Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Кирилл Зубков. Александр Островский: драматург, общество, современность. М.: Рутения, 2024. Содержание
Наваждение
Я заинтересовался Островским еще школьником. Начал читать его пьесы по совету своего учителя литературы Николая Александровича Гуськова и так увлекся, что к концу десятого класса прочитал почти все. Хотя серьезно заниматься Островским я стал далеко не сразу, я всегда так или иначе касался его в своих исследованиях. Во многих отношениях Островский оказался одной из центральных фигур русской литературы своего времени. С его именем сталкиваешься, чем бы ни занимался. Я писал о цензуре, а у Островского с цензорами были довольно напряженные отношения. Занимался историей литературных премий — а он был первым русским писателем, такую премию получившим. Изучал отечественные литературные журналы — Островский тщательно выбирал журналы для публикации своих текстов. А журналы, в свою очередь, очень на эти публикации надеялись. Здесь я должен оговориться, что я не театровед, я занимаюсь литературой. Не учитывать театральную природу творчества Островского невозможно, но в фокусе моих исследований в большей степени его литературные аспекты.
В какой-то момент я понял, что с этим наваждением нужно что-то делать. Пора было браться за книгу о самом Островском, чтобы, во-первых, раз и навсегда от него отделаться, а во-вторых, рассказать, наконец, все, что приходило мне в голову, когда я читал его пьесы. В 2023 году, когда Островскому исполнилось ровно 200 лет, я честно перечитал его собрание сочинений, оставив на полях множество помет. Когда я просмотрел свои записи, оказалось, что их вполне хватит на полноценное исследование.
Три слова
Подзаголовок книги — «Драматург, общество, современность» — придуман не просто так. Здесь сформулированы три главные темы моей работы. Драматург — это, конечно, сам Островский. То, что он работал в драматическом жанре, с одной стороны, накладывало на него очень специфические ограничения, но, с другой стороны, давало очень большие возможности, которыми его современники, писавшие романы и стихи, пользоваться не могли. Ограничения — это гораздо более строгая цензура (за театрами следили особенно внимательно) и почти гарантированное присутствие в зале малообразованных или вообще неграмотных зрителей. Островский не мог пользоваться тонкими намеками и иносказаниями — широкая публика их не понимала. Но это же было и преимуществом. Например, Лев Толстой однажды решил, что отныне попробует писать «для народа». Писать он действительно начал во многом по-новому, а все, что было создано им раньше, объявил вредным и безнравственным. А вот Островскому не нужно было полностью переделывать свои пьесы, чтобы адаптировать их для массового зрителя. Он писал для всех — от крестьян, которые пришли в город на заработки, до богатых купцов и интеллигенции.
Разберемся с понятием общества. Как драматург, Островский всегда был очень демократичен. Его интересовали представители самых разных социальных слоев. Соответственно, он неизбежно должен был предложить что-то интересное любому зрителю, независимо от его достатка и уровня образования. Эволюцию творчества Островского можно проследить, опираясь на то, как по-разному в разные десятилетия он представлял себе зрительный зал, для каких зрителей писал и какой реакции ожидал от них.
Мы до сих пор находимся под гипнозом идей критики полуторавековой давности — Николай Добролюбов видел в Островском разоблачителя угнетателей, Аполлон Григорьев — выразителя национального духа. Эти категории устарели, и интереснее читать Островского сквозь призму более нюансированных представлений об обществе как о динамическом, подвижном феномене.
Современность — довольно спорная часть подзаголовка. Считается, что Островский не особенно интересовался текущими процессами в обществе, а, напротив, описывал вещи более-менее постоянные: национальный характер, патриархальное купечество и так далее. Так говорил о нем, например, Иван Александрович Гончаров в незаконченной статье, которую часто цитируют. «Тысячу лет прожила старая Россия — и Островский воздвигнул ей тысячелетний памятник, — писал Гончаров. — Он не пошел и не пойдет за новой Россией — в обновленных детях ее нет уже более героев Островского». Но я думаю, что Гончаров говорил здесь в первую очередь не об Островском, а о себе самом, как он себя воспринимал в 1870-е годы. К Александру Николаевичу его описание совершенно не подходит. По-моему, Островский всегда старался писать о вещах остросовременных, причем в разных смыслах этого слова.
