1. Рабский подражатель
Классическое издание Дракенборха
«О пунической войне» Силия Италика — самый большой из дошедших до нас римских эпосов (семнадцать книг). Нам известен один, дошедший во фрагментах, который превосходил Силия числом книг, — это «Анналы» Квинта Энния. С пуническими войнами римская эпика связана изначально — о первой писал (еще национальным сатурновым стихом) участник Гней Невий, мимо второй, несомненно, не мог пройти Энний, который должен был осветить всю римскую историю. Уже в этом Тиберий Катий Асконий Силий Италик — таково его полное имя — не был исключительно подражателем Вергилия: во внимании к истории, а не к мифологии, он следовал старой римской традиции, ориентировался, в частности, и на Лукана. Расположение состязаний в честь умершего в предпоследней книге эпоса (не оно одно только, разумеется) указывает и на гомеровскую традицию. М. фон Альбрехт афористично формулирует положение Силия по отношению к предшественникам: «Cum grano salis можно было бы, таким образом, определить Punica как вергилиевскую сущность, воплощенную в материале Энния, в духе Лукана (однако не с такой мрачностью и не с таким пылом)». К числу несомненных «вергилиевских» черт относится то обстоятельство, что боги — сравнительно с Луканом — восстановлены в своем достоинстве и участвуют в войне настолько активно, насколько позволяет жанр (на стороне Карфагена, как и у Вергилия, деятельнее всех Юнона). Для Юпитера война обретает смысл испытания, которое он устраивает римской доблести и верности. Отметим, что два других великих эпика императорской эпохи, современники Силия, движутся от историко-мифологического синтеза Вергилия в противоположном направлении — и у Стация, и у Валерия Флакка речь идет о греческой мифологии. Со структурной точки зрения эпос Силия — редкий пример с нечетным числом книг. Ядро образуют книги с VIII по X, посвященные Каннскому разгрому. Перед описанием Каннской битвы размещен и такой важный элемент эпической структуры, как перечень сражающихся на стороне Рима италийских отрядов. Будем ли мы считать это оригинальным композиционным решением — или так подсказала история?
Сразу заметим: полного перевода на русский язык нет. Мы будем давать отрывки в собственном прозаическом переложении, заботясь прежде всего о точности. Просим о читательском снисхождении: текстуально близкий перевод римского барочного эпоса для русского уха всегда будет на грани нелепости. Но, чтобы дать читателю представление об образном строе поэмы, мы сознательно пошли на этот риск.
2. О страстях коллекционера
Большая часть того, что нам известно о жизни Силия, содержится в одном из писем Плиния Младшего (III, 7); приведем этот — очень сжатый — отрывок целиком: «Только что получил известие, что Силий Италик скончался в своем поместье под Неаполем: уморил себя голодом. Причина смерти болезнь: у него давно появилась неизлечимая опухоль; замученный ею, он упрямо и решительно спешил навстречу смерти. Был он до последнего дня человеком счастливым; потерял, правда, из двух сыновей младшего, но старшего — и лучшего — оставил в полном благополучии и консуляром. Он запятнал свое доброе имя при Нероне (считали, что он выступает добровольным обвинителем), но, будучи другом Вителлия, вел себя умно и обходительно; из Азии, где был проконсулом, привез добрую славу и смыл пятно прежнего усердия, похвально устранившись от дел. Он был из первых людей в государстве, жил, не ища власти и не навлекая ничьей ненависти; к нему приходили на поклон, за ним ухаживали. Он много времени проводил в постели; спальня его всегда была полна людей, приходивших не из корысти; если он не писал, то проводил дни в ученых беседах. Сочинял он стихи, скорее тщательно отделанные, чем талантливые; иногда публично читал их, желая узнать, как о них судят. Недавно по своему преклонному возрасту он оставил Рим и жил в Кампании, откуда не двинулся и по случаю прибытия нового принцепса. Хвала цезарю, при котором тут не было принуждения, хвала и тому, кто осмелился так поступить. Был он любителем красоты до такой степени, что его можно было упрекнуть в страсти покупать. В одних и тех же местах у него было по нескольку вилл; увлекшись новыми, он забрасывал старые. Повсюду множество книг, множество статуй, множество портретов. Для него это были не просто вещи: он чтил эти изображения, особенно Вергилия, чей день рождения праздновал с большим благоговением, чем собственный, особенно в Неаполе, где ходил на его могилу, как в храм. Среди этого покоя он и скончался семидесяти пяти лет от роду; болезненным не был, но сложения был хрупкого» (перевод М. Е. Сергеенко). Мы знаем, что в коллекционировании на мелочи Силий не разменивался: он владел одной из вилл Цицерона и участком, на котором располагалась могила Вергилия. Обоих глубоко ценил и почитал.
