно еж поедал их, не обращая внимания на усилия змеи сдавить его, обвернувшись вокруг его тела кольцами”. Однажды г. Ленц пустил на ежа медянку, и сколько змея ни жалила его, еж схватил ее за голову и съел вместе с ядоносными пузырьками. Повторяя эту травлю несколько раз, г. Ленц всегда замечал у ежа до 10 ранок на ушах, рыле и даже языке; но ранки заживали без всякого особенного признака, обыкновенно замечаемого при укушении ядовитою змеею.
Нынче можно поверить Палласу, который уверял, что еж может без вреда есть испанских мух; недавно один доктор в Германии, желая испытать железную натуру ежа, кормил его самыми сильными ядами: прусскою кислотою, мышьяком, сулемою и пр.; но животное оставалось здоровехонько, как ни в чем не бывало. Еж может быть полезен в земледелии способностию своею истреблять разных вредных животных, каковы мыши, крысы, змеи, ящерицы, жабы, лягушки, разные насекомые, и пр. … Таким образом весьма полезно разводить ежей в деревнях, где часто не знают, как избавиться от мышей или вредных насекомых, поедающих хлеб».
Несколько детский интерес к природе не предполагал, что ей можно нанести вред — она казалась устойчивой и «живучей»:
«Живучесть лягушек»
«…Американец Гарлен рассказывает… случай с собакою, которая наелась лягушек; оне в продолжение более часа квакали в ея желудке, к величайшему удовольствию собравшихся около нея зрителей и к величайшему неудовольствию собаки, которая не знала, что делать от необыкновенной пищи».
Впрочем, полезные в научном отношении опыты вовсе не ограничивались бессловесными тварями — эксперименты проводились со смертельно больными (все равно, мол, им терять нечего).
«Опыт лечения проказы посредством укушения гремучей змеи»
Больной из «Рио-Жанейро», принадлежавший «к племени белых, имел от роду 50 лет и отличался видом настоящего атлета… Шестилетние страдания от болезни… сделали несчастному жизнь в тягость и заставили его желать смерти как средства к избавлению от терзавших его мучений. Он охотно подвергнулся бы величайшим опасностям, если б мог через то получить хотя малейшую надежду на исцеление».
И вот несчастный согласился на эксперимент, благородно надеясь в случае успеха помочь таким же прокаженным. «Получив позволение выйти из больницы, он поспешил к директору зверинца в Рио-Жанейро для того, чтобы предать себя зубам самого ядовитого из всех пресмыкающихся, которого укушение убивает в несколько минут, производя конвульсии, трепетание тела и кровотечение не только из всех отверстий тела, но даже из всех пор кожи».
Описание эксперимента достойно лучших образцов массовой литературы: «Приняв письменно на себя одного всю ответственность за следствия своей попытки, больной спокойно просунул руку в клетку, где содержалась гремучая змея. — Она, казалось, хотела избежать прикосновения; но, когда он схватил ее, она поглядела на него без всякой злости и начала лизать ему руку. Так прошло две минуты; змея решительно не хотела жалить; наконец, желая раздражить ее, прокаженный крепко сдавил ее за живот, и животное, чтоб защитить себя, слегка ужалило его в кисть».
Как и следовало ожидать, эксперимент закончился неудачно, и «смерть прекратила страдания несчастного».
Иногда кажется, что зоология XIX века принципиально отличалась от современной: ежи не реагируют на смертельные яды, змеи лижут руки, а стрекозы громко кричат. Возможно, с тех пор многое в мире изменилось.
«Как заставить стрекозу кричать», — так озаглавил ряд полевых экспериментов автор.
«Все мы учили наизусть прекрасную басню Лафонтена: la Cigale et la Fourmi, в оригинале и в прекрасных переводах Дмитриева и Крылова. Но немногим, вероятно, приходило в голову спросить: как поет стрекоза? как происходят в ней звуки?.. Когда вы поймаете стрекозу (самца), — говорит наблюдатель, — она кричит очень громко и особенным голосом, точно так кричит она, убегая от опасности, так что звуки сего рода без ошибки можно почесть выражением страха. В эту минуту ея брюшко, спинка и крылья находятся в сильном движении. Пойманное насекомое после некоторого времени устает и перестает кричать, хотя и продолжает биться; следственно, звуки происходят не от его движения, но от его воли. Можно разными способами снова заставить стрекозу кричать, но тогда неслышно уже при звуках того свиста, который похож на свист вырывающегося чрез узкое отверстие воздуха. Этому свисту можно подражать произнося буквы cт, ст с небольшим при конце присвистом. <…> В особенности же любопытно следующее наблюдение: „если вы подойдете к поющей стрекозе”, говорит г. Солье, „и станете подражать ея свисту, стараясь заглушить ея собственный, стрекоза к вам приблизится, если в это время вы подставите ей палку и будете продолжать свистать, она поползет по палке прямо к вам, останавливаясь иногда послушать и как бы в нерешимости; наконец, потеряв свою робость, она дойдет до самого вашего лица и будет очень усердно вторить вашему свисту”. Вот новый опыт действия звуков на насекомых. В Ниме уже издавна дети обыкновенно употребляют сей способ приманивать к себе стрекозу».
