© Горький Медиа, 2025
Мария Баскина
28 июня 2021

Почему лучшие советские переводы и переводчики были забыты

Мнение Марии Баскиной, составительницы сборника «Художественно-филологический перевод 1920–30-х годов»

Не так давно в петербургском издательстве «Нестор-История» вышел сборник под названием «Художественно-филологический перевод 1920–1930-х годов» («Горький» уже публиковал

рецензию на него и фрагмент одной из вошедших в него статей). Теперь мы попросили составительницу сборника Марию Баскину (Маликову) рассказать, чем руководствовались она и ее коллеги, обратившись к этой давно, казалось бы, забытой странице из истории отечественного перевода. Выяснилось, что среди множества причин была и такая: напомнить читателю о целой плеяде выдающихся литераторов и филологов, превративших перевод не только в высокое искусство, но и в точную науку.

Сегодняшняя ситуация в области художественного перевода, когда его общественно значимое настоящее и будущее — это гугл-переводчик, обогащенный национальными языковыми корпусами, вновь открывает возможность для превращения традиционного труда переводчика в редкое и виртуозное искусство и в особое направление филологического анализа, состоящее в очень медленном чтении оригинального текста и его воссоздании в духе борхесовского Пьера Менара, «автора» «Дон Кихота». Наш том «Художественно-филологический перевод 1920–1930-х годов»*Художественно-филологический перевод 1920–1930-х годов / Сост. М. Э. Баскина; отв. ред. М. Э. Баскина, В. В. Филичева. СПб.: Нестор-История, 2021. посвящен довоенному периоду истории отечественного перевода, когда он уже был искусством и филологией благодаря тому, что в эту область — практику перевода, его редактирование, историко-литературное и теоретическое исследование, критику — пришла когорта крупных филологов и поэтов-неоклассиков: Михаил Алексеев, Владимир Державин, Михаил Лозинский, Дмитрий Усов, Александр Финкель, Адриан Франковский, Георгий Шенгели, Густав Шпет, Борис Ярхо и другие, о ком идет речь в составивших сборник статьях и публикациях разных исследователей, а также Давид Выгодский, Александр Габричевский, Вильгельм Зоргенфрей, Михаил Кузмин, Бенедикт Лившиц, Михаил Петровский, Адриан Пиотровский, Анна Радлова, Михаил Салье, Валентин Стенич, Андрей Федоров, Сергей Шервинский, Розалия Шор, Борис Энгельгардт, о которых мы еще не успели написать. В конце 1930-х — 1940-е годы большинство из них было репрессировано. Параллельно перевод перешел в область гетерономии — стал делом «государственной важности» и местом соперничества за то, у кого будет власть определять, что является «советским переводом» и кто — «советским переводчиком». К 1950-м годам на этом сжатом поле образовалась возможность для «повержения буквалистов», описанного в известной замечательной книге Андрея Азова: переводы и работы о переводе перечисленных мастеров, определявших переводческий ландшафт 1930-х годов, были собирательно, пейоративно и неточно помечены ярлыком «буквалистических» и «формалистических» и отторгнуты, а назначенные отвечать за всех «буквалистов» Евгений Ланн и Георгий Шенгели повержены социально.

Поскольку послевоенный собственно «советский перевод» был частью соцреалистической парадигмы (далее говоря «советский перевод», мы будем иметь в виду только послевоенный, определявший себя именно в связи с этой идеологией), сосуществование и обсуждение разных типов перевода сменилось назначением одного единственно «верного» и «реалистического». Чаще всего это был перевод стилистически и идеологически доместицирующий, или «одомашнивающий», что не исключало, при возможности, элементов формальной точности. Грандиозный советский проект «Всемирная литература» принял действительно промышленный характер не в утопических замыслах одноименного издательства, существовавшего под эгидой Максима Горького, и не в штучном товаре «Academia», а в послевоенной продукции государственных советских издательств, выпускавших переводы тиражами в несколько сот тысяч экземпляров. В постсоветское время традиция пере-переводов классики, ее обновления и актуализации не сформировалась*Замечательный труд Елены Баевской по новому переводу Пруста — все же в большей степени личный выбор переводчицы, чем необходимый факт отечественной культуры, поскольку эпопея Пруста у нас как раз переведена очень прилично и можно выбирать по меньшей мере между двумя хорошими переводами, Адриана Франковского и Николая Любимова., поэтому современный отечественный читатель до сих пор в основном судит о мировой классике и проблеме перевода по послевоенным — «советским» — переводам.

