Роман Сенчин
В Литературном институте мне с ведущим творческого семинара, мастером, как его там называют, повезло. Я попал в семинар Александра Евсеевича Рекемчука. 25 декабря ему исполнился бы 91 год. Дата некруглая, но юбилей в прошлом году не отмечали — Александр Евсеевич умер за несколько месяцев до него. Вместо торжественных прошли вечера памяти в Литинституте, ЦДЛ, которые устроили его ученики, а учеников у Рекемчука много.
Абитуриент, конечно, не выбирает, к кому поступать. Это нередко приводило, да и наверняка приводит, к драмам: присылаемые на творческий конкурс рукописи, в которых вообще-то видны способности авторов, попросту не нравятся руководителю семинара, набирающему курс в определенном году, — вкус дело субъективное. Или же, особенно на семинарах поэзии, происходят настоящие войны между руководителем и его студентом из-за понимания сути творчества, победителем в которых, как правило, оказывается мастер, а студент или уходит из института, или переводится на другой семинар.
От Александра Евсеевича тоже уходили. Но нельзя говорить, что он был диктатором. Среди его учеников — писатели совершенно разных течений, направлений. Перечислю некоторых: Александр Сегень, Вероника Кунгурцева, Олег Борушко, Владимир Березин, Мария Ряховская, Ева Датнова, Маргарита Шарапова, Алексей Цветков (так называемый младший), Валерий Былинский, Емельян Марков, Светлана Тремасова, Кирилл Волкодаев, Валентина Юрченко, Илья Кочергин, Улья Нова, Ирина Богатырева, Ольга Брейнингер, Екатерина Юркевич, Юрий Лунин. То есть от модернистов до почвенников и новых деревенщиков.
Рекемчук сам окончил Литературный институт. Поступил в 1946 году, учился вместе с Владимиром Тендряковым, Владимиром Солоухиным, Наумом Коржавиным, но после первого курса уехал в Коми АССР — в творческую командировку. И там устроился работать, женился, перевелся на заочное. Несколько лет назад я побывал в Сыктывкаре, и, когда местные журналисты узнали, что я учился у Александра Евсеевича, устроили мне настоящий прием — он для них легенда, чуть ли не мифологический герой.
Еще не мечтая о Литинституте — школьником, — я читал его «Мальчиков», «Молодо-зелено», «Нежный возраст», «Товарищ Ганс», рассказы. Потом — «Скудный материк», «Время летних отпусков», «Тридцать шесть и шесть», «Дочкина свадьба». Смотрел фильмы по его прозе: «Молодо-зелено» с молодым Олегом Табаковым в главной роли, Никулиным, Евстигнеевым, Ульяновым; «Мальчики» с Антоном Табаковым; «Нежный возраст» с Евгением Дворжецким.
Творческая судьба Рекемчука до определенного момента была счастливой. Еще студентом стал много публиковаться, в неполные тридцать вышла первая книга, за ней почти каждый год появлялись или новые, или переиздания. То есть, в отличие от многих своих более молодых собратьев, его не мариновали, не держали в литературном резерве. Наверное, потому он сам малейший творческий успех своих студентов стремился показать читателю: давал удачный рассказ или повесть редакторам журналов и литературных еженедельников. Что-то публиковали, а в 1990-е публикация в «Литературной газете» или «Новом мире», «Знамени» еще вызывала хоть какой-то резонанс. Он давал путевку в большую литературу.
Тогда в писательском мире вовсю шла гражданская война. Александр Евсеевич был одним из вождей демократического Союза писателей Москвы, организаторов «Апреля». Но меня удивляло, что, когда дело казалось именно художественных вещей, для Рекемчука не существовало баррикад и окопов. Он мог предложить прозу своих учеников и в «Знамя», и в «Наш современник», и в «Литературную Россию», и в «Новый мир».
Так произошло и с моим дебютом: по совету Александра Евсеевича я отнес рассказы в два тогда полярных издания — «ЛитРоссию» и «Знамя». Рассказы напечатали, потом состоялись публикации в тоже полярных «Октябре» и «Нашем современнике». Мне тогда здорово досталось от обоих лагерей, от меня требовали «сделать выбор». Я пожаловался мастеру; Рекемчук успокоил: это временно всё, не волнуйся, пиши и печатайся. И действительно, через несколько лет литература взяла верх над враждой, и писатель, публикующий свои вещи в разных изданиях, уже никого не возмущает. Могут отозваться полемической статьей или рецензией, но к стенке не поставят.