Итак, по мнению Плиния, его стихи отличались скорее тщательной отделкой, чем талантом (maiore cura quam ingenio — дословно «с большим старанием, чем талантом»). Суждение о том, кто и насколько талантлив, выносится безапелляционно каждым для себя; здесь мало что значат рациональные аргументы. Мне кажется, что версия о малой талантливости Силия если и не создана, то поддерживается из соображений лени: эпос и так достаточно велик, а его язык на шкале сложности (в отличие от Вергилия) далеко перешагивает середину.
Гравюры из классического издания Дракенборха
3. Исторические сложности на пути Силия. О главных героях. Ганнибал
Римляне — глубоко невоинственная нация. Я не буду сейчас брать на себя защиту этого тезиса и попрошу читателя, если он придерживается противоположного мнения, допустить на десять минут, что у меня есть свои основания для этого утверждения. Это обстоятельство поставило эпика-историка в критическую ситуацию: с одной стороны, у нас есть один главный герой (тот же М. фон Альбрехт считает его антигероем, сопоставимым с Турном, но, если принять эту точку зрения, Турна окажется недостаточно: он действует только во второй половине «Энеиды»). С другой фигуры меняются, как в калейдоскопе, — трое Сципионов, Марцелл, Фламиний, Фабий, Павел, Варрон; и не все относятся к числу положительных персонажей. Историк Тит Ливий сомневается, был ли младший Сципион спасителем своего отца в битве при Тицине. Для эпического поэта в этом пункте нет никаких сомнений.
Итак, главным героем — по воле истории и, возможно, против воли автора — оказывается Ганнибал. В свое время Цицерон как-то заметил, что у этой страны было два страшных врага — Пирр и Ганнибал, и к первому римляне относились с глубочайшим почтением, а второго ненавидели. Вряд ли Силий ненавидел Ганнибала; это не тот мотив, который дал бы ему возможность довести до конца столь масштабное произведение. Карфагенский полководец у него обладает двойным обаянием — обаянием доблести и обаянием зла. С ним связан самый широкий регистр тонов — от торжественного до иронического, часто окрашивающего его речи и мысли.
Гамилькар приводит юного сына к присяге о вечной вражде к Риму. «Гладя его по голове, родитель целует, возвышает его дух поощрительными словами и наполняет следующим: „Возобновленный род фригийцев гнетет питомцев кадмова корня несправедливыми договорами. Если уж судьба отказала в том, чтобы этот позор был отвращен от отечества нашей десницей, пусть, сын, тебе предстоит стяжать эту похвалу. Пожелай этого! Иди, устрой войну, которая принесет гибель лаврентийцам: пусть тирренская молодежь ужасается твоему восходу, пусть, когда ты поднимешься, латинские матери откажутся рожать потомство!” Он изощрил его этим стрекалом и добавил такие слова, лишенные мягкости: „Римлян на земле и на волнах, когда придет нужный возраст, железом и огнем я буду преследовать, и опрокину троянские судьбы. Ни вышние боги, ни договоры, сдерживающие Марса, ни высокие Альпы, ни Тарпейские скалы не будут мне преградой. Я клянусь сохранять эти мысли божественной силой нашего Марса и твоими манами, царица”».
Ганнибал отказывается говорить под стенами Сагунта с римским посольством. «Пока дано, пусть убираются в море и не торопятся примкнуть к осажденным: известно, что дозволено оружию, горячему от резни, что — гневу, на что отваживается введенный в дело меч». К своим войскам он обращается так: «Этот корабль собирается нести по морю нашу голову. Горе вам, тупые умы и сердца, надутые удачами! Нечестивая земля домогается получить для казни вооруженного Ганнибала! Не надо вымогать, я буду сам; тебе предоставится возможность [встречи с] нами прежде ожидания, и ты, Рим, ныне защищающий чужеземные пенаты, будешь опасаться за собственные ворота и очаги. И пусть вы вновь подниметесь на тарпейские утесы и отвесные скалы, переселитесь в высоко стоящую крепость — вы достанетесь в плен, и никаким золотом не искупить вам свою жизнь».