Отличие «советских переводов» от довоенных замечательно описал Григорий Дашевский, причем в обоих случаях он говорил о хороших работах — переводах «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, выполненных Николаем Любимовым в 1970-х годах и Адрианом Франковским в 1930-х: «В переводе Франковского <...> слышна была умная речь автора <...>. Этот перевод говорил: „читатель и изображенная реальность — части единого мира, одного времени; интонация мысли едина поверх языков и сквозь языки; эта книга о нас — о современной душе”. Это был перевод во всех смыслах слова современный. В переводе Любимова интонация умной беседы совершенно заглохла <...>. Все заполнила „литература” — ее особенные, книжные, глухие к реальной речи элементы — повествование, описание, псевдонародное просторечие и псевдосветский жаргон. В переводе как будто слышно и то, что Любимов никогда не был за границей, и то, что он с презрением и отвращением смотрел на современную ему советскую действительность, включая и все ее умные разговоры. Этот перевод говорил: „никакой Франции нет; и на русском языке никакого умного разговора тоже нет; а есть только детские воспоминания и тома русской классики, на вневременной язык которой мы и переводим такую же вневременную всемирную литературу, от Рабле до Пруста, проецируя одну книжную мнимость на другую”. Этот был перевод вневременной — со всей той аморфностью и духотой, к которым обычно приводит вневременность»*Дашевский Г. М. Пропасти перевода // Коммерсантъ Weekend. № 40 от 17.10.2008..

Дело не в том, что «советские переводы» плохи — напротив, это чаще всего честные работы крепких переводчиков, прошедшие многоступенчатую редакторскую и корректорскую сверку. Дело в том, что они — плод вынужденного отказа от собственного прошлого — переводческой традиции Серебряного века и 1920–1930-х годов, порождение среды, из которой был выкачан воздух истории как актуальности и интенциональности — осталось безвоздушное, пространство идеологии и вневременной русской культуры, в котором невозможно, говоря языком Вальтера Беньямина, разбудить эхо оригинала.

Этот мертвый по-прежнему хватает живого, в чем мы убедились совсем недавно, задав студентам-филологам ВШЭ тему для курсовых и дипломных работ о том, почему советский читатель полюбил Хемингуэя: вместо современного взгляда на советское наследство мы получили сочинения, сплошь «зараженные» языком критиков и переводчиц, группировавшихся вокруг Ивана Кашкина: честно отметив идеологически мотивированные изъятия, амплификации и русификации, а также использовав современные переводоведческие термины «доместицирующий» / «форенизирующий», студенты тем не менее пришли к выводу, что «идейно-художественное своеобразие» творчества американского автора передано точно — не «буквалистически», а «реалистически».

Автор рецензии на сайте «Горький» Константин Митрошенков совершенно прав, что наш том адресован «прежде всего специалистам», число которых вероятно исчисляется его издательским тиражом в 200 экземпляров. Возможно, впрочем, что представленные в нем забытые и неизвестные труды переводчиков-филологов 1930-х годов могут быть небесполезны для условного студента Вышки или заинтересованного читателя сайта «Горький» как противоядие от заражения советским переводческим дискурсом, как опыт просвещенного размышления о переводе, как осознание меланхолии музы перевода, созерцающей непереводимость, лежащую в основе дела перевода, от которой «советский перевод» отрекся, выдвинув «оптимистический» лозунг переводимости.