Рекемчук много лет прожил в Коми; его «Время летних отпусков», «Молодо-зелено», «Скудный материк», другие вещи — о тех, кто обживал Север, открывал залежи нефти, добывал уголь, валил лес, строил заводы. Среди персонажей были и зэки, возникали темы репрессий, истории умирания старинных деревень.
В одной из статей о Владимире Тендрякове Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом. высказал мысль, что у нас были две «оттепели». Одна — сразу после смерти Сталина до травли Пастернака в 1958-м, а вторая — после 1961 года. Если принять эту теорию, то и Тендряков, и Рекемчук (а они были в очень хороших отношениях), и многие другие писатели, оставаясь по-настоящему советскими, включились в ту первую «оттепель». Вторую, которая вобрала в себя уже и явно антисоветских участников, они не очень-то приняли. Потому, наверное, Александр Евсеевич до конца жизни относился явно враждебно к фигуре Солженицына, написал о нем уже в 2000-е едкий очерк «Сотворение кумира».
Александр Рекемчук
Больше сорока лет Рекемчук вел семинары в Литературном институте. Его книги с 1986 года не выходили. Единственное известное мне переиздание — повесть «Мальчики» в серии «Любимые книги девочек». 2001-й, кажется, год. Новых произведений не появлялось. Уже курсе на четвертом или пятом я спросил его: почему? Александр Евсеевич ответил, что всё, в общем, написал в жанре фикшн (он часто употреблял «фикшн», «нон-фикшн»), сейчас же пытается писать художественно, но нон-фикшн.
И вскоре после этого стали выходить его потрясающие — без всякого преувеличения — книги «Знаки времени», «Пир в Одессе после холеры», «Кавалеры меняют дам», «Мамонты». Это именно проза, но непридуманная, с реальными героями, написанная от первого лица.
А жизнь у Александра Евсеевича действительно сложилась так, что не писать о ней было невозможно. Отец — штабс-капитан царской армии и советский разведчик, вернувшийся в 1920-е из оккупированной Бессарабии; мама — партийный работник в Одессе, где и родился Рекемчук. Отца расстреляли в 1937-м; мама уцелела, может быть, и потому, что сохранила девичью фамилию. Переезд в Харьков, начало войны. Отчим Рекемчука — австрийский антифашист Ганс Нидерле, которого из-за имени и фамилии стали обзывать фашистом. Досталось и пасынку Саше. К Харькову подходит фронт, семья переезжает в Сталинград, но война приходит и туда. Под бомбами — эвакуация в Барнаул. Поступление в Московскую артиллерийскую школу, которая тогда находилась в Бийске. Возвращение вместе со школой в Москву в 1944-м. Ожидание отправки на фронт — многие курсанты потеряли родных, хотели мстить. Поэтическая студия Владимира Луговского, поступление в Литературный институт. Творческая командировка в Коми АССР, растянувшаяся на пятнадцать лет. Угроза ареста в 1948-м за то, что при вступлении в ВКП(б) не сообщил о репрессированном отце (а он на самом деле не знал о судьбе отца). Слава после публикации повести «Время летних отпусков» (1960) и травля через год, после того как Никита Хрущев в неподходящей обстановке — во время отдыха в Гагре — посмотрел фильм по этой повести, надеясь увидеть пляжи, отдыхающий советский народ, а вместо этого на экране оказались комары, бараки, производственные проблемы. Открытие, что есть единокровная сестра — французская балерина Тамара Чинарова. Литературные группировки в Москве 1960–1980-х. Явные и скрытые механизмы перестройки. Первые советские бизнесмены вроде Ивана Кивелиди, их судьба.
Обо всем этом Александр Евсеевич писал увлекательно, порой его книги — особенно поздние — напоминают детектив. Тиражи мизерные, но почти все написанное им есть в интернете. Это стоит читать. Это своего рода художественная эпопея с охватом времени почти в век.
Но для меня Рекемчук прежде всего учитель. В Литинституте, строго говоря, не учат писать: туда принимают людей, способных писать, и помогают им эти способности развить. Одни искренне и горячо помогают, другие только делают вид, что помогают, третьи пытаются сделать из студентов не писателей, а филологов.