Знатный капуанец Деций один противится союзу своего города с Карфагеном. Ганнибал встречает его со зловещей иронией: «„После Павла, после Фламиния нам предстоит сойтись — эх! — с безумцем Децием, который желает состязаться со мной о красе и славе гибели. Скорее хватайте знамена, вожди, вперед! Надлежит испытать, будет ли мне открыт кампанский город: Деций не пускает и начинает неслыханную войну с тем, кому уступили Альпы, скалы, подталкивающие небо и попранные пятой одного только бога!” Кровь прилила к лицу; из угрюмого ока поднимался пламень. Покрытая пеной пасть и прерывистые вздохи в зеве спирали в глубине зловещий ропот». И дальше, когда мужественного кампанца не устрашили тиранические угрозы: «Так ты в одиночку желаешь подпереть рушащийся Рим и воззвать его из могилы, о безумец! вот тот, кто может отнять у меня такие дары богов. Итак, нас приберегали для вялого Деция, чтоб тот меня победил, для слабого Деция, которому не уступит ни одна женщина, рожденная на агеноровых берегах нашего Карфагена! Его давайте (неужели, смелые мужи, мы будем терпеть все это недостойное?), воины, по заслугам посадите на цепь!»
А в конце поэмы состояние Ганнибала характеризуется сном (менее «функциональным», чем обычные эпические сны, и более психологичным — в духе Вергилия). «Пока, отягощенный заботами, он вкушает ночной отдых, показалось, что он видит Фламиния, Гракха и Павла, которые все вместе бросаются на него с обнаженными клинками и прогоняют с италийской земли; и все воинство теней, от Канн, от волн Тразименского озера, шло, сталкивая его в море. Сам он, желая бегства, искал способа скрыться к знакомым Альпам, но приник к латинской земле, обняв ее обоими локтями, — пока свирепая сила не оттеснила его к [морским] глубинам и не дала унести проворным бурям».
Битва при Заме. Корнелис Корт, 1567
4. О главных героях. Римские примеры
Если обратиться к римлянам, то читателя скорее удивит разное отношение к полководцам, погубившим большие армии. Гаю Фламинию дается достойная смерть (сама по себе она была дана историей, но ее мужественная красота — дело рук эпика). Он — неудачливый герой. Марк Варрон — «полюс зла» с римской стороны. Вот как характеризует Силий этого гражданского чиновника низкого происхождения: «Пока пунийцы с распаленной грудью стремятся в Апры, Варрон, опираясь на похищенный пурпур плебейской [консульской] должности, уже ярится у ростр и, торопясь освободить место для огромного крушения, приближает к городу рок. Род его — в потемках, имя родителей — глухое, и наглый язык безудержно болтался в звонких устах. Нажив состояние и обильный грабежом, он, поощряя самую подлость в толпе и облаивая сенат, сумел настолько поднять голову в городе, расшатанном войной, что стал единственно важным в делах и единоличным судьей рока, — Лацию было бы стыдно спастись при таком победителе». Его — среди Фабиев и Сципионов — подарило Риму «слепое голосование». Вот похвальбы этого наглого языка, адресованные тому, кто первый увидел вражеские спины, — Фабию, которого автор очень любит: «Выслушай, добрый диктатор, что повелевает марсов народ: чтобы ливийцы были изгнаны, а Рим получил облегчение от врагов. Спешат ли те, кто выстрадал так много и кого выжигает третий год многослезными событиями? Идите, стало быть, вперед, мужи, берите оружие. Одна лишь отсрочка у триумфа — краткий путь. Первый же день, в который покажется враг, будет спасением отцовским царствам и решением пунийских войн. Идите бодро: я поведу Ганнибала с латинской цепью на шее по городу, а Фабий будет на это смотреть». Заканчивается это — и в истории, и в поэме — позорным бегством.
Ему противопоставлен Павел, герой, невиновный в Каннском разгроме, но не пожелавший пережить свою армию. Его душа надломлена: он понимает, что при таком товарище по консульству все пропадет, но «легковозбудим гнев смятенной толпы, и отпечатанный в уме рубец обуздывал скорби, растекающиеся по больному сердцу. Ведь когда он в юности усмирил иллирийские берега, зависть облаяла победителя черными устами и увлекла его [порывом] несправедливых ветров». Убедить коллегу не получается; и если честь можно спасти только смертью, то эта цена будет уплачена. Он обращается к войскам: «Стойте твердо и смело, молю, встречайте железо грудью, мужи; отправляйтесь к манам с нетронутыми спинами. Кроме славы смерти, не остается больше ничего. Когда вы пойдете в нижние жилища, Павел будет вам вождем». Но враг должен заплатить за его жизнь дорого. Он бросается в бой. «Падает безымянная громадная толпа от одного мужа, и, если бы дарданцам был дан в бою еще один Павел, то Канны потеряли бы свое имя». Он убит попаданием камня в голову, «как лев, который, отразив легкие копья, наконец принял в грудь железо и стоит посередине песка, терпя рану и содрогаясь, — по гриве, зеву и из ноздрей течет кровавая волна, и, подчас издавая томный ропот, он изливает широкой пастью пенящуюся кровь».
