1. Самая интересная литературная ссылка недели в Рунете — проект сайта Republic, посвященный главным книгам XXI века. Упор сделан на нон-фикшн, и речь скорее не о стилистических достоинствах (хотя без этого никуда), а о способности объяснять современную проблематику и современные неврозы: от памяти и беспамятства (Зебальд, Шейбон, Алейда Ассман) до технологической утопии/антиутопии (Рэй Курцвейл, Евгений Морозов), новых норм человеческой жизни (Эстерхази, Зимбардо), и, наконец, существования Бога: «Век начался — 11 сентября 2001 года — с массового убийства, которое совершившие его люди объяснили верой и борьбой за свою национально-религиозную идентичность. Это окрасило дискуссию XXI века о религиозной картине мира в средневековые цвета вражды и гнева. Воспряли полемисты, готовые вернуться к антирелигиозным аргументам эпохи Просвещения, так что более сложные подходы к вопросу ушли в тень. Религия и религиозные основы общественной жизни обещают оставаться одной из главных тем века».
2. Литераторы, вышедшие из Русского ПЕН-Центра после достопамятного январского скандала, основали организацию «Свободное слово»: на сайте выложена Хартия Международного ПЕНа, с которой организация солидаризуется. Первым крупным заявлением «Свободного слова» стало обращение в поддержку Кирилла Серебренникова, Софьи Апфельбаум и «Гоголь-центра», который на этой неделе посетили зрители из ОМОНа.
О ситуации с Серебренниковым рассказал украинскому каналу «Громадське» критик и культуртрегер Александр Гаврилов, к которому недавно также являлись с обыском. Гаврилов отвергает связь между репрессиями в отношении «Гоголь-центра» и сотрудничеством с властью: «Понимаете, это в чистом виде виктим-блейминг. Обвинение жертвы в том, что она вела себя неверно, ходила в мини-юбке, взаимодействовала с властью и еще какая-то белиберда. <…> Если ты на виду так или иначе, то рано или поздно ты окажешься инструментом государственного террора». «Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией публикует высказывания о деле «Гоголь-центра» режиссеров театра и кино, актеров, критиков, журналистов, политиков; писателей здесь представляют Людмила Улицкая*Признана «иностранным агентом» и Борис Акунин*Признан в России иностранным агентом.
3. На сайте «Афиши» — конспект лекции Сергея Сдобнова об «Аустерлице» В.Г. Зебальда. Сдобнов пересказывает сюжет романа, объясняя, как частная история беженца, воскрешающего прошлое своей короткой «настоящей» жизни, разворачивается на фоне пространств, предметов, изображений, сохранивших формы для этих воспоминаний. «Научная работа Аустерлица, которую он никогда не закончит, — похоже, единственный способ описания прошлого через историю архитектуры, устойчивый элемент европейской цивилизации до Второй мировой войны. Дрейфующая фигура исследователя в прозе Зебальда противостоит нескончаемым потокам туристов, которые чаще присваивают, чем осваивают мир культуры, превращая любой памятник или выставку в место собственного обслуживания».
На «Кольте» Илья Данишевский пишет о фильме Гранта Джи «Терпение (по Зебальду)», вошедшего в программу Beat Film Festival этого года. Автор фильма повторяет маршрут пешего путешествия по Англии, которому посвящена книга Зебальда «Кольца Сатурна». Это повторение — по сути, верная и личная экранизация зебальдовской книги, — по мысли Данишевского, расследование того, насколько велика разница между автором и рассказчиком «Колец». Такое расследование, в свою очередь, ставит вопросы о различии между автором и интерпретатором — неожиданно это различие поглощается общностью опыта (величием пустоты, равнодушной природой, зловещей суггестией памяти): «Попытка режиссера рационально осмыслить систему взаимосвязей в книге, физически отреставрировать путешествие через Саффолк, напрямую сталкивается с этой даже не позицией, но исходной для речи Зебальда точкой. <…> Зебальд, решивший покинуть Германию еще в школе, сразу после того, как он узнал о концлагерях, как бы сообщает нам, что все преступления, которые мы можем придумать, когда-то уже были совершены — и все они оказывают на нас влияние; там, где мы можем представить пустошь, когда-то была — или будет — пустошь».
4. Андрею Битову исполнилось 80 лет. Интервью с писателем опубликовали «Российская газета», РИА «Новости», «Московский комсомолец», «Новые известия» и другие издания. Битов рассказывает об источнике энергии в почтенном возрасте («…любопытство. Каждый раз хочется посмотреть, а что же еще может быть»), о Новой Пушкинской премии, которую на днях вручили Борису Мессереру и Ивану Жданову («Жданов просто великолепный поэт, но мало занимался пиаром и подобным прочим. Он вполне трагичен и драматичен. У Жданова слова — настоящие тяжелые камни, у нас мало таких поэтов осталось в живых, он достоин») и будущей книге с рабочим названием «Постскриптум»: «Это попытка понять Россию, опыт раздумий над пространством империи». Здесь можно процитировать вышедшую к юбилею статью Сергея Яковлева о ностальгической русскости Битова. Ключ к этой русскости Яковлев видит в битовском рассказе «Инфантьев»: «этот традиционный для русской литературы персонаж, почти постоянно оглушенный, подобно пушкинскому Евгению, „шумом внутренней тревоги”, ежедневно и ежесекундно, каждым своим неловким движением помимо воли творит суд над окружающим его порядком вещей».