Во-первых, я говорю об актуальных исторических событиях. Есть, например, известное письмо Островского к историку Михаилу Петровичу Погодину, где он рассказывает о своих новых пьесах. «...пусть лучше русский человек радуется, видя себя на сцене, чем тоскует, — писал Островский. — Исправители найдутся и без нас. Чтобы иметь право исправлять народ, не обижая его, надо ему показать, что знаешь за ним и хорошее; этим-то я теперь и занимаюсь, соединяя высокое с комическим». Обычно эта строчка цитируется в контексте социально-идеологической эволюции Островского и якобы свидетельствует о его близости к славянофилам. Но почему-то никто не обращает внимания на то, когда было написано это письмо. А писалось оно во время Крымской войны — тяжелой, неудачной. Люди в те годы действительно нуждались в хоть каком-то утешении. И если мы будем читать пьесы Островского, опираясь на события, во время которых они создавались, то найдем огромное количество параллелей с современностью. Так, у него можно найти отклики на выстрел Каракозова, цареубийство, Русско-турецкую войну 1877—1878 годов, Парижскую коммуну и прочее.
Второй смысл, который я вкладываю в понятие современности, — это, как сейчас принято говорить, модерность. То есть какие-то характерные социальные, технологические и прочие процессы того периода: активное распространение национализма, появление новых средств коммуникации, активизация разного рода политической борьбы и так далее. В пьесах Островского постоянно фигурируют средства связи и передвижения: от парохода до электрического звонка. Но дело не только в технике: он пишет об эмансипации женщин, политическом радикализме, о том, как в современных условиях представить национальное единство и национальную идентичность.
Между строк
Об Островском как о человеке мы знаем очень мало. Он крайне не любил делиться с другими своими мыслями и чувствами. Толстой, Достоевский, Тургенев и другие известные писатели того времени свободно излагали свои убеждения на страницах дневников и в личной переписке. Письма Островского сохранились — целых два толстых тома, — но едва ли там можно найти что-то откровенное. Он обсуждает вопросы постановки пьес, рассказывает, кто, где, кого и как играл; жалуется на здоровье и с удовольствием рассказывает про свою любимую рыбалку. Но выяснить из этих писем, что он думал, скажем, об отмене крепостного права, практически невозможно. Так что судить о взглядах Островского остается только по его творчеству. А между тем Островский, судя по его пьесам, был напряженно и болезненно рефлексирующим человеком, который прошел очень сложный и противоречивый идейный путь. В этом отношении он чем-то напоминает тех же Достоевского или Льва Толстого.
Считается, что Островский писал только о купечестве. Это не совсем так. С купечества он начинал, но в дальнейшем касался разных социальных групп. Не писал только о людях других народностей. Скорее всего, это было связано с цензурными ограничениями: государство боялось, что театральные постановки заденут чувства татар, черкесов или кого-то еще. В пьесах Островского есть и дворяне, и рабочие, и интеллигенция. Интерес к купечеству был, вероятно, обусловлен тем, что в 1850-е, когда творческий путь Островского только начинался, оно оставалось очень традиционным сословием (западную культуру русские коммерсанты начнут активно перенимать ближе к концу века). Литераторов среди купцов было мало — из известных могу вспомнить только Николая Полевого, — а их быт мало интересовал писателей. Островскому было важно показать этот социальный слой, пока что не охваченный литературой. Тем более что купечество играло очень важную роль как основной экономический актор, связывающий разные социальные группы. А значит, говоря о нем, можно было коснуться самых разных аспектов жизни целой страны. Кроме того, мне кажется, что молодой Островский и сам был достаточно консервативным человеком, поэтому купеческое сословие ему импонировало. Но, повторюсь, это мы можем вывести только из его произведений.
Эволюция
Кирилл Зубков. Фото из личного архива
Ранний Островский был автором довольно консервативным, искал нравственное религиозное единство народа и, как положено настоящему консерватору, не одобрял разного рода индивидуализм, поскольку видел в нем угрозу атомизации и дальнейшего распада общества. Например, в то время он явно очень скептически относился к идеям эмансипации женщин. Его ранние героини часто выглядят карикатурой на персонажей Жорж Санд.
Потом взгляды Островского сильно поменялись. Большое влияние на него, видимо, оказала Крымская война, после которой он начал все больше склоняться к либералам и печататься в более-менее либеральных изданиях. Теперь он искал национальное единство в каких-то общих чувствах, переживаниях, сострадании к ближним. Глядя на несчастную жертву общества Катерину Кабанову, зрители должны были ей сострадать, и эти общие чувства, видимо, должны были их сближать и способствовать созданию национального единства.