Приведем только один пример, основанный на входящей в сборник статье Веры Полиловой. Крупный филолог и влиятельный в 1930-е годы переводчик Борис Исаакович Ярхо трезво заметил: «Быст­ры­ми и вер­ны­ми шага­ми при­бли­жа­ем­ся мы к тому вре­ме­ни, когда людей, полу­чив­ших клас­си­че­ское обра­зо­ва­ние, ста­нут пока­зы­вать на ярмар­ках, как ацте­ков»*Здесь и ниже цитируется по: Ярхо Б. И. Предисловие // Петроний Арбитр. Сатирикон. Пер. *** (В. А. Амфитеатрова-Кадашева, К. А. Лигского) под редакцией Б. И. Ярхо. М.; Л., 1924. С. 12-13.. «Советский перевод» выбрал ориентацию именно на читателя, не знающего иностранных языков, тогда как в 1930-е годы был сделан иной выбор: перевод должен «заста­вить чита­те­ля вос­при­ни­мать текст хотя бы приблизительно так, как вос­при­ни­ма­ет его наш совре­мен­ник, хоро­шо зна­ко­мый с латин­ским язы­ком и лите­ра­ту­рой (речь идет о переводе романа Петрония „Сатирикон”. — Прим. М. Б.). При такой трак­тов­ке текст пере­во­да дол­жен про­из­во­дить впе­чат­ле­ние чего-то ино­стран­но­го, понят­но­го, но ново­го и необыч­но­го и, таким обра­зом, выпол­нять един­ст­вен­ное, по наше­му мне­нию, худо­же­ст­вен­ное назна­че­ние вся­ко­го пере­во­да: обогатить новыми формами литературу того языка, на который произведение переводится».

В 1934 году вышел выполненный самим Ярхо перевод «Песни о Роланде», соединивший фундаментальное историко-филологическое изучение эклектичного стиля средневековой военной поэмы с решением сложнейшей задачи передать по-русски старофранцузский силлабический стих и с изобретением совершенно непривычного для русской культуры эпического языка. Кроме того, это был пере-перевод, актуальная реакция на старый русский перевод Фердинанда де ла Барта, выполненный в традиции XIX века «с тем трафаретным пафосом, который придавала им [произведениям средневековой романской поэзии. — Прим. М. Б.] ложная романтическая трактовка со времен Уланда и Жуковского. При таком переводе <...> любой отрывок из „Песни о Роланде” звучит как отрывок из трагедии Шиллера. Эта обезличивающая манера <...> вытравляет из памятника все его средневековое своеобразие, так как исходит из ложной предпосылки, будто существует какая-то норма „художественности”, общая для всех веков и народов» — необходимо «сделать из „Песни о Роланде” то, что она есть на самом деле, то есть нечто, не тождественное по стилю ни с каким другим произведением русской переводной литературы»*Ярхо Б. (Письмо в редакцию) // Художественная литература. 1934. № 12. С. 63..

Ярхо создал перевод, в своей точности одновременно научно фундированный и художественно новаторский, исходящий из острого ощущения современности, обогащающий русский язык новым и непривычным материалом и дававший интереснейший предмет для полемики. Весьма показательно для понимания различия между «советским» и довоенным переводом, что в 1958 году Гослитиздат предпочел переиздать не его, а устаревший «обезличивающий» перевод ла Барта, а в серии «Школьная библиотека» — не точный перевод, снабженный популярными научными пояснениями, что считал правильным для школьных изданий Ярхо, а вольное стихотворное переложение С. Боброва; в 1964 году в серии «Литературные памятники» был выпущен только и переиздававшийся впоследствии новый перевод Юрия Корнеева, в основном опирающийся на перевод Ярхо, но при этом «выравнивающий» его стиль — характерным для советского прошлого образом государственные репрессии (Ярхо был арестован и сослан в 1935 году, умер в 52 года) вошли тут в конвергенцию со стремлением советских переводческих «обойм» и «клиентелы» к монополии.

Дорогие товарищи студенты и прочие заинтересованные читатели! Если советские переводы, звучащие так, как будто иностранные авторы писали исключительно по-русски, вошли вам в кровь, это значит, что пора очистить ее чтением переводов Бориса Ярхо, Густава Шпета, Адриана Франковского и Михаила Лозинского, теоретических и историко-литературных работ о переводе Владимира Державина, Александра Финкеля и Михаила Алексеева, раннего Андрея Федорова. Вам будет трудно, никто не будет вам говорить, что «верно» и как «правильно», но вы можете быть уверены, что вас не держат за дураков.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.