5. В журнале «Неприкосновенный запас» — эссе Кирилла Кобрина, написанное к 50-летию труда Ги Дебора «Общество спектакля». Этот юбилей накладывается на столетие Октябрьской революции — Дебор, как пишет Кобрин, «был лишь отчасти марксистом, при этом он был одним из самых последовательных революционеров прошлого столетия, и в еще большей степени он был индивидуалистом». На майские события 1968 года он смотрел с презрением: «безмозглые студентики, смешавшие в своих головах секс с Мао, Ницше с Марксом, повторяли зады того, что ситуационисты (а до них „леттристы” — группа, предшествовавшая SI) вытворяли лет десять тому назад. Все эти Кон-Бендиты пришли на готовое и, вместо того, чтобы начать настоящую революцию, устроили спектакль. Автору книги с названием „La Société du spectacle” такое вряд ли могло понравиться».
Соображениями о том, как гибкая логика капитализма превращает революцию в коммерцию, трудно кого-то удивить, но написано это, как всегда у Кобрина, замечательно: «Что касается слова „революция”, то его чаще всего можно услышать и увидеть в рекламах, расписывающих домохозяйкам все прелести новой бытовой техники. Малколм Макларен, тонкий и проницательный ученик Дебора, сделал из этой фразы целое направление — „панк”, создав из юных придурков группу „Sex Pistols”, которая выгодно продавала буржуазной публике не „музыку”, и даже не какой-то специальный rock’n’roll drive, а саму идею неудовлетворенности, агрессивную неудовлетворенность, циничное, тупое, яростное разочарование. „Sex Pistols” оказались отличным товаром: майки со слоганом „No Future” прекрасно продаются в туристических лавках рядом с Трафальгарской площадью и Вестминстерским аббатством. Сам же умный провокатор Макларен, сколотив состояние, отправился в Париж записывать милые электронные альбомы с джазовыми музыкантами и Катрин Денев в роли роскошной буржуазной музы». Этот пример, как и вообще добродушный, академичный, обломовский мир академической леволиберальной мысли, по мнению Кобрина, делает положения «Общества спектакля» уязвимыми — но в то же время мы можем говорить здесь о творении, которое больше создателя: включенность интеллектуалов в спектакль не отменяет понимания происходящего — более того, «„подлинность”, которой якобы фатально не хватает в буржуазном обществе, является не чем-то действительно существующим, но мистифицированным, своего рода „горизонтом ожидания”, платоновской идеей, реально существующей в сознании в качестве универсального объекта мышления». Важное замечание Кобрина — о названии книги Дебора: слово spectacle в некоторых языках, в том числе русском, несет театральные коннотации, тогда как «никакого театра Ги Дебор в виду не имел; он считал этот вид искусства глубоко буржуазным и даже мертвым… да и вообще на искусство ему было глубоко наплевать».
6. В свежем номере «Новой Польши» Лешек Шаруга и Томаш Хербих рецензируют две недавних польских книги о Герцене. Биограф Виктория Сливовская считает независимость Польши «одной из главных тем, занимавших Герцена» — по мнению Шаруги, это спорно, но такая постановка вопроса позволяет увидеть «замечательный портрет русского человека, каким его хотели бы видеть многие поляки, стремящиеся к реальному диалогу с Россией». Для Яцека Углика Герцен — представитель «открытой философии» (то есть философии, рассматривающей человека и способной к изменению собственной концепции). Хербих критикует жесткое противопоставление «открытой философии» и религии, но отмечает, что в интерпретации Углика Герцен прочитывается как современный философ. Среди других заметных публикаций номера — статья Анны Щепан о женских персонажах у Джозефа Конрада и подборка стихотворений Станислава Чича в переводе Владимира Окуня:
То ближе то дальше
с черепом как мухомор
с глазами текучими виноградинками
этот лысый расстрелянный
знахарь
Лечил людей отварами из трав
и вот лежит в лесу на травах
Они распрямляются пьют красный отвар из человека
и падают замертво
7. В «Снобе» — новые стихи Кирилла Корчагина. Личностное здесь выходит на поверхность — явственнее, чем обычно, но фрустрация хорошо темперирована; каждая строка — как мощный нахлест:
Что беспокоит меня расслаивающимися вечерами —
как в теплой груде земли ворочается свет прорываясь вспышками влажной ночи,
как растворяет
плеск нитевидный близкой реки заходящее пыльное солнце
как раскрываются черные щели кондиционеров и в дымке контагиозной
засыпают бездомные под влагой фонтанов,
мерно качающей их, выпивающей соты
нашего редкого секса, и в порах речных почва восстаний дышит еще теплом
и поют о смерти в ранних восьмидесятых те кто всё еще живы
в переулке где однажды ограбили нас
8. Александра Рынк в издании Birdinflight рекомендует пять графических романов вне комиксового мейнстрима. Индийская психоделика, неприятные будни муравьев, подростковая депрессия, уродующее тело ЗППП, борьба с демонами — все, чего вам так не хватало в вашей уютной жизни.