Во второй половине 1860-х и начале 1870-х Островский постепенно радикализировался — явление не очень типичное для представителей образованного общества тех лет, которое в массе стало консервативнее после польского восстания 1863 года. От либеральных взглядов он перешел к радикально-демократическим. Советские исследователи сказали бы «революционно-демократические взгляды», но это неточно. Судя по некоторым его произведениям о Смутном времени, революционером Островский не был, но явно предлагал коренную, то есть буквально радикальную, перестройку общественной и политической жизни. Деятелями этой перестройки он видел как раз людей угнетенных. Тогда же Островский стал большим сторонником эмансипации и «бунта» — здесь он имел в виду не выступления против правительства, а сопротивление сложившимся общественным нормам. Например, в пьесе «Горячее сердце» явно в положительном свете изображается героиня, которая сама выбирает себе возлюбленного, берет в свои руки управление домом, отодвигает в сторону бессильного и безумного отца и так далее. Теперь эмансипированная женщина для Островского — не жалкая карикатура, а нравственный образец. Драматург призывает зрителя обрести чувство собственного достоинства, уважать себя и других, рационально понимать окружающую действительность.
В последнее десятилетие своей жизни Островский разочаровался в этих взглядах и стал критически относиться к разного рода глобальным проектам и к современности в целом. На его взгляд, исторические препятствия, которые мешали развиваться стране и обществу, удалось преодолеть, с «темным царством» было покончено, но лучше от этого не стало. Оказалось, что современная капиталистическая международная культура ничем не лучше. Она точно так же может унижать людей, лишать их разума и свободы выбора, неизбежно ведя к гибели, как и происходит в «Бесприданнице». Более того, искусство, включая любимый Островским театр, легко может участвовать в обмане людей.
Среда обитания
Островский находился между литературным и театральными мирами не только в творчестве, но и в плане знакомств. Он много общался с разного рода литераторами, хотя считается, что связи эти по большей части были достаточно поверхностными и не очень значительными. Судя по всему, близких друзей среди писателей он не имел, но идейные и отчасти эстетические союзники у него были. Это можно проследить по тому, как он переходил от достаточно консервативного и склонного к националистическим идеям журнала «Москвитянин» начала 1850-х к либеральным изданиям вроде «Библиотеки для чтения» во второй половине 1850-х, затем к радикально-демократическому «Современнику» и к «Отечественным запискам» Некрасова и Щедрина, с которыми его явно многое роднило. Так, Щедрин в своих поздних произведениях очень любил использовать героев Островского, например Глумова — персонажа из пьесы «На всякого мудреца довольно простоты».
Для Островского важную роль играли сценические писатели. Перечисляя своих предшественников в литературе, он упоминал таких авторов, как Сумароков, Шаховской, Полевой, которые в его время считались не очень важными фигурами в истории русской литературы, зато несомненно были важными деятелями театра. Кроме того, в поздние годы он постоянно пытался выступать в роли ментора молодых драматургов, писал вместе с ними пьесы и вообще всячески их поддерживал. Самым известным из его соавторов был Николай Яковлевич Соловьев. Среди ближайших знакомых Островского было много актеров и вообще работников театра, что его ничуть не смущало.
«Идиот» наоборот
Во времена Островского пьеса воспринималась скорее как материал для театра, нежели как самостоятельное литературное произведение. Хотя бывали редкие исключения — например, гоголевский «Ревизор». В большинстве случаев, даже если пьеса пользовалась успехом, имя драматурга зрителю не запоминалось. Очень показателен в этом смысле пример с тем самым Николаем Полевым, который приводит мой коллега Андрей Федотов. Его журнал закрыли из-за отрицательной рецензии на ура-патриотическую пьесу Нестора Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла», которая очень понравилась Николаю I. Через несколько лет история забылась, и стали говорить, будто злосчастную пьесу написал сам Полевой. С Островским было не так. Он стал первым драматургом, которому удалось соединить два поля: словесность, существующую для сцены, и серьезную литературу, которая публикуется в журналах и читается образованными слоями населения. Благодаря журналам его пьесы запоминались и связывались с именем автора, тем самым оставались в репертуаре, их ставили заново в других городах и ставят до сих пор.