Помимо того, что научные статьи (и эта, в частности) писались совершенно как беллетристика, удивляет и то, что в нашем веке стрекозы, кажется, молчат. Видимо, речь идет о цикаде (которая и правда «поет» громко) — но почему автор ссылался на перевод басни А. И. Крылова и настаивал, что это именно стрекоза, как в русском, а не цикада (la cigale), как в исходнике, непонятно.
Не стоит думать, что статьи в «Смеси» касались только забавных природных наблюдений: некоторые из них несли серьезную социально-воспитательную (и очень благонамеренную) нагрузку.
Таково обстоятельное социологическое (с порой прорывающимся социалистическим подтекстом) наблюдение, касающееся одной из профессиональных страт, продавцов-консультантов, самого передового государства современности — Англии.
«Сидельцы модных магазинов в Англии» — таков заголовок пятистраничного трактата, бичующего капиталистические язвы.
«Сидельцы и сиделицы в магазинах составляют один из самых вредных классов народа во всех многолюдных городах Англии и преимущественно в Лондоне. Это — особенное поколение людей, никогда не стареющих, проворных, бойких, приветливых, услужливых. Поприще их продажной деятельности составляют магазины, особенно магазины мод, новостей, лент и других важных изобретений, нужных человечеству, для того, чтобы прикрыть свою наготу и респестрить свое существование. Вообразите: в одном Лондоне сто сорок тысяч человек обоего пола заняты тем, чтобы доставать товары, развертывать, повертывать, поглаживать, всячески разжигать в покупателе и еще более в покупательнице страсть к шали, к блондам и т. п., брать с них втридорога и провожать их самою искреннею улыбкою».
Далее автор предается ностальгии по ушедшим феодальным временам с теплыми ламповыми патриархальными отношениями хозяев и наемных рабочих и сокрушается, что «ныне совсем не то»: хозяева требуют от работников прибыли, а работники погрязли в суетных интересах.
«Вот еще ужасная язва для нравственности и народного благосостояния: содержатели большей части магазинов требуют, чтобы сидельцы их одевались самым щегольским образом; и главною заботою молодых людей этого класса сделались модный фрак, модный жилет, хохол фешёнебля; об умственном образовании нет и помина; а чего хорошего ждать от невежды? Между тем эти создания, у которых существенную и лучшую часть бытия составляет одежда, привыкают к блеску, к пышности, делают издержки выше своего состояния и впадают в нищету».
Продавцы-консультанты оказываются рассадником пролетариата; больше того, автор статьи то ли ударяется в социализм, то ли, что более вероятно, наоборот, в реакционизм, осуждая тех, кто не занимается производительным или крестьянским трудом. Досталось по ходу и Байрону: «Байрон, вероятно за недостатком лучшей мысли, сказал, что белизна и нежность рук составляют отличительные признаки порядочного человека; ныне очень многие получают право названия порядочных людей, умея только отмеривать кружева и блонды и не имея понятия, как владеть скобелью или топором».
Впрочем, бичуя язвы, автор выхода из положения не предлагает (хотя какой выход можно было предложить в разгар правления Николая I — разве порадоваться за то, что капитализму в России предстоит еще долгий путь).
Чем дальше, тем больше в «Смеси» появляется собственно научных, «серьезных» статей и заметок об изобретениях: «Электрические телеграфы», «Права Ньютона и Лейбница на открытие дифференциального исчисления», «Тайна дагерротипа», «Проект воздушного путешествия из Америки в Европу через Атлантический океан». Впрочем, и потом не забывали об интересном, выводя такие статьи: «Способ извлекать пользу из гнилой рыбы», «Как родятся угри?», «Похищение ребенка орлом», «Статистика собак во Франции» (в этой замечательной статье автор доказывает, что, если перестать кормить собак, от этого может произойти большая экономия продуктов). Не забывали и о том, что Россия — родина слонов: «Доказательства, что честь первоначального производства сахара из свекловицы принадлежит России».
Иногда заметки в «Смеси» достойны «Татлера» — однако, в отличие от этого журнала с пониженной социальной ответственностью, описания роскоши богатых были, во-первых, историческими (вряд ли кто-то решился бы вычислять расходы на роскошь действующих монархов), а во-вторых, снабжались моралите.