9. На этой неделе скончался Денис Джонсон-Дэвис, крупнейший переводчик современной арабской прозы на английский язык, издатель и редактор журнала «Асват». О его заслугах вспоминает блог Arablit: более тридцати изданных антологий и авторских книг прозы, в том числе тексты нобелевского лауреата Нагиба Махфуза, переводы детских и религиозных книг, мемуары о долгой карьере и собственный сборник рассказов. Здесь же советуют 11 книг, написанных и переведенных Джонсоном-Дэвисом.
10. The Atlantic рассказывает, как в XVIII веке порицали чтение в постели. Порицать было за что: поскольку читали при свечах, заснуть с книгой (а это происходило часто) было смертельно опасно. Джонатан Свифт однажды так чуть не спалил весь Дублинский замок — ему повезло не только выжить, но и откупиться от разбирательства. Чтение в постели, кроме того, казалось роскошью почище ложек за 15 тысяч рублей: далеко не у всякого в то время была собственная постель, не говоря уж о собственной спальне, в которой можно уединиться с книгой. Ну а уединение создавало «опасные возможности для трансгрессии» — иными словами, для мастурбации. Как известно, мастурбация в то время считалась страшным пороком — и некоторые моралисты приравнивали к ней чтение фривольных романов, так сказать, по смежности.
11. В новом выпуске The Critical Flame — эссе ирландской поэтессы Алвы Дарси о том, как возможна поэзия после атомной бомбы. Эссе начинается с разбора поэмы Ингер Кристенсен «Азбука»: здесь перечисляются предметы и явления, которые существуют (абрикосовые деревья, бром, ветви, голуби, дни, ели… — и так далее до Йоханнесбурга и Иерусалима); говорящая чистит картошку, во дворе играют дети, на деревьях поют птицы — и параллельно со всем этим существует еще и атомная бомба. Дарси рассказывает, как читала «Азбуку» с американскими школьниками: для них эквивалентом кристенсеновского переживания того, что зло сию минуту существует где-то, но не здесь, была война в Афганистане. «Америка воевала, но в их солнечной жизни на Среднем Западе об этом не говорило ничто. Конечно, несмотря на всю свою восприимчивость, эти школьники заблуждались. В XXI веке эквивалент атомной бомбы — это не война в Афганистане, а атомная бомба. Атомная бомба все еще существует».
Дарси вспоминает, как целый год совместно с поэтом Стивеном Фаулером писала стихи об атомной бомбе и о — если можно так выразиться — существовании в тени ее существования. Страх ядерной войны обострился у Дарси после рождения ребенка («по совпадению, он родился в годовщину бомбардировки Хиросимы») — она понимала, что мир движется к катастрофе, что глобальное потепление вызовет борьбу за ресурсы, и т.д. Все это нашло выражение в стихах, написанных с Фаулером: «Мы решили написать цикл небольших стихотворений, по четыре катрена каждое. Почему четыре катрена? Я уже не помню. Наверняка здесь есть отсылка к балладной форме, но эти стихотворения герметичны, они напоминают не баллады, а комнаты — может быть, комнаты дома, в которых безвылазно находилась я, молодая мать, или помещения бункера, в которых я буду сидеть скорчившись со своим сыном, пока вокруг нас рушится мир». С бункером Дарси отождествляет любое жилище — дом, где она выросла, дом, где она с семьей живет сейчас в Германии, в городе Мюнстер, который был полностью разбомблен в конце Второй мировой. Страх атомной бомбы усугубляется постоянным чтением о ней (например, Дарси узнала, что начальство американских ВВС, обидевшись на предложение обезопасить бомбы секретным кодом, чтобы пилоты не могли случайно их подорвать, установило на все боеголовки код 00000000). Все эти мысли становятся материалом для стихов по переписке — когда у Дарси заканчиваются идеи, она отправляется гулять, и ей непременно попадается что-нибудь, имеющее отношение к войне: кладбище, музей, просто поле, на котором когда-то шло сражение. По счастью, это затягивающее описание собственных страхов переходит в размышление о том, как пишутся стихи вдвоем: как возникает чувство вины за недостаточную смелость, как шокируют изменения, внесенные в текст соавтором. Процесс показан скрупулезно — но в конце Дарси признается: «То, что вы сейчас читаете, — возможно, закорючки на полях отредактированного комментария к комментарию к примечаниям, то есть на полях совместно написанного поэтического текста. Возможно, то, что вы сейчас читаете, — последняя отговорка в длинной цепи отговорок, каждая из которых позволяет мне еще хоть немного не писать стихи о бомбе».