Характеры Силия можно, пожалуй, упрекнуть в некоторой прямолинейности. Фабий и Сципион Младший лишены недостатков и колебаний. Изо всех римлян характер Павла, пожалуй, самый нюансированный.
О языке Силия мы скажем только одно. Он иногда прибегает к афоризмам, но скорее с вергилиевской, чем с лукановской частотой (это видно по нашим примерам). В эпосе собран обширный этнографический и географический материал, который мог бы заинтересовать исследователей; есть интересные вставки (напр., о том, как сестра Дидоны Анна прибыла в Италию, где стала местным божеством, или о Фалерне и вине этого наименования). Мясорубка в описании битв увлекательна и обильна; ужасы (напр., голод в осажденном Сагунте) никому не уступают в выразительности и яркости.
Экземпляр издания поэмы Силия, принадлежавший издателю, Людвигу Бауэру, с его записями
5. Вместо заключения. Силий в России
В XVIII веке Силия в России читали. Немного, но читателей и вообще тогда было немного. Первый перевод «Силия Италианца» опубликован в 1765 году для иллюстрации вулканической тематики:
В зеленых где лугах источники лились,
Где хлеб родился, зрел, овечки где паслись,
Там сила некая Везувия теснит,
Там мечет из себя, чрез несколько веков,
Жестокой пламень вон почти до облаков;
Сожегши каменья озера там сушит.
И о горе Этне:
Там слышен шум и треск, где дымом Этна дышет
Жестокой где огонь из пропасти сей пышет,
Вся движется гора, и день и ночь там стук
И около ее далеко слышен звук;
Но безпрестанно тот огонь хотя стремится,
И час хоть от часу он более родится,
Однак весь снегом верьх горы покрыт и льдом,
Век зиму и мороз Вулканов терпит дом.
М. М. Херасков использовал Силия. Самый знаменитый пример — дольше всего продержавшееся в ученических хрестоматиях описание царства Зимы. Херасков разместил свое на Кавказе (античный полюс холода). Силиево располагается в Альпах: «Все, покрытое корою и седым смерзшимся градом, содержит в себе равнолетний лед: крутое лицо досягающей до неба горы, противостоящее восточному солнцу, не может уже дать растопить его пламени сгущенный лед. Здесь не бывает весны и лета с его красами: на мертвенных хребтах живет в одиночестве и сторожит свой вечный дворец страшная зима; она сгоняет к себе отовсюду черные тучи и смешанные с градом ливни. Все дхновения и ветры расположили свое яростное царство в альпийском доме: взгляд туманится на высоких скалах, горы уходят в облака».
Среди читателей Силия был самый образованный дворянин Российской империи XVIII века М. Н. Муравьев. Вот его опыт перевода:
Начало Поемы Силия Италика Пуническия брани
Сражения гласить я ныне предприемлю,
Что славою Римлян наполнили всю землю,
Кичливых наконец, низвергли сопостат,
И попленили их, презорства полный град.
Подаждь, о Муса! мне поведать днесь какия
Воздвигнула труды, старинна Гесперия,
И сколько и каких воздвигнул Рим мужей
Как хитрый Кадмов род возстал противу ей!
Повеждь и то, что так медлительно решилось
Куда оружий вождь и щастие склонилось
Три краты обуяв кровавою войной
Нарушили вожди Сидонски мир святой;
И злочестивый мечь в их ярости трикраты
В спокойстве извлекли, строптивы сопостаты.
Но в бранях их сии народы во чреду,
Влекли с собой всегда, и гибель и беду.
И ближе ко своей погибели те были,
Которым одолеть, судьбы определили.
Дарданский вождь градà Нумидски разхищал
И Рим свое едва спасенье защищал
Пенонскими вокруг обставленный полками,
И сопротивными объемлемый стенами,
Довлеет мне открыть, поя сии труды,
Вины толиких злобств и вечныя вражды
И брань, что в род родов, потомство сохраняло;
Толикого повем движения начало!
Из стран тех убежав где царь Пигмалион,
Злодействием своим окровавил свой трон,
Дидона к берегам Ливийским привалила,
Где землю изкупив, град новый заложила,
Что кожею объять воловьею могла.
Юнона в граде сем (так вечна древность чла)
Ушельцам основать жилище уповала…
Вообще же не только нет полного перевода Силия на русский язык, но и хоть какого-то приближения к нему. Потому, если читатель, не владеющий латинским языком, захочет познакомиться с поэмой, мы отошлем его к английскому переводу.