«Примеры беспримерной роскоши»
«Всякому заглядывавшему в курс истории г-на Кайданова известно, что Ассирия, Вавилон, Персия, Македония, Греция и Рим погибли невозвратно от роскоши и развращения нравов. По этой системе что же должно было бы случиться с новейшими государствами Европы, где являлись примеры такой роскоши, о какой не могли иметь понятие ни Семирамиды, ни Дарии, ни Аспазии, ни Гелиогабалы, со всем своим причтом? По малой мере, им надо было бы провалиться сквозь землю».
Осуждая чрезмерную роскошь, своеобразно заботились и о бедных — помещая статьи о попытках изобрести дешевый и питательный продукт, которым можно было бы, как пятью хлебами, накормить всех страждущих.
«Может ли студень служить единственною пищею для людей и животных?»
«Многие филантропы занимались приискиванием пищи, которая в крайней нужде обеспечивала бы жизнь бедняка. Из животной пищи, как необходимой для поддержания жизни человека, дешевейшую представляет студень, вывариваемый из костей и хряща, которые прямо, в настоящем виде, не могут быть пищею».
Правда, после филантропического захода автор перешел к описанию любимого занятия современных ему естествоиспытателей — к опытам над живой природой. Студень из костей был так гадок на вкус, что от него отказывались даже голодные в богадельнях. Поэтому ученые решили пробовать его на безответных собаках — и сравнивали результат с другими собаками, которых не кормили вовсе. Увы, подопытные одинаково перемерли во имя науки с голоду. Вероятно, в ходе эксперимента пострадало немало друзей человека, но это никак не снизило оптимизм экспериментаторов, заявивших, что победа будет за ними и прогрессом.
Не забывал журнал и советы по косметологии — больше теоретического, чем практического свойства:
«Средство предохранять лицо от следов оспы»
«Лёгран, доктор медицины, пишет, что он нашел средство для предохранения лица и вообще, если угодно, всего тела от того, чтоб после оспы не оставалось ни малейшего следа, — и средство самое простое. Стоит только во время болезни прикрывать эти части тела листовым золотом».
Предлагались также новости из местечковой индустрии развлечений — и несмотря на то, что сообщение пришло от известных эксцентричностью англичан, проблема скуки и способов разогнать ее явно волновала многих русских провинциальных помещиков.
«Средство против скуки»
«В лондонских газетах помещено объявление, очень-похожее на самый злой пуф (т. е. фейк — С.В.). В сем объявлении извещают, что какой-то г. Джекилл открыл следующее, достойное подражания, средство против скуки. В течение нескольких лет уже замечал он с внутренним прискорбием, что деревенские помещики чрезвычайно скучают. Он приписывает единственно скуке множество самоубийств, случившихся в последние месяцы, — и берется пресечь это зло. Г. Джекилл открыл контору для доставления помещикам приятнейших гостей за сходную плату.
Платящий в год 30 гиней может располагать четырьмя гостями, которых можно заменять каждую неделю, если заблагорассудится, новыми. Платящий 15 гиней может требовать только двух гостей и переменять их не раньше, как чрез две недели.
Г. Джекилл просит просмотреть его каталог, из которого усмотрят, что он может располагать 650 гостями, которые каждую минуту готовы отправляться в любое поместье. Разумеется, что за проезд платит помещик, обязываясь притом сберегать гостей в дороге. В числе имеющихся уже гостей находится между прочим: три шотландские пера, семь ирландских, пятнадцать разорившихся баронетов, восемь адмиралов желтого флага, 44 генерала-майора на половинном окладе (N.B. военные рассказывают с большею или меньшею привлекательностию о совершенных ими подвигах). Далее: 67 вдов, 136 незамужних, устарелых дам; остальные состоят из охотников, джентльменов, кандидатов и пр.; все вышепоименованные особы играют в карты (N.B. выигрыш принадлежит им). Каждый подписчик должен кормить гостей своих три раза в день и доставлять им умеренное количество пива; перы, кроме того, получают бутылку вина».
Однако прогресс неумолим: к середине 1840-х годов «Смесь» становится куда более серьезной и в основном фокусируется на новостях естественнонаучного характера. События из области физики, химии, антропологии пришли на смену удивительным и невероятным анекдотам о живой и неживой природе, заполнявшим рубрику еще пару лет назад. Особой группой шли и разнообразные известия о науке, экономике и просвещении с родных просторов — понятно, гораздо более интересные для читателей «Отечественных записок», чем удивительные, но все же далекие и невероятные сообщения об открытиях французских биологов и эксцентричностях англичан.
Чтение «Смеси» показывает и как профессионализируется и сегментизируется наука, и как растет интерес и компетенция читателей — от неочевидной пользы гнилой рыбы до популярно излагаемых законов механики и астрономии, — и как развивается хорошая журналистика.