Что касается реакции публики — это самая главная проблема истории изучения русского театра. Свидетельств о том, как малообразованные зрители воспринимали театральные постановки, почти не сохранилось. Лишь изредка попадаются какие-то анекдотические свидетельства, которые не дают общей картины. Такова, например, история о том, как в одном московском трактире актер, игравший в пьесах Островского роли купцов, столовался бесплатно, так как трактирщику очень понравилась его игра. Эпизод интересный, но не показательный. Единственное, по чему мы можем надежно судить о восприятии Островского, — это то, что его пьесы пользовались большим успехом. На афишах его имя обычно писали крупными буквами — еще одна важная деталь, из которой следует, что имя драматурга уже само по себе было хорошей рекламой.
Вряд ли Островский испытывал противоречие между желанием писать что-то важное и нравоучительное и в то же время развлекать зрителей, заставляя их хохотать или напряженно следить за поворотами сюжета. В конце концов, это совершенно нормально для драматурга — хотеть, чтобы его пьесы нравились широкой публике. Вспомним того же «Ревизора»: Гоголь, хотя и трактует пьесу как притчу на духовно-религиозную тему, добавляет в нее фарсовые эпизоды. В бальзаминовской трилогии Островского и в его поздних пьесах такие перепады от серьезного к смешному встречаются очень часто. Например, в пьесе «Горячее сердце» героиня мучается от предательства своего возлюбленного и едва не умирает от потрясения, а местные шутники, переодетые разбойниками, ловят в лесу путников и поят их шампанским до потери чувства.
Если говорить о моих личных предпочтениях, больше всего мне было интересно писать про пьесу «Не все коту масленица». Приказчик богатого купца устраивает бунт и начинает шантажировать своего хозяина тем, что совершит самоубийство, если тот не повысит ему жалованье. Предварительно бунтарь как следует выпивает, чтобы набраться смелости. Купец напуган и растерян: он-то считал, что его, богача, все вокруг боятся и уважают. Эти два крайне неуверенных в себе человека вступают в психологическую дуэль. В итоге герой уводит у купца невесту благодаря своей отчаянной храбрости. Интересно, что приказчика, который угрожает купцу самоубийством, зовут Ипполит — точно так же, как героя романа «Идиот», который вышел всего за пару лет до пьесы. Ипполит Достоевского тоже грозится покончить с собой, но если в романе это выглядит как экзистенциальная трагедия, то у Островского получается очень смешная сцена с пьяным скандалистом. В «Идиоте» бунт заведомо обречен на неудачу, потому что это бунт против мироздания. Бунт Островского, может быть, не изменяет социальный порядок в целом, но все-таки приводит к положительному результату — жадного купца ставят на место, а молодые люди находят счастье.
Эта пьеса создавалась во времена Парижской коммуны. Идея бунта, который пусть не очень результативен, но хотя бы избавляет от власти деспотичного ничтожества, очень напоминает историю коммуны, избавившей Францию от Наполеона Третьего. По крайней мере, так о Парижской коммуне писали на страницах «Отечественных записок», где и вышла пьеса. Разумеется, Островский не выводил Наполеона под видом московского купца, но что-то общее между этими фигурами прослеживается. Это типичный Островский: смешная пьеса с нелепыми героями, но в ней можно найти параллели с важными и злободневными событиями — и литературными (роман Достоевского), и историческими (события во Франции). Чтобы адекватно ее прочитать, достаточно немного разобраться в том, что происходило в литературе и мире в то время, когда она создавалась.
***
Чем Островский интересен для нас сегодня? По-моему, его пьесы в чем-то могут оказаться полезны даже сейчас. Понятно, что такой тип драматургии и такой тип драматурга во многом устарел, но речь не об этом. К сожалению, сейчас многим людям, причисляющим себя к интеллектуалам, не хватает демократизма Островского, его установки на уважительное, заинтересованное отношение к тем, кого презрительно называют «серой массой». Многие интеллектуалы во всем мире заражены элитизмом и снобизмом, самодовольны и не способны уважительно относиться, например, к работникам сферы обслуживания или заводским рабочим. Я, конечно, и себя не считаю свободным от этих пороков. Островский со своим эстетическим и политическим демократизмом в чем-то может оказаться не очередным выразителем давно устаревших и не соответствующих нашему времени ценностей, а актуальным ориентиром.