Знаю, что каждый год Александр Евсеевич приходил в приемную комиссию и просил дать ему посмотреть отбракованные набиравшими курс мастерами работы. И обязательно находил там двух-трех, кого вызывал на экзамены. Кстати, из таких отбракованных пришли в литературу несколько ныне очень известных прозаиков. Семинар у нас проходил так. Сначала Александр Евсеевич рассказывал о новостях литературы, поздравлял тех студентов, у кого состоялись публикации. Поздравлял так весомо, словно эти публикации — драгоценный вклад в сокровищницу мировой культуры. Потом начиналось обсуждение.
Двое или трое рецензентов, которых назначали на предыдущем занятии, подробно разбирали представленные рассказы или повесть. Но высказаться должны были все пришедшие на семинар. Допускалось и пресловутое «понравилось»/«не понравилось», но хотя бы с кратким объяснением почему.
Когда студенты замолкали, приходил черед Рекемчука. «Понимаете какое дело», — говорил он. Затем следовала пауза, мы старались угадать, что последует дальше: поток похвал, восторгов или… Нет, он почти никогда не громил, не размазывал, что называется. Но бывал жестким и беспощадным. Щадить в литературе — значит врать.
Его экземпляр рукописи был весь в пометках. Синим маркером отмечал мельчайшие ляпы, нестыковки, стилистические и грамматические ошибки, красным — удачные моменты. Даже в слабой рукописи находил, что отметить красным.
Он учил относиться к выбранному делу серьезно. Если человек пришел в Литературный институт, то никаких поблажек ему быть не может. Самым оскорбительным было для него, когда на вопросы: «Что это у вас написано, что за небрежность, ахинея?» — студент отмахивался: «Да это я так». Такое по-настоящему выводило Рекемчука из себя.
На похвалы он не скупился. Часто сам автор лишь от него узнавал, какой сильный рассказ он написал. Вернее, мог бы написать, если бы не вот это, это и это. И автор бежал домой или в общагу на улице Добролюбова, чтоб исправить, переделать и в следующий вторник (семинары в Лите проходят по вторникам) принести мастеру.
Обсуждаемый в мое время не имел права голоса. Александр Евсеевич объяснял это тем, что автор не может объяснить каждому читателю, что он хотел сказать своим произведением. Он должен все объяснить в нем самом. Позже, бывая на семинарах, я увидел, что у обсуждаемого появилась возможность высказаться. Этакое последнее слово. Но им пользовались редко, в основном благодарили за откровенность.
Когда я поступил в институт, Рекемчуку было уже под семьдесят. Вскоре у него появился помощник — писатель Александр Филимонов, один из ранних учеников. Но он недолго продержался и ушел. Его место занял я после окончания Лита. Меня хватило на два года.
Одно дело провести недельный семинар «Липки» или трехмесячный курс занятий в Школе мастерства, а другое — жить этим. Десятилетиями. Александр Евсеевич жил. Это огромное напряжение и ответственность, но, наверное, мы, ученики, дарили ему и радость своими успехами. Хоть иногда.
В последние годы я старался чаще встречаться с ним. Не только чтоб поддержать все сильнее сдающего. Общение с Александром Евсеевичем, как и раньше, заряжало меня энергией. Бывал на семинарах, иногда обсуждали мои тексты. Студенты разносили их в пух и прах, мастер находил хорошее, но и отмечал недостатки.
Потом я уехал из Москвы. Весной 2017-го раз в две недели звонили друг другу. Речь его становилась все тягуче, язык заплетался, силы оставляли. И он так досадовал на немощь, болезни, на то, что не удается каждый вторник приходить на семинар, что ребята там без него. «А такие ведь талантливые!» Увлекался, начинал рассказывать, какую замечательную повесть написала одна, какие рассказы вдруг стал приносить другой. Голос крепнул, молодел. И я успокаивался: весной у пожилых людей всегда обостряются недуги. Наладится погода — поправится и здоровье. Мне не верилось, что немощь одолеет такого человека. Честное слово — не верилось. Но время, как известно, неумолимо.
Судьба отмерила Александру Евсеевичу почти век. И все-таки это мало.